Наконец и Виталька достиг идеала, принятого в этом кругу,сел на новенький ярко-красный мотоцикл и вместе с приятелями, изображая супермена, с чадом и грохотом носился по двору.
Однажды вечером,у соседей были обычные субботние гости,вдруг раздался звонок ко мне. На площадке стоял Виталик с какими-то книжками в руках.
Нельзя у вас посидеть? Я тихо. У этих, как всегда, толковище!кивнул он в сторону своей двери.
Опять чего-то не поделили? Зря ты все-таки с ними таквсе же они заботятся о тебе.
Заботятся!перекривился Виталик.Волнуются, когда поздно меня нет, а все из-за тогооставлять мне стакан молока на столе или нет? Приходим раз с Бобом,время детское, полдвенадцатого всего,на столе записка: «Сосиски за окном, пюре под подушкой». Боб говорит: «Да, не хотелось бы мне сосисками лакомиться, выброшенными за окно, и заедать их пюре, размазанным под подушкой!» Научились бы сначала мысли свои грамотно выражать! «Сосиски за окном, пюре под подушкой»!издевательски повторил он.
Я прислушался к гулу в их квартире,сначала был топот, нестройные песни, потом наступила звенящая тишина, которую прорезал пронзительный вопль Аллы: «Николай! Прекрати! Слышишь меня, сейчас же прекрати!» Так заканчивались почти все их субботние гулянкипронзительной тишиной, прорезаемой криком Аллы: «Николай! Слышишь меня? Сейчас же прекрати!» Я пытался понять, что же происходит в этой наступающей вдруг абсолютной тишине, но так и не догадался. Полная загадка это для меня и сейчас.
Да, с папаней мне повезло!усмехнулся Виталик.
Но зато в технике он отлично разбирается!тащил я упавшие на меня воспитательные функции.
Ну, в технике волочет неплохо. Но нынче любой жлоб с четырьмя классами мотор тебе разберет-соберет за пять минут!
Ну, любой! Я, например, не соберу.
Виталий посмотрел на меня, потом недоверчиво махнул рукой.
А дед... дедушка... хороший вроде бы старикан?
Виталий снова махнул рукой.
А вы не поняли его? Он притворяется только сумасшедшим или блаженным,так выгоднее ему. Повадился тут в общежитие к строителям. Входит в комнаты к нимбудто не совсем в своем уме. Разглагольствует о вреде пьянстваи в каждой комнате выпивает! А мать с бабкойэто вообще мегеры!вдруг заплакал.
Поздно уже, когда гул у соседей стих и хлопанье двери и завывание лифта прекратились, я в качестве парламентера направился к соседям.
Николайтихий, задумчивый и, главное, абсолютно трезвыйсидел за столом.
Ну, что тут у вас?
А тебе-то какое дело?багровея, спросил Николай.
Сын твой у меня. Что он такого сделал, что уйти пришлось?
Сделал, значит! Тут гости собралисьдядья его все-таки, жены их,а он, закрывшись, в комнате своей сидит. «Тебя, что ли, дома, говорю, нет?» Появляется, задрав нос: «Я дома только для моих друзей!»«Ах ты пащенок, говорю, а родители тебе кто? Кто поит-кормит тебя, дурака?»«Сосисками за окном?»ухмыляясь, говорит. Привязалась эта дурацкая фраза к немураз пятьдесят уж за последнее время повторил. «Ладно, говорю, а мотоцикл тебе кто купил?» Тут снова он заносчиво говорит: «Подумаешь! Боб вообще, если хочешь знать, ИЖ за машину не считает!» Появился у него еще дружок этотБоб! Ладно! Перевел все в шутку, сели за стол. Гляжу: пальцами откидывает верхний кусок ветчины, берет с-под него! Ну, тут во мне все захолонуло...
Все ясно. Ну что, идти ему к вам или нет?
Пусть идет куда хочет, щенок!
Однажды вечером я возвращался домой,вдруг рядом со мной, в синем призрачном свете фонарей, появился парень. От неожиданности я вздрогнул, потом только, успокоившись, понял, что этоиз компании Виталика, их предводитель, кажется, Боб.
Слушай, мастер,обратился он ко мне,есть к тебе одно небольшое дело.
Ну?
Только дело тасовое, предупреждаю!
