Может, закрыто?
Ускорили шаг.
В таком же блочном дворце на первом этажемагазин. Ассортимент побогаче, чем у нас. Имело смысл лететь. Кофе растворимый! Ананасы в огромном количестве. Видно, местные не уважают их.
Вон спирт,Пека холодно показал.
Но больше всего меня поразило молокоуже разлито в трехлитровые банки, длинные ряды!
Пей!Пека пресек мои вопросы.
Не хочу.
Пей! Надо.
Ну, если надо. Банку опорожнил.
Уф!
Вот уж не предполагал, что молоком буду тут упиваться. Другое предполагал. Но жизнь, как всегда, непредсказуема.
Еще пей!
Понял уже, что дело не просто. Через край выхлебал. Утерся.
Еще можешь?
Какое странное местное гостеприимство.
Надо?
Надо. Минимум три!
Потом, надеюсь, объяснит? Ехать в столь экзотическую даль, дабы почувствовать себя настоящим мужчиной,и питаться исключительно молоком, как младенцу!.. Выпил еще, правда, не до конца.
Ну хорошо!Пека проговорил.
Кому как!
Такой у нас, понимаешь, порядок. А меньше трехне было смысла и ходить.
Молока?
Да нет, спирта!
А при чем тут спирт?
А!Пека махнул на меня презрительно рукой. Видимо, использовал как млекопитающее и потерял ко мне всякий интерес. Протянул деньги, и продавщица-красавица три бутылки спирта ему дала. Вот так! Кому что! Шли вразнобой, живот мой болтался, как колокол. Я бы тут у забора и прилег.
Такой, понимаешь, порядок у нас,снизошел наконец с объяснением Пека.Еще когда Кузьмин у нас первым был...
Опять он.
Сразу, как назначили, решил Кремль поразить. Так карьеру и делал. «Заполярное молоко»! На всю страну прогремел. Тут на теплых источниках построил коровник. Траву, правда, сперва серпом по кочкам приходилось срезать. Потом научились выращивать. Залил всех молоком! Обычную-то работу кто оценит? А он на этой славе в Москву взлетел. А молоко оставил.
Столь заботливой заботы партии раньше не ощущал.
А кто-нибудь кроме меня тут пьет его?
Ну, дети, само собой. А остальной народ к молоку тут как-то не привыкши. Тогда Кузьмин что учудил? Издал приказ: к каждой бутылке спирта принудительно продавать три литра молока. Без этогонет! Ну, хлебнешь?
У забора уже валялась «первая ласточка». Я бы тоже прилег.
Нельзя им,с болью Пека произнес.Организм их не расщепляет спирт. А наш расщепляет.
Хорошо.
Часа три с ним уверенно расщепляли, потом вдруг новое поступило предложение.
Хочешь, конец света тебе покажу?
Уже?
А чего ждать?
Тоже верно.
После изматывающего перелета, после бесконечного «дня», который длится уже часов сорок,чего еще пожелать?
А не поздно... в смысле, по времени?
Тут это все равно.
Тоже верно. К концу света не опоздаешь.
Сели в его «москвич» цвета серой белой ночи, что царила вокруг.
А ГАИ?пошатываясь, пробормотал я.
Тут дороги у насмаксимум тридцать километров. Так что ГАИизлишняя роскошь для нас.
Затряслись.
Вся дорога такая?клацая зубами, спросил.
Да БелАЗы раздолбали!
К концу света, наверное, такая дорога и должна быть.
По бокам то и дело уходили вниз гигантские воронки, как лунные кратеры.
Карьеры! Кто работает тутназываем «карьеристы».
Там, возле дна, машинки казались крохотными, а здесь, сделавшись огромными, шли на нас, как циклопы (кабинка смещена влево, как единственный глаз).
Сила!воскликнул я.
А! В половину кузова идут!прокричал Пека...Разбитой социализм!
Проехали. Встали, в полной тишине.
