...все говорят и говорят, а у нас старушка-соседка все ждала, ждала отдельной квартирыда так в своей каморке и померла! А сынпод машину попал! Вот так!
И эта здесь! Что же мытак и движемся, всем коллективом?!
А вот и кольцо! Только в странном месте устроено оно: вокруг нет абсолютно ничего, даже дома не маячат на горизонте. Все, однако, разбредаются куда-то. Но кое-кто и стоит, ежась от ветра, собираясь уехать. Впрочемпочему бы и мне не уехать отсюда, причем на этом же трамваекакая разница, чего ждать? На боку трамвая доска: «Улица Грибанькиныхпроспект Фу-Уэ-Дзыня!» Манящий маршрут!
Если уж ты живешь на Грибанькиных, так зачем тебе может понадобиться Фу-Уэ-Дзынь, что уж есть такого, что может лишь он один?! Однакожелающие находятся. Призрачно освещенный салон заполнен даже более чем наполовину, все сидят молча, погрузившись в себя, каждый объясняет себезачем он вышел из теплого дома и поехал на Фу-Уэ-Дзынь?! Но некоторые даже уютно сопят носами, заговорщически улыбаются... довольны! Довольнычем? Что едут куда-то? А теперьвнимание! Окна!.. Я снова перекручиваюсь, как полотенце... Но их нет! Погасли! Все!
...Нетэта «Кубань» заколебала меня! Чуть отъехалобсох, горючка кончилась!
Этот Орфей из электрички опять здесь! Странноведь вместе ехали до кольца, а теперь он едет со мной обратнолишь собеседники у него меняются, что, видно, абсолютно неважно ему!
А вот и Фу-Уэ-Дзынь! Как и предполагалось, ничего здесь нет. Говорят, искусство и архитектура за тысячелетия много чего придумали. Так где все это? Кому столь успешно удалось подчистую все убрать? Да, Фу-Уэ-Дзынь тоже надо поскорее покинуть, нов направлении чего? Желательно не в сторону Грибанькиныхтам я уже бывал... Овыворачивает вроде другой трамвайна этом я не ездил еще! Номер почему-то в траурной рамкеа может, так и надо, уже пора?!
Но и заранее ясно было, что после Фу-Уэ-Дзыня ничего уже хорошего быть не должно!.. Проспект Кума! Почему, интересно, люди должны жить и мучиться, даже не понимая, на улице имени чего они живут? Что это за Кумнепонятно: то ли покойный деятель с такой фамилией, то ли действительно просто чей-то кум, то ли какая-то давно забытая аббревиатура... Комсомольских... Усиленных... Мук?
И главноеникто не может ничего изменить! Где вы, друзья моиотчаянные каскадеры? Эх, каскадеры-кошкодеры! Смелость лишь понарошку...
Трамвай въехал в какую-то абсолютно темную трубувсякое общение с миром прекратилось. Так. Все?
...все сделал ему: зенковочку, фасочку, «морозец»все путем!
Он снова со мной?!
...нетБийск отличный город, отличнейший! С вокзала вышел, в первый же магазиншайбы РГД-ноль-пять свободно лежат!
Вагон внезапно вынырнул на какой-то пустырь, и я, пользуясь призрачным освещением, повернулся назад.
Точноон! Чем, интересно, объяснить столь странные совпадения? Я вгляделся в него. Потом, воспользовавшись тем, что он остался без собеседника, собрался с духом и пересел резко к нему.
...Привет!
Здорово!ответил он.Напомни, где виделись? Не у Пятой ГЭС?
А чтоу Пятой ГЭС?осторожно поинтересовался я.
Какчто?он вылупил глаза.То всякий знает.
Ну я, положим, не знаю!проговорил я.
Нутам баржа затонувшая напротив! А в нейгромадный угорь живет! Многие пытались достатьно живым мало кто уходил!
Но ты вроде ушел?
Что-то не вспомню тебя!