Что же, считаешь, может привлечь меня в таком деле?
Виталик, твой сосед, в пикете сейчас сидит. Надо пойти тебе, полялякать, что ты ручаешься за него, все такое...
Сестра Виталика Тоня совсем недавно еще, кажется, бегала маленькой девочкой по двору. Потом ходила, взявшись с подругами за руки, поглядывая через плечо на дураков мальчиков. Года полтора я как-то не видел ее, и тут, едва узнав, заметил на площадке возле почтовых ящиков с толстым пареньком Симой из нашего двора.
Однажды, зайдя случайно в наш местный бар, я углядел ее в шумной компании подростков,они, как я понял из разговоров, ждали какого-то «Джека с пластами», потом, кривляясь и юродствуя, явился он, все преувеличенно радостно стали его приветствовать...
Однажды, около двенадцати уже часов, раздался звонок. Я открылна площадке стояла разрумянившаяся, веселая Тоня.
Она приложила палец к губам, спросила глазами: «Можно?»
Прости, что так поздно (почему-то и Виталик, и она принимали меня за своего ровесника). Мускатного ореха у тебя нет?
Мускатного? Нет.
Ну, тогда зерен кофе дай пожевать.
Где ж ты была-то до сих пор?
Да в пабе нашем были.
Что ж ты делала там?
А ничего!беззаботно сказала она.Сидела, коленками сверкая!
А думала ты, что мать тебе сейчас скажет?
Ха, мать! Ей бы помалкивать лучше! У нее у самой Виталька до свадьбы был зачат!
Откуда ты знаешь-то? Вернее, ну и что? То есть я хочу сказатьнаверное, он все равно Николая сын, вашего отца?
Мало ли что может быть! Да какая разница!нетерпеливо сказала она.
Летом я встретил ее на Невском. Она, весело припрыгивая, шла по тротуару впереди меня. Я догнал ее.
Ну, как жизнь?
Нормально!ответила она.У меня парень сейчас такой... Вообще! Финиш! Страханоль!
Мы подошли к метро, где стояли кружком длинноволосые мальчишки. «Который же тут ее финиш?»подумал я. Он обнаружился минут через пять, небрежно подойдя. Может, насторожило его то, что Тоня со мной?
Здравствуйте!поклонился он, преувеличенно старательно.
Привет! Чем занимаетесь-то тут?
Да так... Ходим по фирме: «Нет ли чего хорошего для продажи? Не желаете ли познакомиться с девушкой?»
Может, в бар зайдем? Есть еще полмешка денег.
Да нет.
Ты, я вижу, крутой начальник. Ну, пока!
Хочет под фирму меня подписать. Очень мне нужно подписываться под фирму!радостно-возбужденно сообщила мне Тоня и отошла к нему.
Глубокой ночью у меня опять как-то раздался звонок.
«Что там еще у них стряслось?»опоминаясь от тяжелого сна, подумал я.
Я открыл. К моему удивлению, на площадке перед дверью стоял дед.
Слушай... Помоги старуху мою с лестницы спустить. Николай в ночь работает, а одному мне никак.
Сейчас... оденусь,мало что соображая, ответил я.
«Видно, они считают меня каким-то универсалом, годным на все»,думал я, следуя за стариком.
В квартире было душно, пахло кислой овчиной и лекарствами. В угловой комнате на кровати лежала бабка с распущенными жидкими волосами. Рядом с кроватью стояли врач в халате и шапочке и две малорослые слабосильные медсестры.
Так,увидев меня, кивнул врач.Перекладываем на носилки.
Мы пододвинули на стульях носилки. Дед откинул одеяло, и мы осторожно положили ее.
Накройте одеялом,сказал врач.
Дед торопливо накрыл, осторожно подоткнув по краям.
Несите теперь... только осторожней!
Мы подняли ее,надо же, какая тяжелая! Мы медленно вышли через дверь па площадку. Пятясь, я стал спускаться по лестнице первый. Для того, чтобы носилки стояли горизонтально, нужно было держать мой конец носилок на поднятых руках.
После второго пролета руки онемели и ничего не чувствовали. Главное, чтобы мозг как-нибудь помимо меня не дал им приказ разжаться! Тогдавсе!
Осторожней! Об угол-то не стучите!проговорил врач.