Вот. Тут у нас арктическая тундра сменяется высокоарктической.
Торжественно помолчали. Там-сям торчали кверху черные «пальцы»кекуры, выбросы лавы. Могучий пейзаж!
Проехали еще. Резко остановились. Крики птиц.
Все?
Дальше хочешь? Только вниз! Пятьсот метров всего.
Из машины я на карачках, осторожно вылезалкак бы не сверзиться. Пека щегольски встал над самым обрывом. Чуть ниже в серо-жемчужный океан уходили два длинных мысаслева и справа от нас.
Руки,пробормотал я.
Ноги!Пека уточнил:Ноги называютсяЛевая и Правая Нога.
Голоса наши на просторе, не отражаясь ни от чего, звучали тихо.
Между протяжными вздохами моря доносился птичий гвалт со скал, не видимых нами.
Ну, пошли?я шагнул в сторону правого мыса.
Стоп. Сперва подумай чуть-чуть.
О чем?!азартно произнес я.
Однажды, по дури тоже...
Спасибо тебе.
...Пошел такеле вернулся. Туман налетелу нас это быстро, все ледяной кромкой покрылось. Соскользнешьи туда! На карачках возвращался.
Бр-р... А что это за скелеты там?На спуске мыса к морю белели огромные костяки.
Китовые челюсти. Чукчи-морзверобои жили. Большого кита за двадцать минут раздевалиоставался только скелет. Челюстикак каркас для чума. Шкурой покроюти живи!
Бр-р-р!
...Ну и как шла добыча здесь?
Нормально. Нерпа всегда тут, моржи на несколько месяцев уходят, потом возвращаются. Потом киты. Настоящий морохотник на любого зверя кидается не колеблясь!
Глядя на челюсть, можно себе представить размер кита! И отвагу охотника!
Вот тут,он с грустью узкий галечный пляж указал,была забойная площадка котиков. Загоняли сюдаи били!
А где ж все теперь?
Пека молчал. Океан равнодушно шумел... Там же, видимо, где все, что было, и где скоро будем все мы... Величие картины настраивало на возвышенный трагический лад.
Пошел снежок, занося все пухом. Это июль!
А там что за пепелище?указал я на Левую Ногу.
То РЛС, радиолокационная станция была,за океаном следила, за ракетами, которые мог кинуть на нас коварный враг. Сгорела в прошлом году.
Враги?
Какие, на хер, враги? Комиссия из Москвы. Контролировать приехали. Ну и сожгли.
Странный способ контроля.
Какой есть... Устроили им тут охоту на белого канадского гуся, прилетает аж из Канады гнездиться и яйца высиживает на голой скалесидит зачастую всего на одном яйце. Подвиг совершает. И тут с моря приходит снежный заряд, заносит их, только шеи торчат, но пост свой не покидают. Ну, белый песец этим пользуетсябежит и на ходу им шеи стрижетрядами просто. Про запас!
Зверь хоть на пропитание себе беретиначе ему не выжить.Я пытался привнести хоть что-то светлое в этот сюжет. В этом царстве диких скал, похожих на ад, я пытался навести хоть какую моральную гармонию. Иначе как же писать? Да и жить, между прочим...
Пека, однако, отмел последние мои надежды.
Не надо песен! Зверь и есть зверь. Гляжу тутбежит прямо по улице, и сразу четыре хвоста леммингов, мышей полярных, торчат из пасти и дрыгаются еще. Зло взяло. «А не подавишься?»говорю я ему. Так он что делает? Останавливается и смотрит злобно на меня. Не боится! Знает, что шкура линяет, бить сейчас никто не будет его. И лает на меня, да так, что мыши из пасти вылетелиодин даже живой, пополз! Так злобно лаял, что еще двух леммингов, полупереваренных, срыгнул. Мог бызагрыз меня!
Мрачное кино.