Скажи лучше вот что... зачем ты все это время ездишь за мной?
За тобой?он снова вылупился.
Да, за мной!
...Когда это я ездил за тобой?
Да еще с электрички!
С электрички?он оглядел меня.Не видал! Ты не со второй ремзоны?
Да нет, не с нее!
А когда ж ездил я за тобой?
Да говорюс электрички! Потомна трамвае до кольца, потомдо второго кольца, и вотснова со мной! Ну?!
...С тобой?он был явно озадачен.Почемус тобой?
Нуа с кем же?
...С самим собой. Встретил, правда, двоихне помню, где раньше видал...
Нет, а ездил зачем туда-сюда?я был уже в отчаянье и ярости, готов был наброситься на него.
А тебе-то что?!он вдруг ощерился.
Просто так, значит?
Просто так!
Тон наш перешел на повышенный, все стали испуганно озираться, отсаживаться.
А ты чтоследить, что ль, за мной приставлен?спросил он.
Я?!я был потрясен.Мне-то чего ради за тобой следить?
А! А я думал, ты по тому делу,буркнул он.
По какому еще делу?спросил я.
Да было тут... бросили на гвозди...неохотно проговорил он.Теперь езжу вот.
Зачем ездишь-то?
А жилья лишиливот и езжу, от смены до смены! Воту брата на садовом участке щиты поправлял. А дальше что? До смены резину тянутьвот и езжу!
...Общежития лишили?догадался я.
Почемуобщежития?обиделся он.Отличная двухкомнатная квартира была, возле парка.
...Так... и как же?
Есть, оказывается, еще горемыки, не только я!
Что«как же»? Так же!ответил он.Мильтону моя квартирка глянулась. Сперва «по-хорошему» ходилну, так это казалось ему... «Обменяемся, мол!» Это на комнатку-то в коммуналке! «Гуляй!»говорю ему. «Ну, ты еще пожалеешь!» И не соврал! У них же все в руках! «Власть!» «Выселить по просьбе соседей с лестницы по причине невозможности совместного проживания... Без предоставления другой площади»! Вот так вот! Милосердие нынче!
Ну... какие-то основания должны быть... Дрался, может быть... пил?
Основанияжелание его! За десять дней все сляпал, все дело в суде! Заявления жильцов, протоколы происшествийвсего бумаг двадцать девять, и двадцать семь из них одним почерком написаны, и как разего!
...А что же судья?
А что судья? Жена мильтона этого секретарем работает у того судьи! А политрук отделения сам бумаги эти в суд оттащилкрасавец, грудь в орденах!..
Ну и... никакой заминки?
У этих заминки не бывает! Наглота! И родной коллектив подлянок накидални тебе общественного защитника, ничего. А характеристику прислалихоть сразу сажай!он задохнулся.
А жалобы... в Верховный суд?
И это налажено у них! Вотчитай!он протянул мне истершуюся бумажку: «Верховный суд... не нашел нарушений».
Ясно!я протянул обратно.
Мы помолчали. С края пустыря начинало светлетьвидимо, подъезжали к морю.
Вагон дальше не пойдет!проговорил отвратительный голос.
Мы вышли. Ветер валил с ног.
Так ты один, что ли? Никого у тебя нет?
...Почему нет? Дочь у меня! У тетки, у сестры моей, пока что живет. И это мне припомнили на суде: «Даже родная дочь с вами не живет!» А как она может со мной жить, если каждый день козел тот приходит, кровь пьет?!
И что он... уже вселился?
А ты думал как?
И что теперь с дочерью?
Он махнул рукой...
Я вспомнил про свою дочь: как однажды она вернулась из поздних блужданий, мать кормила ее, а я сушил феном ее волосы, чтобы не простудилась... Неужтотеперь никогда?
Неожиданно подошел другой трамвай, раскрыл дверцы, мы сели. Молча, неловко сидели. Мы уже надоели друг другу... Одно несчастьеплохо, ни одногохорошо, два несчастья рядомявный перебор! Ни радости, ни силы явно не шло к нему от меня!