Не хватает еще, кроме прочих моих забот, нести среди ночи в руках человеческую жизнь, знаячуть сделаешь не так, и она погаснет!
Наконец мы вынесли носилки с бабкой на улицу. Здесь бабка вдруг высунула из-под одеяла руку и осторожным движением поманила к себе деда.
Чего тебе?пригибаясь к ней, спросил дед.
Зубы,тихо проговорила она.
Чего?
Зубы дома забыла,смущаясь, сказала она.
А-а-а! Завтра с утра занесу,сказал дед.
С помощью санитарок мы вдвинули носилки в фургон.
Ну... давай там!неуверенно сказал дед, и машина, как бы сама собой захлопнув дверцы, уехала.
Было почти светло. Мы вернулись в подъезд и вызвали лифт.
...На следующий день, освободившись от смены, Николай заглянул поблагодарить меня.
Мать все-таки,растроганно повторял он.Ты мне теперь... кунак, можно сказать! Чего хочешь проси!
Я как-то не представлялчто можно у него попросить?
Я видел тут... на балконе у вас колоссальные лещи,сказал я, не зная, что бы еще придумать.Сам ловил?
Принести?Николай сделал движение к двери.
Да нет. Хотелось бы как-нибудь с тобой порыбачить. А то я интересуюсь этим делом, а результатпшик.
Забито!радостно проговорил Николай,В следующую пятницу вечером будь готов!
Вечером в пятницу мы поехали, вместе с дедом. Оказалось, у сестры деда в Лахте, на берегу залива, свой дом, большой, с полным хозяйством.
Вот так!подмигивая, сказал мне дед.У нас, дураков, все есть!
Сестра деда, похожая, кстати, на его бабку, только выше и жилистее, поставила рядом с нашей водкой сковороду голубцов.
Жрите,резко проговорила она.А вы почему не жрете?неожиданно обратилась она ко мне.
Я жру!
Наутро мы отправились с Николаем к заливу. На лодочной стоянке он отстегнул железную лодку типа «Днепр», поставил на нее принесенный с собой мотор.
Ну, как судно?спросил он.
Колоссальное! А что за мотор у тебя? Никогда еще такого не видал!
И не увидишь! Новая модель! «Привет-М»! Привет всем!хвастливо проговорил он.
Мы зацепились около бакена (здесь чувствовалось еще течение Невы) и стали ловить на донку лещей.
Залив сначала был тихий и теплый, как деревенский пруд. Вот на удилище села стрекоза... Поклевки лещей были неожиданными и резкими. Но потом небо потемнело, накатились волныи было неясно, то ли дергает леску лещ, то ли конец удилища, поднимаясь лодкой, дергает лежащее на дне тяжелое грузило.
Ну... что-то стало холодать?Николай выкатил из носового рундука бутылку.
...Куда мчимся-то?ежась, кричал я.
Николай, не отвечая мне, только оборачивался и подмигивал через плечо. Наконец мы примчались в какую-то лагуну. Впереди, в блеске волн, я увидел на мгновение какие-то темные точки... Целые четки из темных точек.
Сеточка тут у меня поставлена!тихо проговорил Николай.
Плывя вдоль сети, мы поднимали участок за участком. Но сеть эта, видимо, была поставлена давно,в ней оказалось только два белых протухших окуня, живой запутавшийся рак (озябшими руками мы пытались его вынуть, но ничего не получилось, пришлось разломать его и выбросить) и ещекакая жалость!запутавшийся и тоже протухший чирок.
Бросив сеть в воду, мы развернулись назад.
Николай, упиваясь своим «Приветом-М», то и дело закладывал лихие виражи, то в самую волну, в лоб, то вдоль волны.
Вынырнув в очередной раз из волны совершенно мокрый, я увидал, что мы несемся наперерез «Ракете». Николай отчаянно крутил штурвал, но лодка не сворачивала. Совсем близко нависла над нами вставшая из воды «Ракета», уже видно было дрожание воздуха под ней,тут Николай, выругавшись, бросился на корму и, повернув руль вместе с мотором, разминулся со смертью.
Мы выкинулись на какой-то островок.
Начисто вырвало!он показал кусок борта с привинченным к этому месту колесиком, через которое пропущен был тросик дистанционного управления,от штурвала назад, к рулю.
Ну, что делать-то теперь будем?