Да только люди хуже зверей!Вот, оказывается, Пека куда клонил.Спустили им мотоботс моря лупили прямо по гнездовьям и вылавливали гусей убитых прямо в воде. Но большая часть, конечно, в скалах застряла, не достать. А тем по х..! Ну и Бог наказал. Сначала дристали все!Пека захохотал.Клозет отдельно у них, мы в бинокль наблюдали с поселка, как бегали они, на ходу брюки с лампасами скатывая. Потом уснулии полыхнуло! Лампас, конечно, после этого лишились. Но бдительность проявили задним числом: этот поселок зверобоев, мыс Правая Нога, прихлопнули. Мол, как же он тут теперь без присмотра будет стоять? А вдруг зверобои шкурки в Америку повезут продавать? Это ни-ни! Лучше выселить на хер! Нашим что доход, что расходбез разницы. А что американец тут теперь свободно летаетплевать, главноесвоих прижать, чтобы кости трещали. Хуже зверей!
Теперь Пека, кажется, был удовлетворен.
Я на острове Врангеля былтам американцы провокации устраивали: вираж закладывают над нашим аэродромом и, пока ракетчики-перехватчики взведут агрегаты своибжжжик!улетают. Теперь летай сюда кто хочешьникакого контроля! Но бдительность, б.., проявили все жезверобоев выселили, а что морзверя больше не добываемпустяк! Главноеидеологию соблюсти.
И где же... теперь?
...Зверобои? В домах нынче живут. Шапочки шьют. И пьют по-черному, начиная с детей.
Скалы скрывались в тумане... И концу света приходит конец! Чайки, рыдая, кружили над пепелищем.
Алкоголички. В цистернах тут спирт был.
Да, разумно хозяйствуем!
Уже ехали обратно, но Пека ужасы продолжал: всемирное потепление идет, прибрежные льды тают, у берега льда нет, моржу со льдом приходится далеко уходить, на большую глубину, там они до рыб не доныривают, с голоду дохнут. А белые медведи, наоборот, в парадных ночуют, пожирают людей...
В том числе, видимо, и рабочий класс!
Все, р-работать!жахнул я по столу, только вошли.
Ну что?произнес он зловеще.В реальность тебя, что ли, окунуть?
...Давай,смело пискнул я.
Ну, пиши!зловеще произнес он.Заделался я сменным мастером...
Та-ак.
Не мог поначалу ничего понять. Все смены, гляжу на графике, сто процентов дают, пятнадцать вагонеток начислено, сто пятьдесят тонн руды выкатывают на обогатительный комбинат. А мы моей сменой ломим, ж..у рвембольше десяти вагонеток не выкатить. На всех летучках топчут меня. Что же, я думаю, за несмышленыш такой? Других мастеров спрашиваю, бутылки им ставлю. Только отшучиваются: больно ты страшный, удача боится тебя. А я и вправду озверел. Думаю: сдохну, а норму сделаю! Будут человеком меня считать! И тут приезжает как раз Кузьминнаш рудник напрямую подчиняется ему, минуя министерство. Рассказываю ему мой план. План Б. Батино открытие. Стоять под обрушением, с горизонта не уходить, экскаватор не отгонятьгрести сразу после взрыва! Тот кивает одобрительно. «Знал, что ты такой. В батю! Не подведешь... Ладно,усмехается,план Б отправляем пока в резерв. У меня другое предложение есть: сходим тут к человечку одному, покумекаем, что и как». И приводит меня, можно сказать, к местному баю, Камилю Гумерычу самому!Пека гордо откинулся... Но увидев, что имя не произвело на меня должного впечатления, злобно насупился: мол, что вообще интересно тебе? В напряженной тишине стаканы чокались сами с собой.К директору комбината, куда мы гоним руду.Пека счел все-таки возможным уточнить.Для молодого мастеравсе равно что свинопасу попасть к королю! Ну, принял по-королевски нас!Пека стал сладострастно выковыривать пальцем воспоминания из зубов.