В вагон поднялся высокий прямой моряк, весь одетый в очень черное и колючее. Под мышкой он уверенно держал черную папку: «Проект полярного перегона13».
Извини...пробормотал мой спутник и пересел к моряку.
Вагон тронулся, задребезжал.
...в барже затонувшей, против Пятой ГЭС,вскоре донеслось до меня,отличный угорь живет. Хороший гарпун выточитьи он наш!
Дело требует основательной проработки!хрипло проговорил моряк.
...сталь есть у меня!..
Я вышел, чтоб не смущать.
ВСЕ МЫ НЕ КРАСАВЦЫ
Жил я с бабушкой на даче. Днем купание, езда на велосипеде. Вечеромсон. Расписание. Режим.
И вдруг в субботу глубокой ночью является мой друг Слава. Застучал, загремел. Открываювбегает.
Ну как?!
Что как?
Все в порядке?
Вообще да. А у тебя?
У меня тоже. Ну хорошо. А то я что-то волновался,говорит.
Прошли мы с ним на кухню, сели.
О,говорит,капуста! Прекрасно.
Захрустел той капустой, наверно, весь поселок разбудил.
Представляешь,говорит,совершенно сейчас не сплю.
Да,говорю,интересно.
А сам чуть с табуретки не валюсь, так спать хочется.
Вдруг бабушка появляется в халате. Спрашивает:
Это кто?
Как же,говорю,бабушка, это же мой друг, Слава, неужели не помнишь?
Слава повернулся к ней и говорит:
А! Привет!
Так прямо и говоритпривет! Он такой.
Нет, не помню,отвечает бабушка. И ушла.
О,говорит Слава,котлеты! Прекрасно!
Ты что,спрашиваю,так поздно? Твои-то где?
Да за грибами. Еще с пятницы.
Ты, что ли, есть хочешь?
Ага. Они вообще оставили мне рубль, да я его отдал.
Отдал? Кому?
Да одному старику. Подъезжает ко мне на улице старик на велосипеде. Сейчас, говорит, покажу тебе фокус. Разжимает ладонь, там лежит двухкопеечная монета позеленевшая. Решкой. Зажал он кулак и спрашивает: «Ну а сейчас, думаешь, как лежит?» Да решкой, говорю, как и лежала. Тут он захохотал и разжал. А монета действительно лежит решкой. Он как увидел этооцепенел. А потом так расстроился, заплакал. Что-то мне жалко его стало. Догнал я его и рубль свой в карман сунул. Не расстраивайтесь, говорю, вот вам рубль на всякий случай.
Да, здорово,говорю я Славе,на вот, ешь сметану.
Нет,говорит Слава,сметану ни за что!
Да ешь, чего там!
Нет! Я же сказал. За кого ты меня принимаешь?
Странная такая гордостьтолько на сметану.
Ну вот. И остался я без денег. Расстроился сначала. А потом думаюа, не пропаду! И действительно. Не пропал. Хожу я по улице, хожу. Хожу. И вдруг проезжает мимо меня брезентовый газикзнаешь, ГАЗ-шестьдесят девять, на секунду поднимается брезент, и оттуда цепочкой вываливается несколько картофелин. Отнес я их домой, взвесилровно килограмм. Представляешь? А потом, уже вечером, какие-то шутники забросили мне в окно селедку. Еще в бумагу завернута промасленную, а на ней на уголке написано карандашом: восемьдесят копеек. Ну что ж. Для них, может быть, это и шутка, а для меня очень кстати! Отварил я картошку, с селедочкой поелпре-е-красно!
Тише,говорю,не кричи.
И тут действительно бабушкин голос:
Ну все, я закрылась, буду спать. Теперь пусть забираются воры, бандитыпожалуйста!
И раздалось такое хихиканье из-под двери.