«Привет-М»! Привет всем!снова хвастливо забормотал Николай.
Вопреки правилам, на воздухе и на ветру его развезло. Я чувствовал себя попавшим в дурацкую и, главное, неуправляемую ситуацию.
Волны накатывались все выше. Холодок опасности прошел вдруг по моему животу.
Надо вырубать!вставая, проговорил Николай.
Что вырубать?кричал я на сильном ветру.
Заплату... чтоб колесико на ней укрепить!
Николай долго громыхал в сундуке.
Мать честная, неужели забыл? Покопавшись, он вытащил оттуда кусок жести и топор.
Потом, стоя на коленях в песке у мокрой деревянной колоды, я прижимал красными руками к колоде кусок жести, а надо мной, покачиваясь, с закинутым за спину топором нависал Николай.
Все было как на известной картине Репина «Отец Мирликийский избавляет от казни невинно осужденных», только самого Мирликийского в картине этой явно не хватало!
«Когда ж он наконец вдарит?»думал я, сжавшись, но у него все-таки хватило здравого смысла не ударить.
Нет!вздыхая и опуская топор, сказал он.Так дотянем!
Кое-как Николай довел свою шхуну до берега, пристегнул ее на замок, снял мотор. Чувствовалось, что происшествие это не является для него чем-то из ряда вон выходящим. На берегу, после залива, было тихо и тепло.
Николай!неожиданно спросил я.Ты в Эрмитаже когда-нибудь был?
Николай добросовестно задумался.
Да, заходил два раза,неохотно проговорил он,да оба раза бесполезно.
Что значитбесполезно?удивился я.
Да так. Оба раза драться пришлось.
С кем же там драться?удивился я.
Да первый раз, только захожу в гардероб,Маратка Гасеев. Ну, мы еще в армии с ним недолюбливали друг друга. Ну и тут сцепились. А второй разпросто какой-то козел. Так оба раза дальше гардероба не попадал.
Может, еще раз попробовать?сказал я, удивляясь такому неожиданному использованию Эрмитажа.
Да ну... бесполезняк!Николай устало махнул рукой.
Когда мы, вернувшись в город, вошли во двор, мы увидели стоящую посреди двора длинную иностранную машинусобственность капитана торгового флота, живущего этажом выше нас.
Рядом с капитаном и его машиной стоял Димка Соколов из соседней проходной.
Ну, и отрихтовать!говорил Димке капитан.
Ну ясно!пыжась, говорил Димка.
Вот, стукнул один идиот!увидев Николая, капитан показал на вмятый багажник своей машины.
Да-а-а... это дело у меня вырвалось с рук!сказал мне Николай.
Через пару недель старуха выписалась из больницы, «распатронив», как она сказала, там всех, и снова в столовой на втором этаже торгового центра слышны были производимые ею крики и грохот.
Жизнь их снова вошла в привычную колеюс многолюдными сборищами по субботам, с пронзительными криками «Николай!», с поздними визитами ко мне Витальки и Тони.
Как-то в качестве парламентера я долго разговаривал с Аллой.
Как же! Станешь тут ласковая!сказала она,А кто будет весь этот содом в руках держать?
И действительно, кроме прочих, ей ведь добавилась еще забота! Помню, как я удивился, впервые встретив ее во дворе с коляской. Вроде бы ничего по ней не было заметно, такая же толстая была, как обычно,и вот.
Девочка?спросил я ее, ориентируясь по цвету коляски.
Девочка!улыбаясь, сказала Алла.Давно девочку хотела!словно забыла, что одна девочка у нее уже есть.
Долгое время я о ребенке этом не вспоминал (тем более оказался он очень спокойным и никогда не плакал).
А года через полтора я увидел, как дед бродит по двору уже не один, а водит за руку маленькую девочку,трогательная картинка!
Да и сам двор за эти годы переменился. Нелепые прутики, воткнутые там-сям, выросли, стали деревьями: односиренью, другоевишней. Разрозненные деревца образовали сплошной сад.
Однажды под сенью этих кущ я встретил Тоню, бегущую с какими-то баночками, на которых был нарисован румяный ребеночек.
Что, родила, что ли?спросил я.
Да нет, это Ленке,сказала она.
Тоня после рождения сестры стала чаще бывать дома и во дворе, все свободное время возилась с ней; посадив на скамеечку, играла с ней в ладушки.