Кузьмин представляет: «Познакомься, молодой талантливый специалист, хочет честно работать, надо помочь ему. Ручаюсь за него, как за себя». Тот кивает: «Помогать честным людямнаш долг. Не волнуйтесь, молодой человек, все у вас будет в порядке». «Каким хером?»думаю. Выхожу утром со сменой, озираюсь: все вроде на прежних местах, никаких изменений не наблюдаю. Ну это, наверное, думаю, на неопытный глаз, а что-то изменилось. Упираемся, как всегда. К концувсе те же десять вагонеток. Трепло! Это я не себя, как понимаешь, подразумеваю. Его. В раздевалке снимаем броню, остаемся в кальсонах, вдруг взрывник наш, бледный аж: «Камиль Гумерович к телефону!» Разинул я пасть, чтобы все высказать ему, а тот спокойно и вежливо: «Поздравляю вас с выполнением плана. Сто пятьдесят тонн». Хотел гаркнуть я, но осекся... мол, где же сто пятьдесят, когда все те же десять вагонеток? «Так что ждите премию, и с вас приходится!»как бы шутливо он произнес и трубку повесил. Издевается? Я чуть на стену не полез! Но тут умные люди поняли, что и я в сонм их зачислен, пояснили мне. Порода у нас пятнадцатипроцентная по содержанию руды, а он на комбинате у себя записывает ее как десятипроцентную, и по итоговому металлу выходит, что руды обработано в полтора раза больше, чем в действительности. Не десять, мол, вагонеток, поступило, а все пятнадцать. И все успешно выполняют план, и он не внакладе. И не думаю, чтоб в Москве об этом не знали... Ну, и мне хлеб с маслом пошел. И уважение, главное... а то болтался, как гопник! А такповязан с крупными людьми...
Да... повязан ты крепко.
А то!
Зря я, наверное, поехал,вырвалось у меня.
Почему зря?Он хищно усмехнулся.Шефа купил!
Которого он, интересно, имел в виду? Кузьмина? Или Ежова?
Я думал, мы нормальный сценарий напишем, светлый.
Светлый ты будешь отдельно писать.
Все, идем завтра!
Куда?
На рудник к тебе.
Ради бога. В семь утра не рано тебе будет?
Да какая здесь разницасколько утра!
Ночью (какая это ночь?) я в отчаянии дергал куцые занавески, пытаясь укрыться от беспощадного света. Вот уж не ждал, что в столь северных широтах пытка солнцем предстоит. Чуть забудешьсяи снова откроешь глаза; светло абсолютно! На часы глянешьтри часа. Ночи? Или дня? Все, значит, пропустили? На улицу глянешьни души. Значит, все-таки ночь? Вдруг в конце улицы появляется человек. Значитдень? Человек приближается. Вдруг останавливается и падает плашмя. Пьяный? Значит, все-таки ночь? В таких мучениях время проходит.
Па-а-адьем!Пека вдруг рявкнул. Я очнулся. Хоть и не спал. Или спал?
Сборы пять минут!
При нашем аскетизме и пяти минут много. Скромный завтрак: молоко и ко-ко-ко!
Вывалились на улицу. Почему опять никого? Не семь утра, а семь вечера? Но тогда был бы народ.
Рано вышли?об этом Пеку спросил.
В каком смысле?
Где народ?
Прошел уже народ.
А мы, значит, уже поздно?
Со мной поздно не бывает никогда!
Как всегда, говорит загадками. Держит в напряжении. Руководит массами, включая меня.
Что тут ржавые бочки на каждом шагу?ударясь коленом, вспылил я.
Топливо завозят в них, а мерзлота их не принимает. Бывает, в пургу дорогу находим по нимот бочки к бочке. Сейчас-то нормально. А бывает пурга, что и бочки сносит. Да что бочки! Тут как-то пацан, школьник с третьего этажа, обогнал меня на лестнице, отпихнулмол, опаздываю. Ну-ну... Выхожу за ним, гляжуветер уже перевернул его и несет так, словно он на голове скачет! Схватил его, перевернул, на ноги поставил. Так он сразу: «Пусти, в школу опаздываю!»