Ну вот,продолжал Слава,и вдруг вызывают меня в милицию. Сидят там трое ребят наших лет. «Вот,говорит милиционер,задержана группа хулиганов. Забрасывали в окна селедки».«Да это,говорю,не хулиганство! Надо различать. Мне так очень понравилось. Сельдь атлантическая, верно?»«Да»,хмуро говорит один. И тут появляется участковый, Селиверстов. Задумчивый. «Да,говорит,надо им руки понюхать. У кого селедкой пахнуттот и кидал». Оказалось, только у меня пахнут. Селиверстов тогда и говорит: «Ну ладно, если пострадавший претензий не имеет и руки у вас селедкой не пахнут, тогда с вас только штрафвосемь копеек».«А кому платить?»спрашивают. «Вот ему»,и показывает на меня. Вот так. Пошел домой. А те шутники благодарные под окном моим ходят с гитарами, поют. И вдругСеливерстов! «Ты,говорит,не обращай на меня внимания. Я просто так. Очень ты мне понравился. Уж очень ты благородный. Я посижу тут и уйду. Сам знаешь: все больше с преступниками дела, а с тобой и посидеть приятно. Посижу тут, отдохну и пойду». Потом жаловаться стал. «Все,говорит,видят во мне лишь милиционера, боятся, а иной раз так хочется поговорить просто, по-человечески. И с тобой вотпоговорить бы на неслужебные темы. Не веришь? Я даже без револьверавот».«Знаете что,говорю я ему,как раз перед вашим вызовом шел я звонить по важному делу».«Ну что?говорит.Иди звони. На вот тебе две копейки». Дает двухкопеечную монетку позеленевшую. Взял я ее, выбежал на улицу и вдруг остолбенел! Такая мысль: картошки килодесять копеек, селедкавосемьдесят. В милиции даливосемь, да сейчасдве. А в суммерубль! А отдал-то я как раз рубль! Представляешь?
Слава замолчал. Я тоже молчал, потрясенный. Мы так посидели, неподвижно. Потом Слава вдруг взял белый бидон, заглянул и говорит оттуда гулко:
Что это там бултыхается в темноте?
Квас.
Можно?
А сам уже пьет.
Ну, все,говорит,а теперь спать.
Пошли мы в комнату. Легли валетом. Слава сразу заснул, а я лежал, думал. Луна вышла, светло стало. И вдруг Слава, не открывая глаз, встает так странно, вытянув руки, и медленно идет! Я испугалсяи за ним. Вышел он из комнаты, прошел по коридору и на кухню! Так же медленно, с закрытыми глазами, берет сковороду, масло, ставит на газ, берет кошелку с яйцами, начинает их бить и на сковороду выпускать. Одно, другое, третье... Десять яиц зажарил и съел. Потом вернулся так же, лег и захрапел.
Смотрю я на него и думаю: вот так! Всегда с ним удивительные истории происходят. Это со мнойникогда. Потому что человека такойслишком спокойный, размеренный. А Славачеловек необычный, потому и происходит с ним необычное. Хотя, может быть, конкретной этой истории с рублем вовсе и не было. Или, может, было, но давно. Или, может, еще будет. Наверно.
Но, вероятнее всего, он рубль свой кому-нибудь просто одолжил. Попросилион и дал не раздумывая. Он такой. А историю эту он рассказывал, чтоб под нее непрерывно есть. Видно, очень проголодался. Будто б я и так его не накормил! Ведь он же мой друг, и я его люблю. Мне все говорят: тоже, нашел друга, вон у него сколько недостатков. Это верно. Что есть, то есть. Вот еще и лунатиком оказался. Ну и пусть! А если ждать все какого-то идеального, вообще останешься без друзей!
Все мы не красавцы.