Ну и пацанка у меня!встретившись со мной на лестнице, рассказывал Николай.Видел бы, как рисует! Весь детсад к ней срисовывать ходит!
Даже Виталька рассказывал теперь только про Лену.
Представляешь, я ей говорю: может, телевизор посмотрим? Она подумала так и говорит: «Нет. Не стоит. Когда телевизор смотришь, очень быстро время течет».
И даже бабка-посудомойка не орала больше в столовой, а, лучась от удовольствия, говорила с посетителями о внучке.
...Только крылушков не хватает!услыхал я обрывок ее фразы.
Как-то я встретил Николая,его левая рука была в лубке.
Что? В машине, что ли, гробанулся?спросил я.
Да нет. Из-за Леночки вышло. Интересно мне было, как она за столом сидит, руку поднимает... Ведь занятия у них там! Чувствую, совсем невтерпеж стало, должен посмотреть! Ну, забрался на будку, где мусорные баки,на втором этаже занятия у них... К окну потянулся, ну и свалился!
Явно стесняясь, Николай тихо улыбнулся. Он был абсолютно счастлив.
Маленький этот ребенок, действительно не совсем обыкновенный, стал точкой, которая связала их всех, и не только связала, но вразумила, повернула их к доброте.
Долгое время я не заходил к ним, и они рассеянно кивали на лестнице и во дворе, торопясь по делам.
В одну из суббот я с удивлением услышал частое подвывание лифта, подползающего к нашему этажу, громкие голоса, хлопанье дверей.
Вскоре там начался уже забытый мною гвалт, потом тишинаи крики: «Николай! Ты слышишь меня?! Сейчас же прекрати!»
«Что это их снова поволокло?»удивился я.
На следующий день я сдавал пустую посуду, стоял среди старух в черных пальто, рассказывающих о непутевых своих невестках и зятьях.
Потом приплелась соседская бабка с набитыми сетками.
«Ого!подумал я.Вот это да!»
Сюда, Игнатьевна, иди сюда!заговорила маленькая старушка.Занимала она, занимала!обратилась она к очереди.
До этого маленькая старушка была «звездой очереди», рассказывая про ограбление соседней квартиры.
Все вынеслии приемники, и хрусталь!с непонятным торжеством говорила она.И одежу всю подмели. Деньги, правда, не взяли, но все склеили!
Как это склеили? Что за ерунда?не выдержав, вмешался я.
Ерунда не ерунда, а так говорят!поджав губы, сказала маленькая старушка.
...Леночку вчера схоронили,после долгого молчания ответила бабка.
Как так?!
Вся очередь сразу же повернулась к ней.
...Да поехали Николай с Алкой к матери ее, в Красное Село. И Леночку взяли. Посидели немножко, потом на улицу прогуляться пошли. Тут Николай и скажи: «Ну-ка, посмотрим, как ты сама улицу переходишь?» И только отвлеклись куда-то, оборачиваются: «А где же Леночка?» Смотрятона тут, у самого тротуара лежит. Часов в шестьраньше, чем собирались,входят домой, и Алла, и Николай. Посмотрела я на нихи сразу все поняла. «А где ж Леночка?»спрашиваю. Алла все сидела одна на кухне. Потом вышла. Поехала, оказывается, опять туда, взяла у матери в доме таз горячей воды, губку, вышла на улицу и стала то место на асфальте тереть. К утрумать ее мне рассказывает,часам к четырем, оттерла.
Очередь молчала.
...И главное, бывало, когда улицу с ней переходишь, говорит: «Погоди, бабушка! Осторожнее надо! Налево надо посмотреть, а потом направо!»
А этому что будет?спросил кто-то.
Да ничего,помолчав, ответила бабка.Ехал с дачи домой, торопился. Ну, выпивши слегка. У самого тоже дети. Алла простила.
...Пустите ее,после долгого молчания пробасил кто-то впереди.Пусть без очереди сдает.
Да какая разница!посмотрев вперед, сказала старуха.
Вечером у них было тихо.
ОРФЕЙ
После долгого одинокого молчания среди снеговсразу сколько запахов, сколько голосов! В тепле пахнет мокрой одеждой, и твоя одежда начинает подтаивать, а в ушах словно лопается ледяная пленка, и в них врывается возбужденный гул.