Да, крепкие школьники у вас.
Нормальные!
Тут все главные улицы, как у нас к Адмиралтейству, сходились к высокой сопке в конце. За ней поднималось какое-то зарево. Солнце? Но оно здесь позже показывается... в основном под горизонтом крадется.
Северное сияние?
Ага. В аккурат в честь тебя летом зажгли!
Дружно шли, прирастая Сибирью и друг другом. Забрались наконец на вершину. Привольно вздохнули. Да-а... После долгого аскетизма зренияэто картина! Широкая долина внизу, освещенная прожекторами, море сверкающих рельс, снуют вагонетки... Конец долиныкак бы огромный дымящийся рот, который их заглатывал и выплевывал пустые, как шелуху. Театр! И сопкикак ложи.
А где Пьяная Гора?
На ней стоим.
Точно! Прям из-под нас, словно между ног, вагонетки выезжают.
Вот,Пека произнес.Досюда казаки, мои предки, доскакали. И отсюда мы не уйдем!
Прям как памятник! Но я-то, надеюсь, уйду?
Ну, так ты куда?Он оглядел меня, словно впервые увидел.
А куда ты, туда и я.Я буквально задыхался решимостью.
А, ну да,равнодушно произнес он.
Неадекватная реакция! Стали спускаться вниз. Я глядел на грохочущие вагонетки все с большим испугом.
Сама-то руда не шибко фонит,«успокоил» Пека.Вот при обрушении пыльта стреляет! И гамма-, и бета-излучение бьют!
Наверное, надо чего-нибудь напялить?небрежно уточнил я.
Да ты вроде немало напялил!усмехнулся он.
Но это все вроде не то? Наверное, надо что-то специальное?Я старался не суетиться.
Ну,лениво он ответил,это надо долго подбирать....
Хорошо он заботится о здоровье друга!
Вообще...Он остановился в раздумье. Я тоже встал.Выдается респиратор «Фиалка»... чтоб пыль шибко не глотать.
Та-ак...
Но все снимают егов нем много не наработаешь.
Значит, спасения нет?
Ну? Назад?насмешливо спросил Пека.
Вперед!
Подошли к сетчатым воротам.
Да!вспомнил вдруг он.Самое главное забыл тебе сказать.
Еще и главное?
Насрано там всюду. Сортиров-то нет.
Я остановился как вкопанный... Сломался на говне?
Идем!Я решительно двинулся.
Ну иди...Пека не двигался с места.
А ты?
Так я еще в отпуску!захохотал радостно.
«Разыграл!»
Так, значит, некуда нам идти?подытожил я.
Отличный у меня соавтор!
Ну почему же? Найдутся дела.
Так пошли.
Подошли к трехэтажному каменному дому, колонны с гипсовым виноградом наверху: «сталинский вампир». Управление рудника. Пека уверенно ходил по коридорам, входил без стука в высокие кабинеты, запросто жал важные руки, неторопливо беседовал (денег за «колготки детские» действительно никто не требовал с него, видимо, уже потеряли надежду). Про меня он как бы забыл, потом вспоминал вдруг, но очень ненадолго: «А! Это приехал фильм про меня снимать». Особенно мне нравилось слово «это»... Да, всегда я так: лечу восторженнои мордой об столб!
Однако Пека продолжал показывать меня. Мне тоже было интересно смотреть: директор рудника Жрацких. Точная фамилия! Главный бухгалтер Нетудыхатка... Явно прибеднялся, хитрец!
В коридоре мы вдруг лоб в лоб столкнулись с Кузьминымони с Пекой холодно раскланялись. Что за дела?
Ну, что там?озабоченно спросил я, когда Пека вышел из очередного кабинета.
А ты будто не знаешь?зловеще произнес он.