Как-то я разволновался. Снани в одном глазу. Вышел на улицу, сел на велик и поехал. Луна светит, светло. И гляжу яна шоссе полно народу! Вот так да! Мне всеспи, спи, а самиходят! И еще: подъезжаю обратно, вдруг какая-то тень метнулась, я свернул резко и в канаву загремел. Ногу содрал и локоть. Вылезаю и вижубабушка!
Бабушка,говорю,ну куда годится: в семьдесят лет в два часа ночина улице!
Ночь,говорит,нынче очень теплая. Не хочется упускать. Не так уж много мне осталось.
Вошли мы в дом, и вдруг вижу, опять по коридору Слава бредетруки вытянуты, глаза закрыты. Я даже испугался: сколько же можно есть?
А онна кухню, посуду всю перемыл, на полку составил и обратно пошел и лег.
ФАНЫЧ
Однажды на остановке метро ждал я одну колоссальную девушку! Вдруг вместо нее подходит старичок в длинном брезентовом плаще, в малахае, надетом задом наперед.
Такой-то будешь сам по себе?
Ну, такой-то,говорю,вы-то тут при чем?
Такую-то ждешь?
Ну, такую-то. Вы-то откуда все знаете?
Так вот,говорит,просила, значит, передать, что не может сегодня прийти. Я, выходит, что вместо нее.
Я умолк, потрясенный. Не мог я согласиться с такой подменой.
Так вы что,спросил наконец я,прямо так и согласились?
Еще чего, так! Три рубля...
Ну,сказал я,так куда?
Он долго молчал. Потом я не раз замечал эту его манеруотвечать лишь после долгого хмурого молчания.
В тот вечер, как и было задумано, шло выступление по полной программе: филармония, ресторан, такси.
Все это было явно ему не по душе. На каком-то пустыре поздней ночью он наконец вышел, хлопнув дверцей.
«Да,думал я,неплохо провел вечерок!.. Такая, значит, теперь у меня жизнь?»
И действительно, жизнь пошла нелегкая... Казалось бы, все обошлось, случайный этот знакомый исчез. Но почему-то тяжесть и беспокойство, вызванные его появлением, не исчезли. И вдруг я понял, что они вошли в мою жизнь навсегда.
А ведь и всеи усталость, и старость, и смертьприходит не само по себе, а через конкретных, специальных людей.
И Фаныч (так его звали) стал появляться в моей жизни все чаще, хотя, на первый взгляд, у нас не было с ним ничего общего.
В один предпраздничный бестолковый деньполуработы-полугульбы, а в результате ни того, ни другого, я оказался дома раньше, чем обычно. Странное, под непривычным углом солнце в комнате (редко я бывал дома в это время) вызывало у меня и какое-то странное состояние. На это освещение комнаты не было у меня готовых реакций, запланированных действий, и я так и сидел, как не свой, в каком-то неопределенном ожидании. Потом раздался звонок и вошел мой сосед, начальник сектора с нашей работы, Аникинчеловек неряшливый, потный, тяжелый во всех отношениях... Рубашка отстала от его шеи, и на воротнике изнутри были выпуклые, извилистые, грязноватые змейки. Я думаю, Аникин и не подозревал, что где-то существуют чистые, прохладные мраморные залы, переливающиеся хрустальные люстры, подобное ветерку пение арф.
Мир Аникина был другойтесные забегаловки, где, не замечая, в папиросном дыму, роняют серый пепел на желтоватые нечищеные ботинки, земляные дворы с деревянными столиками для игры в козла. И все это уже чувствовалось в нем, все это он как бы носил с собой.
И тем не менее я стал вдруг замечать, что провожу с ним три четверти своего времени. Сначала я утешал себя, что все ж таки связан с ним производством и что двери наших квартир упираются боками, и надо же с соседом соблюдать хотя бы видимость приличий. И все свое времяпрепровождение с ним я считал необязательным, случайным, своими же настоящими друзьями считал другихумных, прекрасных, четких ребят, список которых при случае я всегда мог себе предъявить. Тем не менее все свое время я проводил почему-то с Аникиным. То я придумывал, что лучшие друзья, как лучший костюм, должны извлекаться в особых, радостных случаях, то еще что-нибудь. А честновдруг понял я,мне уже действительно было лень надевать лучший костюм, и ехать к блестящим друзьям, и быть там непременно в блестящей, пусть трагической, но блестящей форме. Когда проще вот так вот расслабленно сидеть дома. А тут, смотришь, зайдет Аникин...
