Как раз была перемена, и ребята стояли у печки и говорили.
«Ну,сказал я себе,пора! А может, рано? Куда спешить? Почему же сегодня?»
Но тут я так на себя разозлился! Я вскочил с парты, пробежал по проходу, раскидал толпу, обнял Самсонова за шею, стукнулся с ним лбами. Все оцепенели и смотрели на меня. А я молчал. Я не знал, что сказать.
Ты что это?медленно спросил Самсонов.
Я молчал и только обнимал его.
Наш Горохов что-то совсем запарился,сказал Соминич.
Все засмеялись. Раздался звонок.
7
После уроков я бегал по улице и никого не находил. Ведь здесь, на этой самой улице, были люди, которые говорили со мной, улыбались, их было много, куда же они все подевались? Тут я вспомнил про гуталинщика,он-то, наверное, на своем месте?
Он был на месте. Но он был совсем не тот, что утром. Он был усталый и молчаливый. Он посмотрел на меня и не узнал. Я прошел мимо. Дворник в тулупе все так же стоял возле парадной. Он посмотрел на меня и зевнул. Словно ничего у нас утром и не было. А что, собственно, было? Ничего и не было.
8
Вечером, сделав уроки, я сидел на стуле. Тикали часы. Горела лампа. Вдруг я представил себе, как пройдет пятьдесят лет, и я буду так же сидеть на этом стуле, и так же будет гореть лампа и тикать часы. Мне стало так страшно,я вскочил и выбежал на улицу. На улице шел дождь. Нигде не было ни души. Я бежал мимо забора и вдруг увидел объявление:
«Открыт набор...»
Я сделал вид, что не заметил. Эти объявления давно уже меня мучили. А я бежал быстросвободно мог и не заметить.
Ты хоть себе-то не ври!крикнул я и заставил себя вернуться.
«Открыт набор в детскую спортивную школу. В секцию баскетбола. Занятия по вторникам и пятницам во Дворце пионеров».
9
Нас выстроили в большом холодном зале вдоль шведской стенки. В майке и трусах было холодно. Вдали стояли брусья, а под ними один на другом лежали черные маты. Тренер заставил нас бегать по кругу. Потом мы на бегу подпрыгивали, стараясь достать до щита. Потом тренер бросал навстречу каждому мяч и нужно было провести его и попасть в кольцо. Я стоял и видел, как один за другим исчезают передо мной ребята, и вот я стою один, передо мной ровный паркетный пол, и на меня сбоку летит огромный черный мяч!
Я схватил его, стал бить, бить и бежать, и я бил и бежал и вдруг увидел перед собой брусья, нагнулся, пролетел под ними, а дальше была стена, я пытался вести по стене, но мяч свалился и укатился.
«Ну, все»,подумал я и сел на скамейку. За спиной была теплая батарея. Я видел, что ребята разбились на команды и играют, и каждый старался блеснутькто дальними бросками, кто проходами, кто обманными движениями. Тренер очень смущался из-за этого и делал вид, что не смотрит. А я сидел. Вдруг я услышал, что кто-то сел рядом. Потом я услышал вздох. Это был тренер. Он посмотрел на меня, положил мне руку на плечо.
Прыжок у тебя хороший,сказал он и опять вздохнул.
10
Мы занимались уже третий месяц. Пятеро из нас вошли в команду. Капитан был Леня Градус. А я был запасной. После тренировки мы строились в шеренгу. Тренер обходил нас и каждому говорил что-нибудь приятное. Возле меня он всегда как-то мялся.
Прыжок у тебя хороший,говорил он наконец, делая ударение на слове «прыжок». Он говорил мне это каждый раз. И наконец я понял, что это значитуходи-ка ты, братец, из секции. И я ушел. Потом я жалел об этом. Может, из меня вышел бы хороший баскетболист. Ведь говорил же мне тренер, что у меня хороший прыжок.
11
Я думал, что после баскетбольной истории мне будет хуже. Но мне было лучше. Я чувствовалчто-то началось. Но тут пришло лето и каникулы. Каникулам полагалось радоваться, но я не радовался. Я спал, спал целые дни и весь был в пуху, и в голове моей звенело. Но вдруг однажды я проснулся рано-рано, еще в темноте. Я думал, что все еще спят, но тут вдруг заметил, как в темноте что-то постукивает и поблескивает. Я понял, что это папа завтракает, не зажигая света. Я оделся и вышел вместе с ним на улицу. Я никогда еще не был на улице в такое время. Там было очень хорошо.