Что я знаю?холодея, спросил я.
Приговор!Пека произнес.
В каком смысле?
В прямом! А ты разве не с этим приехал?
Я?
Ты.
С чем я приехал?
«Семилетка в пять лет»?
Ну... это ж не я придумал,забормотал я.Государственная программа...
А делать-то мне!рявкнул Пека.
Тогда, на «Ленфильме», мне это легче казалось: «Разберемся на месте». Разобрались!
Ну... так вместе,пробормотал я.
Может, подскажешь как?
Ну есть, наверное, технические новшества?
Есть. И не такие уж новые. Я ж тебе рассказывал! План Б. На взрыв, на обрушение породыс горизонта не уходить, как обычно делают, технику не отгонять, все на голову себе принятьи еще пыль не осела, грести начинать. Батя уже пробовал.
Ты уже рассказывал!пробормотал я.
Да нет... главного не рассказывал,зловеще Пека произнес....До бесконечности не может везти! Рвануло... Батя, как всегда, под взрывом остался. Какой-то очередной был аврал... Все бегут к нему. Облако пыли...
С излучением,проявил я осведомленность.
Да об этом уже не думает никто!... Смотрятзаместо кабины экскаватора, где батя находился,огромный валун.
...Всё?!
...Сняли каски... И тут батя появляется, ровно упырь. В светлой пыли. Оказываетсяв последний момент из кабины в ковш перелез... тот прочней! Нуинтуиция!
...Замечательно.
Кому что. А батеаварию. И по новой под суд... В этот раз, к счастью, не посадили... В канавщики перевели. С чего начинал!
Да-а... Победа еще та!
...А можетпослать это все?вдруг осенило меня.Кому мы должны?я гордо огляделся.
Я производственник,мрачно Пека сказал.
Ну и что?!Я продолжал призывать к свободе.
Ну и все.
А это уже, вроде, кабак. Не иначе, какой-нибудь формалист-архитектор из ссыльных душу отвел. Конструктивизм полный. Круглый зал. Эхо отражается многократнозвуков не разобрать.
Вот она, наша «шайба»,Пека сказал.
Пиотр Витарьич! Рюбезный! Си другом пришри!лунообразная личность сладко щурила узкие глазки. Что за акцент? Я и русский с трудом различал в этом гаметолько мат.
Провел к окошку нас, усадил. Перешел на китайский... Или это все же русский?
В общем, он спрашивает,Пека перевел,му-му или гав-гав? Гав-гавсобака, значит. Му-мукорова. Так что?
Я пытался было возразить, что Муму, по-моему, тоже собака, но Пека лишь последнее слово услыхал.
Собака? Правильно! Ну и литр.
Задурел я еще до литраот гама одного. Собаку пока отлавливали. Вокруг стал собираться народ.
Что с нами опять делают, начальник?подошел представитель «ото всех», аккуратно причесанный, даже в галстуке: в толпе выделялся.
С тобой, Опилкин, отдельно поговорим. Не видишья с человеком занят.
То есть со мной. Противопоставил меня народу. Мол, не о чем мне с вами гутаритьвсе так будет, как я скажу. Не слишком уютно я чувствовал себя в шкуре высокого гостяпотела она. Чесалась!
Надежный мужик,отрекомендовал его Пека, когда тот отошел.Наряды рисует так... залюбуешься. Что твой Айвазовский!
Надо думать, он рабочие наряды имел в виду.
А Пека уже о другом говорил, будто о более важном:
Уйгуры заправляют в этом кабаке. Китайцы. Но мусульмане. Самые головорезы. Голову чикнути не моргнут!
Ну ясно: в плохое место Пека не поведет.
Всегда личную гвардию императора набирали из уйгур!
Да, важная тема.
Ну, чё делаем, мастер?Другой, уже менее элегантный, представитель народа подошел.
А это,Пека прямо при нем сказал,пират в собственном коллективе. Ну что,повернулся к нему...чешется? Так сейчас почешу!