И конечно же, с Аникиным вошел и Фаныч, оказавшийся лучшим его другом. Фаныч даже не разделся и, понятно, не поздоровался, только поглубже натянул свой треух. Чувствовалось, что он меня не одобряет. Но почемунеясно.
Аникин сполз со стула, почти стек. И напряженное, неприятное молчание... Именно так, по их мнению, надо проводить свободные вечера.
Я сидел в каком-то оцепенении, не понимая, что со мной, зачем здесь находятся эти люди, но порвать оцепенение, сделать какое-нибудь резкое движение почему-то не было ни сил, ни желания. Иногда я, встрепенувшись, открывал глаза... За столом все так же сидели Фаныч и Аникин, молча. Наконец, так сидя, я и заснул.
Когда я вышел из забытья, было хмурое, ватное утро. Аникин и Фаныч спали на моей кровати... Бессмысленность происходящего убивала меня. Я пошел на кухню попить воды из чайника, и вдобавок ко всему на кухне еще обнаружился совершенно незнакомый маленький человек, который быстро ел творог из бумажки и при моем появлении испуганно вздрогнул.
«Это еще кто?»устало подумал я.
И, решив встрепенуться, начать с этого дня новую жизнь, долго мылся под ледяным душем: крякал, фыркал, визжалвсячески искусственно себя взвинчивал. Душ шуршал, стучал по синтетической занавеске.
«Что такое,думал я,почему это в последнее время я хожу, говорю, общаюсь исключительно с непонятными, пыльными, тягостными людьми? А потому,вдруг понял я,что я и сам уже стал такой наполовину, больше чем наполовинуна девяносто девять и девять десятых процента!»
Я выскочил из душа как ошпаренный.
Что случилось со мной? Боже мой! Отчего я так сломался, размяк?..
Надо быстрее встряхнуться... Пойти по случаю праздника в мой любимый ресторан.
Когда я поднялся из холодного метро, я увидел, что день разгулялся, солнце осветило верхнюю половину розовой башни Думы. Я долго не мог перейти улицуехал длинный стеклянный интуристовский автобус, и все, что я мог сделать, это в нем отражаться.
Потом я шел по узкой улочке в подвижной, тонкой тени деревьев. Навстречу все чаще попадались группы иностранцев, «фирмы», как у нас говорят... Вот отдельно идут два скромно одетых «люкса»: онбелые волосы, розовый затылок, онасухонькая, в незаметном платье: узнаю присущее лишь божественному Диору умение так сшить дорогую вещь, словно она стоит один рубль!
Я подошел к крутящимся дверям и вдруг зачем-то вспомнил, что ресторан этот, лучший в городе, принадлежит «Интуристу» и местным сюда трудно попасть. Другое дело, что раньше я никогда не думал об этоммне и мысль такая не приходила, что в моем городе меня могут куда-то не пустить. Но сейчас эта мысль пришла, и швейцар, сразу же сориентировавшись по моей неуверенности (а только по ней они и ориентируются), протянул руку, отделив меня от входящей толпы.
И теперь, вдруг понял я, мне уже никогда сюда не войти. Слезы, угрозы, проклятиявсе это теперь только хуже!
И тут, дурачась, галдя, бросаясь спиной вперед, изображая при этом преувеличенный испуг, стали выкручиваться из стеклянных дверей итальянцы с желтыми, в темных подтеках лака балалайками или с тонкими красно-синими пакетами «Берьозка шоп» с наборами, что продают теперь за валюту: меховая шапка, бутылка водки и коробок спичек.