12
Сначала отец возражал, но потом все же устроил меня к себе на балалаечную фабрику. Двадцать седьмого июня я вышел на работу. Сначала я прошел настроечный цех. В высоком сумрачном зале сидело много-много людей, и каждый мрачно играл на балалайке. Пройдя настроечный цех, я попал в сушилку. Там было очень жарко. По стенам стояли пятиметровые штабеля вырезки (вырезкаэто такие деревянные бруски).
В начальники мне дали Левумаленького, веснушчатого человека в большой пыльной кепке. Лева залезал на штабель, а потом как-то втискивался внутрь. Резко выпрямляя руки и ноги, он взрывал штабель изнутри. И падал с пятиметровой высоты. Не успевал я прийти в себя, как уже из тучи пыли появлялся Лева и начинал кричать, почему я не гружу вырезку.
Я начинал грузить ее в ящик. По бокам к ящику были приделаны ручки. Как к носилкам. Мы с натугой поднимали ящик и медленно шли через двор. В середине двора была клумба, на которой росли красные цветы. В цветах легко ходила кошка с голубыми глазами. В углу двора из-под кирпичного дома торчала тонкая железная труба. Из трубы шел пар, и иногда она плевалась горячей водой метров на шесть.
Пройдя через двор, мы приходили на склад. И тут я каждый раз допускал ошибку. Я переворачивал ящик раньше времении ставил Леву на голову. Лева вскакивал и бежал ко мне, размахивая поленом. Но я всякий раз успевал извиниться. Ворча, Лева отходил.
13
Потом нас перевели работать на шестой этаж. Там мы грузили занозистые доски на платформу, которая раз в минуту с грохотом проваливалась куда-то вниз.
В воздухе летала деревянная пыль. Лева натягивал кепку, брал в рот свитер, так что лица его вовсе не было видно. Когда платформа появлялась, он хватал ровно десять досок и одним и тем же движением бросал их на платформу. Но скоро по этому движениюЛева берет десять досок и бросает их на платформуя научился чувствовать, когда Лева весел, когда расстроен, когда доволен собой, но не хочет этого показать, и когда ему на все наплевать, и когда он с волнением думает обо мне,все это я научился понимать, хотя лицо его всегда было закрыто.
Вокруг нас было еще много людей. Сначала я никак не мог их запомнить. Но потом так запомнил, что теперь уже никогда не забуду. Я стал понимать каждое их выражение глаз, каждое их вроде бы случайное и простое слово. Первый раз в жизни я так чувствовал людей, и это было так интересно и так трудно, что я уставал от этого больше, чем от досок.
По утрам мы все вместе поднимались в лифте. Лифт был большой, желтый изнутри, и в нем горела лампочка. Лифт поскрипывал, шел вверх, и все в нем молчали. Все понимали, что нельзя так стоять, что надо что-то сказать, быстрее что-то сказать, чтобы разрядить это молчание. Но говорить о работе было еще рано, а о чем говоритьникто не знал. И такая в этом лифте стояла тишина, хоть выпрыгивай на ходу.
Честное слово, легче было пешком идти. Но я снова и снова ехал в этом проклятом лифте. Однажды я даже взял с собой детскую дудочку, чтобы заиграть на ней, только лифт в этот день сломался. Но во мне уже поднималось какое-то упрямство и веселье.
В этот день после работы я сидел в раздевалке, стряхивая с пиджака опилки. Тут вошли Лева и еще один, Шепмековский. Лева громко рассказывал про лунатиков, про их огромную силу. Тут я кончил завязывать шнурок и спокойно сказал:
Это верно. Вот я, например, лунатик. Сегодня ночью луна была, так я свою железную кровать узлом завязал.
Все засмеялись. И я тоже.
После этого я стал замечать, что очень изменился. Раньше, когда я сидел один в раздевалке перед своим шкафчиком и кто-нибудь входиля тут же выходил. А теперь я оставался. Совершенно спокойно. И даже с удовольствием.
14
Я кончил работать, и лето уже кончилось. Я лежал на горячем песке и чувствовал запах сосен и пытался сосчитать их по запаху. Потом я вставал и шел по пляжу, и снова падал на песок, и лежал. Я был не один. По пляжу бродило много людей, жующих длинные сосновые иголки, снимающих с лица теплую осеннюю паутину, улыбающихся счастливо и сонно.
15
Первого сентября мы собрались в непривычном классе. Каждый чувствовал, что как-то изменился за лето и все другие как-то изменились, и никто еще вроде не знал, что делать и как себя вести: все немножко позабыли прежних себя и прежних других, и уже не было ясно, как прежде, кто хороший и кто плохой, кто главный и кто не главный.