Отошел к ним.
...Ну и кто вам это сказал? Димуля?доносился его басок.Димулю расстреляю лично. Всё!
Да... хорошо ты пообщался с народом,не выдержал я, когда мы вышли.
Я не оратор. Производственник,произнес он так, что сразу стало ясно, что важней.
То есть будешь все делать как надо?
А кто, коли не я? Пешки назад не ходят!
Зачем-то обогнув комбинат, подошли к дымящейся глади. Ад. По берегам поднимались черные насыпи, тоже дымящиеся.
Гнилой конец?озарило меня. Будем гулять?
Но настроение было другое.
Мальцом еще с корешами бегал тут,вздохнул Пека, ныряя в воспоминания.Отдыхали тут раньше. У водоема.Мечтательно вздохнул.Раз за ту вон сопку зашли. Там березки были насажены. Глядимздоровая баба, голая, вагонетчица с шахты, на березку налегла, согнула, а сзади мужичонка охаживает ее. Маленький, но... Березка скрипит, гнется!
Да. Щемяще!
А баба та: «За титьки держи! За титьки!» И тут же мильтон пьяный стоит, корит ее.
Картина кисти передвижника «Отдых шахтеров».
...«И не стыдно тебе, Егоровна»,мильтон икает. Ну, баба, закончив свои дела, наконец слезает... с березки, подходит к нему. И мощной рукой вагонетчицы накатывает по лицу! То есть он оказывается морально не прав. Фуражка по ветру покатилась. А она поплыла, как лебедушка...Пека сладко вздохнул. Понимаю, что перед подвигом он хочет припасть к истокам, набраться народной мощи.
И батю тут помню...Он слезливо огляделся.
Куда ж без бати?
Народ весь на отдых расположился... А батю как раз в канавщики перевели. И вдруг на обрыве терриконникакак Медный всадникбатя на мотоцикле! В трусах.
Это уже как-то успокаивает.
«О!»все батю увидели. Где онтам кино!
Надеюсьи на сына это распространяется?
Оглядел всех с высоты... Игаз! И на мотоцикле с обрыва! Вот так вот... Огромные пузыри. Все вокруг на ноги повскакаликак, что? Томительная пауза... Потом батя вынырнул, чубом мотнул. Не спеша выкарабкался на берег. Оглядел всех: «Кто-то, может быть, что-то против имеет?» Глаз тяжелый, мутный у него, никто не выдерживал! Скатал прилипшие трусы. Нуприбор до колена. Выжал их не спеша. Не спеша натянул. Удалился. А мотоцикл только через неделю нашли.
Да-а, кино... Но для студии оно вряд ли пойдет.
...Помню, как батя все кулаком бацал: «Мы не р-рабы!»... Знаешь, как называют меня тут?внезапно спросил....Подземный Чкалов!
Но Чкалов, насколько помню я, в конце разбился, упал со своим самолетом на склад дров. И Пека это знал.
С кем бы застрелиться?Он призывно озирался, но я отводил глаза.
Засну! Может, хоть во сне приснится какой-то позитив. Но заснуть не вышло. Напрасно дергал куцые занавескибезжалостный белый свет. В сочетании с абсолютно пустой улицей за окном возникает ощущение ужаса!
Смежив веки, я только тихо стоналне разбудить бы Пеку. Свет пробивается даже сквозь пленку веки никуда не денешься! И вдруггромкий щелчок, и свет стал в сто раз ярче, залил глаза. Пека включил лампочку! Зачем? Издевается? В отчаянии я открыл глаза. Пека стоял под абажуром, держа на весу тяжелую книгу... Читал! Нашел время! И место. В условиях белой полярной ночи свет зажигать. Что хоть он там читает? С кровати свесившись, разглядел: Монтень, «Опыты».