...вот вы хотите этого или нет, а я скажу: хороший технолог должен быть и хорошим специалистом по оснастке, а хороший специалист по оснастке должен быть хорошим инструментальщиком!говоривший гордо застыл, словно сказав нечто небывалое и даже запретное.
А я считаюда, считаю!нетерпеливо перебил его сосед,что каждый хороший технолог может быть хорошим инструментальщиком, но не каждый инструментальщик может быть хорошим технологом!
Тут закивали все вместена этой мысли все дружно сошлись. Электричка, задрожав, остановилась, двери с шипеньем разъехались, потомсо стуком съехались.
Сы-леду-ющая сы-танция...в каком-то упоенье произнес машинист и даже застыл, словно и не зная, какую станцию назвать от щедрот своих... Париж? Даккар?и так ничего и не сказал, видно, не подобрав названия, соответствующего его настроению.
Мелькнули крутые берега, оцепеневшая, но еще не замерзшая речка.
...я говорю ему: «Как же ты приезжаешь так поздноя ж волнуюсь по тебе, грабют кругом!» А он: «Мама! Ведь я ж на крану!»
Поезд разбежался, дребезжание вагона то полностью перекрывало слова, то пропускало обрывки:
...моя приятельница Зоечка Шадровская, еще с довоенного периода,мы с ней переписываемся буквально каждую неделю! Изумительная книгатак я прямо ей и написала!
.........................................................................
Надюша! Что ты везешь кушать? Давайя скушаю!
.........................................................................
Сколько кулачков? Восемь? Восемь на двадцать четыре, да плюс на электротяге!
.........................................................................
Я говорю ей: «У меня там колбаса взвесивши!»
.........................................................................
Я ему сразу так и сказала: «Петр Семеныч! Ведь вы же прекрасно знаетея не учетчица, я кредитница!»
.........................................................................
Каждый раз перед носом, стабильно!
.........................................................................
Сы-ле-дую-щая сы-тан-ция... Лье-вао-шо-ва!
Двери стукнулись. Справа проплыли буквы «Песочная». В вагоне прибавилась молчаливая группасразу, однако же, приковавшая внимание. Разговоры в этом конце вагона вдруг примолкли. Распространился едкий, леденящий душу запах лекарств. Грустная станция «Песочная»! Плохо, когда везут туда, и совсем плохо, когда везут обратно! Везли, собственно, одного (но разве этого мало?)малоподвижного, закутанного, как куклаи в этой чрезмерной его закутанности я уловил некоторую даже досаду укутавших его: «Молчи,мол,и не возражай! Твой голоснуль! Доигралсятак теперь и молчикак надо, так и закутаем!» С болью и печалью смотрел я на куклу: человека, обладающего хоть какой-то еще силой, каким-то еще голосом на земле, так безобразно не закутаютясно, что его уже нетво всяком случае, так считается...
Усталость и досада сопровождающих проявились и в том, что его посадили отдельно, с чужими людьми, хоть можно было пересадить кого-то и усесться вместе, но зачем? Хоть полчаса, пока идет электричка, отдохнуть от беды! И он понимал, не двигался.
Электричка снова разогналась, раздребезжалась, и под дребезжанье ее продолжились разговоры.
...вот вы говоритебег трусцой! Тут недавно однану с работы у нас,бежала этой самой трусцой... так что вы думаете? У грузовика проезжающего отскочило колесо, въехало на тротуар,и на нее... в тяжелейшем состоянии в больнице!говорившая почему-то гордо откинула голову, поджала губы.
.........................................................................
Я Зоечке Шадровской так и написала: это ужас, ужас!
.........................................................................
...в армию его провожатьтак у меня две банки селедки припасено!
.........................................................................
Я ему говорю: «Слушай сюда! Ледоруб твой!»
Машинист уже совсем впал в какую-то прострацию:
А-а-а-астржн, двр зкрвц! Ы-следующая сы-танцыя...надолго умолк, несколько остановок вовсе молчалвидно, отчего-то резко упало настроение, потом вдруг отрывисто, зло буркнул: «Озерки»и вовсе замолк.
Я говорю: «Ты обвесь, ты обсчитай,но зачем же разводить, гадить, портить продукт?»
.........................................................................