Соминич ходил по классу и всем говорил:
А я вот форму порвал. И не жалею.
Потом он стал настойчивей, и говорил:
А я вот форму порвал. И тебе советую.
Но никто его не слушал. Мы стояли у окна и осторожно говорили про лето. И из этого разговора я почувствовал, каким важным это лето было для каждого из нас. Я стоял и говорил вместе со всеми и даже не вспоминал, как мне раньше это было нелегко. После уроков нам не хотелось расходиться. Мы пошли все вместе по улице. Нам хотелось что-нибудь сделать вместе, но мы еще не знали что. Вдруг Соминич достал пачку папирос и сказал: «Закурим?» Все закурили. Мы шли по Невскому и курили.
Вдруг запахло паленым.
Ребята,сказал Слава,кто-то из нас горит.
Никто не признавался. Мы шли дальше.
У меня из рукавов повалил дым, но я все говорил, что это ерунда, неважно, не стоит обращать внимания.
Ну, смотри,сказал Слава.
Из-за пазухи у меня показалось пламя.
Ладно, хватит,сказал Слава, сорвал с меня пальто, бросил в лужу и стал топтать.
А я стоял в стороне и плакал. Мне не так было жалко пальто, хотя я сшил его на заработанные деньги, главное, я боялся, что ребята по этому случаю вспомнят, каким я был раньше, и все начнется сначала.
Пальто уже горело большим и ярким пламенем. Дым поднимался до второго этажа...
И вот ко мне подошел Слава и молча протянул пуговицы...
Мы сели в автобус и поехали. Я смотрел на ребят и все боялся, что сейчас начнутся насмешки, как раньше. Но нет, они смотрели на меня хорошо. А Слава все говорил, что весь класс весь год будет собирать весь утиль, и все деньги пойдут мне на пальто. Он даже пошел со мной, чтобы сказать это моим родителям.
Привет,сказал я, входя в кухню,а у меня пальто сгорело.
Хорошо,сказала мама.
Это как же хорошо?спросил я.
А? То есть плохо, конечно, плохо,сказала мама, рассеянно улыбаясь.
Да ты что?сказал я.Не понимаешь?
Тише,сказала мама,подумаешь, пальто!
Мы заглянули в комнату. Отец сидел за столом, а перед ним был мужчина с бородой. Они тихо говорили и осторожно касались друг друга, словно оба были хрустальные.
ЭТАЛОН
Кувырок у меня всегда выходил вбок. Потому что голова у меня не круглая. Ну и что? Мне это даже нравится. Да и ребята попривыкли. И наш учитель физкультуры только посмеивался, бывало, когда я постою на голове, постою и на бок валюсь.
Он вообще толстый такой был, добродушный. Задумчивый. Все ладонью по груди шлепал, искал, где у него свисток болтается. А свисток маленький был, и вообще не свисток, а манок на утоксвись-свись,ничего не слышно. Однажды проходили соревнованиябег на сто метров. Мы согнулись на низком старте в напряжении. Стоим, ждем. А свистка все нет. Оборачиваемсяа он сидит, на солнышке дремлет. Увидел нас:
А! Что же вы? Пошли, пошли...
А секундомер давно ужетик-тик-тик.
Вот такой он был. И однаждыисчез. Пришел вместо него другой. По фамилии Ционский. Сначала он мне понравился: молодой, подтянутый. И свистоктри дудки. Громкий, резкий.
Ционский нам сразу же такую дал разминку, что ночью потом никто заснуть не могкости гудели.
Я,говорит,сделаю из вас людей!
А после разминки устроил всем нам испытание.
Присесть на одной ноге!
Только шестеро смогли. И я.
Теперь встать на одной ноге!
И вдругвстаю один я. Остальные валятся.
Фамилия?
Горохов.
Я,говорит,беру тебя к себе в спортшколу...
Потом еще на велотрек записал и в бассейн. И пошло! Раньше после уроков я с друзьями во дворе сидел. Ефремов со своими рыжими кудрями. Соминич в зеленом свитере, Хохмили. Смеялись. А теперь я занятой стал. Только прохожу мимо:
Привет, ребята!
К Ционскому пошел? Ну, вали, вали.
А Ционский все человека из меня делалраз-два, раз-два! И действительно, я здорово изменился. Раньше, скажем, походка у меня была необычная: я так правой рукой двигал внизу. Меня все издалека узнавали:
А вон Горох наш гребет!
А теперь не узнают.
Потом постричься велел коротко. Мне вообще шла прическа, но раз надо...