...Перед рассветом (каким, на хрен, рассветом!) я вроде немного задремал и тут же был разбужен надсадным кашлем за стеной. Сосед наш все понимал и в промежутках между приступами кашля шепотом матерился, как бы тем самым извиняясь.
Да, каждое слово слышно!не удержался я.
Значит, каждое слово должно быть прекрасно!рявкнул Пека.
Носитель кашля перешел в кухню, которая находилась за другой стенкой, и кашлял там. Пека вышел с чайником. Сосед начал что-то недовольно бубнить, но Пека снова гаркнул:
С началом прекрасного дня, дорогой товарищ!
Вернулся с чайником.
...Ну ты как?спросил я его.
Нарисуем.
«Театр» был полонвсе сопки уставлены людьми, и разговоры, ясное дело, шли о «премьере».
Если быстро выкатят вагонетки с рудойзначит, не уходили от взрыва с горизонта, сразу гребли. Хотя бы один в экскаваторе должен остаться. Вот так!
Забоится!
Чкалов не забоится!
Так рождается эпос. В двенадцать утрая уже как-то стал отличать утро от вечерапо сопкам пронесся последний вздох, и все затихло, как перед увертюрой. И вот донесся «удар литавр», сопки вздрогнули. Ну! Пошла томительная пауза. «Театр» был во мгле, освещена лишь «сцена»рудничный двор. И вдругПьяная Гора осветилась солнцем! На мгновение выпрыгнуло, как поплавок,и почти тут же скрылось. Не подвело! И тут из тоннеля у нас между ног пошла за электровозом сцепка вагонеток с рудой... «О-о-ох!»пронеслось по сопкам. На последней «грядке» руды, выкинув вперед ноги в грязных сапогах, лежал Пека. Все! Во всем «театре», словно волной, посрывало каски. Пека был недвижим. Меж ног у него белело что-то длинное... Лопата? И тут учудил? Или что это? Не разглядеть. И вдруг «это», метра полтора белизны, стало медленно и как-то угрожающе подниматься! И наконец ручка лопаты (то была она) приняла строго вертикальное положение. Вот так! Все каски беззвучно взлетели в воздух, потом докатился рокот: «Ур-ра-а!» Открылись воротца комбината, и «катафалк» скрылся в дымном аду.
Да он мертвый был. Не понял?говорил сосед по «ложе».С того света вставил всем!
Был, но нету,в больнице сказали мне. Кинулся в «шайбу». Полный шабаш! Пека с Опилкиным и другими соратниками плясал боевой уйгурский танец, а кто не плясалбил ладонями в такт! Ворвался Кузьмин, обнял Пеку, что-то ему сказал. Расцеловались. Подплясали ко мне.
У меня сын будет!крикнул Пека сквозь гвалт.
Кузьмин, видимо, сообщил ему. «Награда нашла героя».
А может... это мой будет сын? Формально я сделал все, что в таких случаях положено... Вдруг? Размечтался! С дочерью разобраться не можешьа еще сына тебе!
Не волнуйся,я обнял Пеку,я пока позабочусь о нем.
Во!Пека подарил любимый свой жест.
Этим же жестом и провожал.
Собирайся в темпе, сейчас вертолет летит санитарный, в аэропорт забросит тебя. Только быстрее давай, им еще надо в стойбище лететь, там сразу трое рожают.
Надеюсь, не от тебя?
Пека радостно захохотал.
Ветер от винта кружил мусор, Пека метался внизу, в шикарных своих шубе и шапке, в длинных патлах искусственного меха, кружимых ветром, радостно бил по сгибу руки, сразу несколько его громадных теней плясали по сопкам...
И на «Ленфильме» вдруг все это страшно понравилось, даже все приветствовать стали друг друга Пекиным «жестом от локтя», как я показал,все, включая директора. Новые времена!
Звони Пеке своему!Журавский, прогрессист, в коридоре студии меня сгреб по-медвежьи.
Ладно, сейчас на почту пойду.
Какая, на хер, почта?!радостно он орал.Ко мне пошли!