Толкаясь, крича, хохоча, лезли они в длинный автобус...
А тут я еще встретил Аню, переводчицу, «переводчицу денег», как я про себя ее называл, ту самую девушку, что прислала вместо себя Фаныча в мою жизнь.
И на этом, надо сказать, совершенно успокоилась!
Что делать?только сказала она.Тут у меня группа штатников по обменному туризмуудешевленники. Смета у них маленькая, а программу хочется составить поинтересней.
Она повернулась ко мне, но меня уже бил дикий смех.
Удешевленники!кричал я.Колоссально! Надо бы не забыть!.. В баню их, по пятнадцать копеек!
Между прочим,сказала она,когда ты смеешься, лицо у тебя делается совершенно идиотское!
Ничего,сказал я.С лица не воду пить!
А никто и не собирается с твоего лица ее пить!злорадно сказала она.
И так, уже по инерции, мы шли с ней рядом, вошли в какую-то столовую самообслуживания. Я взял два рассольника, два бифштекса с гречкой, с гречневой сечкой... И тут же, конечно, ввалились Аникин с Фанычем. Аникин заорал, стал меня обнимать, раздавив в моем кармане спички... Мы с Аней молча доели все и ушли.
Ну у тебя и друзья!на выходе сказала она.
Да?!сказал я.А я думал, Фанычэто твой друг.
Да нет,после паузы сказала она,такими друзьями я еще не обзавелась.
Мы долго шлялись по переулкам, потом присели на скамейку в неуютном земляном садике, у глухого, уходящего в небо красного кирпичного брандмауэра, и тут же стукнуло единственное в нем окошкомаленькое, с бензиновым отливом, у самой земли, и в нем показался Фаныч с блюдечком в руке. Он дул на чай, гонял по чаю ямку, задумчиво тараща глаза.
Подавленная такими случайностями, более того, решив, что это идиотские мои шутки, Аня, не прощаясь, ушла.
«А между тем,подумал я,это и есть теперь моя жизнь. А случайностями все это может показаться только очень со стороны».
Ну что?вдруг недовольно сказал Фаныч.Брось-ка ты, знаешь... Тут нормальные, душевные парни тебя ждут, а ты... Хватит корчить из себя неизвестно что!
«И действительно,в отчаянии подумал я,хватит корчить из себя неизвестно что!»
Ладно,сказал я,только скажите, как к вам пройти!
«И ладно,думал я,и пускай!»
На бегу я показал кому-то язык, высунул его больно, далекотак что даже увидел его, вернее, белый блеск от мокрого языка, поднимающийся над ним и имеющий его форму.
...Раньше, приехав на юг, я сразу же бросался в море, ничто другое меня не занимало. Потом, поднявшись на набережную, с кожей, горящей от соленой воды и мохнатого полотенца, я сразу же встречал каких-нибудь своих друзей, мы шли под полотняный полощущийся навес... И только уже поздней теплой ночью я где-нибудь засыпал. Утром вставал и сразу же бросался в море, и снова начиналась эта ласковая, теплая карусель, когда можешь пойти сюда, можешь пойти туда, можешь сделать это, а можешь этого и не делать и знаешьвсе равно будет все хорошо. Иногда целыми днями я сидел в теплой пыли у бочки с сухим вином, и все подходили какие-то прекрасные, давно знакомые люди, садились рядом...
Это было счастье, как я теперь понимаю.
Теперь же, только сойдя с автобуса, с двумя чемоданами, оттягивающими руки, я поплелся на квартирную биржу... Все хозяйки там хотели чего-то невозможногонапример, супружескую пару, чтобы он непременно был брюнет, онахрупкая блондинка, или наоборот... Я только подивился изощренности их вкусов. Я же никому из них не пришелся по душе. Я стал искать помещение сам, надеясь все-таки на какую-нибудь внезапно вспыхнувшую симпатию, хотя навряд ли... Никогда еще, тем более с чемоданами, я не забирался в гору так высоко. Я заглядывал за все заборы, иногда, наоборот, видел вдруг зеленый, заросший, темный дворик у себя под ногами, далеко внизу, и, свесившись, кричал туда... Но везде неизменно получал отказ. Измученный, с саднящей от соленого пота кожей, с сухим, пыльным горлом, я наконец сумел втиснуться в один дом, в узкую щель, оставленную дверью на цепочке...