Тут двоетоже с работы нашей: ехали на такси. Уж тут казалось быкакая угроза? Водитель абсолютно официальный, опытный!.. Так вот: у водителя внезапный инфаркт, машинана столб, онанасмерть мгновенно, онв тяжелейшем состоянии!
.........................................................................
...инструментальщик, я считаю, на голову выше!
.........................................................................
...не ходи, Романна, не смеши людей!
.........................................................................
Вот видите... за тем высоким домомдругой дом? Там моя приятельница Серафима Викентьевна живет!
Ну, если уж Серафима Викентьевна живетзначит, подъезжаем: я поднял голову.
Запеленутый вдруг медленно поднялся, без выражения, заторможенно, пошел вдоль скамеек. Долго поднимал руку, коснулся плеча одного из сопровождающих, увлеченных спором:
А... Мария дома сейчас?
Дома, дома!с досадой проговорил сопровождающий.
Запеленутый двинулся обратно.
...ему ясно говорятчеловек на капремонте! (уже знакомый возбужденный голос).
Электричка тормозила у платформы.
Ну все, Надюша! Бежи!
...Потом я стоял на трамвайной остановке, и та жизнь, что недавно была вокруг меня, исчезла, рассосалась... и так всегда!
Запеленутого медленно вели на такси.
Вот озолотивши-то люди!
Эта старуха, вроде, из нашихно и она растаяла во мгле.
Подошел трамвай.
Ну что ж, надо садиться!
Задребезжав, поехали. И сразу нырнули в темноту. Вот, правда, показалась впереди трамвайная «елка»палка, подвешенная к проводам и обсаженная яркими лампочкамино весельем и праздником здесь не пахнет: разнобойный звон тяжелых ломов, женщины в желтых жилетах выковыривают булыжники.
С визгом свернули в боковую улочку, в темноту. Куда это? Впрочем, неважноехать все равно некуда! Удалосьостаться совершенно одному... Казалось, после этого наступит елка, карнавал, веселая гульбано наступила тьма!..
Лето еще прожил кое-как. Вместе со старым приятелем, бывшим кандидатом философии, рванули в каскадерыпадали с крыш, подвергались самосожжению. Многомесячная киноэкспедиция в Азию, житье в гостиницах. Приятель был весел, бесшабашеннадо же, выгнали с кафедры за то, что писал философские исследования стихом! А Платон? Но за бесшабашностью его стояла грусть, надвигающаяся уверенность в том, что никакой философии нет вообще! Мы снова падали с крыш, выкидывались горящими из оконссадины, волдыри. Но прошло и этонаш огнелюбивый режиссер сжег все, что хотелось ему, и мы разъехались. Приятель забился к себе на дачу, там время от времени по ночам поджигал ярким факелом свою избу, сам бегал по участку в горящем видеа утром, к досаде соседей, все оказывалось в абсолютной целостности... А вспомнил я про это, увидев ломающийся, рвущийся костер на темном пустыре...
Конечно, можно вернуться в семьюя не злопамятен, и никто не злопамятен, меня не надо будет долго прощать: я прощусь быстродостаточно меня погладить один раз по голове или сварить один суп... Нодальше что? Сновабезнадежность: что изменится-то?!
Теперь... внимание... я слегка приподнялся. Место было не очень удобноено дом виден. Свет горит только на кухне. Интересно, чем они сейчас занимаются там? Обе? Илиодна?
Я вспомнилкажется, очень давномы сидели в том освещенном кухонном объеме высоко над землей и ждали затерявшуюся в ночи дочьно вот и она являлась, что-то, воровато улыбаясь, нам плела, мы, с облегчением улыбаясь, слушали. Поздний ужин. Было ли что-нибудь лучшее потом?хотя тогда такое счастье казалось тяжеловатым.
Ну всехватит уже, голову вывернешьтрамвай прошел!
Стены, кладбища, виадуки, где-то в глубокой бездне фиолетовые огоньки.
Улица Текстильщиков, улица Носильщиков, дом одиннадцать, проспект Черта, дом один!
...Я говорю ему: «У тебя кольца темные, светлые?» Он говорит: «Темные!» Я говорю ему: «Выкини на помойку!» Он: «Где ж я тебе светлые возьму?»
О, кажется, этот солист из электрички попал и сюда!я обернулся.Все же не так тоскливо, все-такисвой!