И вот примерно к весне я уже быстрей всех бегал. Ционский смотрит, глаза щурит:
Я,говорит,узнавал, ты к тому же отличник и вообще...
Да,говорю,так уж вышло.
Пожалуй,говорит,я за тебя возьмусь. Сделаю хоть из тебя человека.
И вот в воскресенье заезжает за мной на своей машине. Сигналит под окном. Я выхожу. Едем.
Что это,спрашивает,на тебе за хламида?
А на мне вельветка была, еще бабушка сшила. Пообтрепалась, конечно, но я ее любил.
Завтра снимешь. Спортобщество тебе куртку выдаст, стального цвета. Фирменную.
Едем.
А чего заспанный такой?
Да спал.
Ты, я вижу, любишь поспать.
Ага. Люблю.
Придется бросить.
Да я после обеда.
Да... И ешь ты много, парень. Придется об этом забыть.
Понимаете, очень уж вкусный был обед. Холодец. Давно так ножек в продаже не было. И вдруг входит моя бабушка в мясной и видит на прилавке четыре коровьих ноги. Она, конечно, схватила их сразу. Обрадовалась. Так прямо домой и вбежалана четырех коровьих ногах...
Ционский слушает и внимательно так на меня смотрит.
Знаешь,говорит,я давно за тобой замечаю. Что-то ты часто фантазируешь. Брось. А то ничего у нас не выйдет.
И тут вдруг такое зло меня взяло!
Прическу состриги, походку измени, разговоры свои оставь, от этого откажись, то брось, это забудь,что такое?! Скоро вообще ничего от меня не останется. Уж и не я буду, а так, приложение к шиповкам.
Понимаешь,говорит Ционский,задумали мы одно дело. Создать летний показательный лагерь. Из образцовых ребят, эталонных. Для кино будем снимать, в журналы...
«Да,подумал я,представляю, какая там будет тоска!»
Что-то не захотелось мне быть эталоном.
Сейчас,говорит,тебе только испытание пройтии все.
«Ну ладно!»думаю.
И вот вхожу в зал. За столомкомиссия. Сбоку шкаф.
Ну, расскажите о себе. Какими видами спорта занимаетесь?
Я? Да никакими. В футбол иногда гоняем. Помню, однажды дотемна гоняли. Мяча уж не было видно. Тогда мы натерли его чесноком и по запаху играли.
Та-а-к,озадачены.
Ну, а какую вообще работу ведете?
Где? Во дворе?
Ну, хотя бы.
Недавно кошачью почту наладили.
Та-а-к,зашептались.
Ну, а вообще как? С девочками дружите?
Была одна. Зимой. Очень любила по морозу гулять. Через весь город. Я побелею весь, дрожу, а онахоть бы чторумяная, смеется.
Ну, а дальше?
А дальше весна пришла.
Ну и что?
Ну, понятно, и растаяла она.
Тут Ционский вспылил, вскочил и в шкаф ушел. И дверью хлопнул.
Как же это,говорю,он в шкаф-то ушел?
Это не шкаф. Там у нас еще одна комната.
A-а. Понятно.
Шепчутся.
Подождите пока в коридоре, мы вас вызовем.
Вышел в коридор. Тут взбешенный Ционский подбегает.
Эх ты! Не мог уж удержаться! И эти выдумки твои...
А если мне нравится выдумывать?
Мало ли что тебе нравится! Иногда приходится отказываться от своих слабостей. Да и не только от слабостей! Вообще иногда ради успеха приходится от себя отказываться!
А я,говорю,не хочу. Понимаете?
И ушел. Домой уже пешком шел.
Во дворе друзья мои сидят. Сначала они вообще не хотели принимать меня в беседу.
Иди,говорят,к своим эталонам!
Но потом ничего, разговорились.
А вечером собрал я портфель и в бассейн пошел. Я вообще люблю поплавать. Но не для рекордов, а так, для удовольствия.
Плыву это я, и вдруг рядом Ционский плюхается.
Послушай,говорит,дело есть...
Ничего я ему не сказал. Только молча отплыл по-собачьи.
ВСЕ МЫ НЕ КРАСАВЦЫ
Жил я с бабушкой на даче. Днем купанье, езда на велосипеде. Вечеромсон. Расписание. Режим.
И вдруг в субботу глубокой ночью является мой друг Слава. Застучал, загремел. Открываювбегает:
Ну как?!
Что как?
Все в порядке?
Вообще да. А у тебя?
У меня тоже. Ну хорошо. А то я что-то волновался,говорит.
Прошли мы с ним на кухню, сели.