Ну ладно уж...недовольно сказала хозяйка. В квартире было прохладно, ее насквозь продувал сквозняк, поднимая занавески.
Только уж сразу договоримся,сказала она,чтобы не было потом недоразумений.
Я был согласен. Я уже где-то привык к такому обращению, хотя и не совсем понятногде...
Рубль за койку и три шестьдесят за прописку.
Как?удивился я.
Ну да,быстро заговорила она,рубль за прописку с приезжих и два шестьдесят с хозяев. Ну, мы с мужем рассудиликакой же смысл нам свои еще деньги платить? Логично?
Что ж, логично,подумав, сказал я.
Потом она раз сто вбегала в мою комнату, пока я лежал на холодной простыне.
Только, пожалуйста, наденьте костюммой муж не любит, когда так... Только не свистите, пожалуйста,скоро придет муж, он этого не любит...
Что же вообще он любит?
Потом я заснул и проснулся в темноте. И услышал на кухне до боли знакомый голос. Я вышел. За столом сидел Фаныч. Он недовольно посмотрел на меня... Так получалось, что мы вроде незнакомы.
...Как потом я узнал, с женой он разъехался довольно давно и вот вдруг решил ее навестить, помириться, может быть. То-то она и суетилась, всячески ему угождая.
Извините, ради бога,поздней ночью, улыбаясь, вбежала хозяйка,не возражаете, если в вашей комнате вот аквариум с окунем постоит? Мой муж, знаете, этого не любит...
И вот все спят. И окунь спит у себя в аквариуме. Но храпитдико!
А потом, когда я вернулся из туалета и зажег испуганно свет, на своей постели я увидел огромного жукаразвалился, высунув свои полупрозрачные мутные крылышки, которые почему-то не влезали под твердый панцирь!.. Видно, решил, что я такой уж друг животных!
Утром я пошел к хозяевам, чтобы выразить свое недовольство. Но их уже не было. Она, как я узнал, работала в пункте питания. А Фаныч, как обычно, в ушанке с утра уже бродил по поселку, неодобрительно на всех поглядывая. На первый взгляд он казался сторожем... Но сторожем чего?
Часам к двум все как раз набивались в этот пункт питания. Кафе «Душное»... Кафе «Душное». Вино «Липкое»... Что сразу же привело меня в бешенствокак искусственно и любовно там поддерживается медленная, огромная и, главное, всегда покорная очередь! Вместо двух раздач всегда работала только одна, хотя девушек в белых куртках вполне хватало.
Ишь чего захотел,сказал мне оказавшийся тут же Фаныч (после двух до самого закрытия он хмуро сидел тут),чтобы очереди еще ему не было!
Да,закричал я,захотел! Захотел, представьте себе! А порции!сказал я.Что у вас за разблюдовка?
(Увы, я уже усвоил этот язык...)
А чего ж такого, интересно, ты хочешь?спросил Фаныч.
Боже мой!закричал я.Всем нам осталось жить, ну, максимум тридцать, сорок лет, неужели уж не имеем мы права хотя бы вкусно поесть?!
Ну что, что?!
Может быть, омар?неуверенно сказал я. Очередь злорадно заржала.
Омар...недовольно бормотал Фаныч.Комар!
И тут еще, как назло, прилетела стая воробьевстали клевать мое второе, переступая, позвякивая неровной металлической посудиной, чирикая: «Прекрасное блюдо! Как, интересно, оно называется? Замечательное все же это кафе!»