Нет-нет! воскликнул ее муж. Он ушиб кое-что другое, да, Билли? Мы, мамочка, другое место ушибли.
А Билли уже напрочь забыл, что он ушиб, ибо предпринимал попытки снова завладеть своей собственностью. Он ухватился за мишкину лапу, торчавшую из цепких объятий Эди, и потянул ее к себе, но все напрасно.
Нет! твердо сказала Эди.
И тут, ободренная случайным успехом своего предыдущего маневра, Эди выпустила мишку и, обеими руками взявшись за плечи Билли, с силой повалила его на пол.
На этот раз приземление было далеко небезопасным, голова Билли с приглушенным пустым звуком ударилась об пол чуть за краем ковра, после чего Билли набрал в легкие побольше воздуха и издал истошный рев.
Поднялся переполох. Марки-старший с криком бросился к сыну, но его жена подоспела первой и подхватила на руки свое ушибленное дитя.
О, Билли! закричала она. Как она тебя ударила! Ее надо отшлепать!
Эдит, которая тут же подскочила к своей дочери, слышала это и недовольно поджала губы.
Ай-ай-ай, Эди! зашептала она небрежно. Нехорошая девочка!
А «нехорошая девочка» вдруг запрокинула головку и расхохоталась. Это был звонкий победный смех, ликование, и презрение, и вызов звучали в нем. К несчастью, этот смех оказался еще и ужасно заразительным, и, прежде чем Эдит осознала щекотливость положения, она тоже разразилась громким, отчетливым смехом, не таким звонким, как у дочки, но в той же тональности. Потом она спохватилась и умолкла.
Краска гнева залила лицо миссис Марки, и мистер Марки, ощупывая пальцем сыновний затылок, посмотрел на Эдит исподлобья.
Ну вот, уже и шишка вскочила, произнес он с упреком. Пойду принесу настойку гамамелиса.
Но терпение миссис Марки лопнуло.
Не вижу ничего смешного в том, что ребенок так сильно ударился, сказала она, и голос ее дрожал.
Тем временем маленькая Эди с любопытством поглядела на мать. Она смекнула, что ее хохот рассмешил маму, и теперь раздумывала над тем, всегда ли сумеет добиться такого же эффекта. Посему она улучила момент, запрокинула головку и захохотала снова.
Очередной всплеск веселья добавил последний штрих в и без того истерическое состояние Эдит-старшей. Прижимая к губам носовой платок, она безудержно захихикала. Это было нечто большее, чем просто нервный смех, ибо в определенном смысле она смеялась из солидарности со своим ребенком, они смеялись вместе!
В этом был некий протест они вдвоем против целого мира!
Пока Марки-старший бегал в ванную за примочкой, его жена ходила по комнате взад-вперед, баюкая ревущего сынишку.
Пожалуйста, уходите! внезапно сорвалась она. Ребенок головку разбил, и если у вас не хватает такта вести себя тихо, то лучше уходите.
С удовольствием, ответила Эдит, вскипая тоже, в жизни не видела, чтобы так раздували из мухи
Убирайтесь! заорала миссис Марки. Дверь там, вон отсюда, и чтобы больше духу вашего в этом доме не было! И паршивки вашей!
Эдит уже шла к дверям, держа дочку за руку, но при этих словах она застыла на месте и повернулась к хозяйке с перекошенным от негодования лицом.
Не смейте обзывать моего ребенка!
Миссис Марки ничего не ответила, она по-прежнему сновала по комнате туда и обратно, бормоча неразборчивые утешения себе и Билли.
Эдит разрыдалась.
Я уйду! всхлипывала она. Никогда в жизни не слышала ничего более грубого и в-вульгарного. Так вашему ребенку и надо! Г-глупый увалень вот он кто!
В эту минуту мистер Марки как раз спускался по лестнице и последние слова Эдит долетели до его ушей.
Миссис Андрос, как вы можете! сказал он резко. Вы же видите, что ребенку больно. В самом деле, держите себя в руках!
М-мне держать себя в руках? надрывно вскричала Эдит. Лучше скажите ей, чтобы д-держала себя в руках. В жизни не встречала такой в-вульгарной особы!
Она еще меня оскорбляет! Лицо миссис Марки посерело от ярости. Ты слышал, Джо, что она сказала? Лучше выведи ее отсюда. А если станет упираться, вытолкай ее взашей!
Не прикасайтесь ко мне! взвизгнула Эдит. Я уйду, как только найду свое п-пальто.
Ослепнув от слез, она шагнула в сторону передней, и в эту минуту дверь отворилась и вошел встревоженный не на шутку Джон Андрос.
Джон! закричала Эдит и бросилась к нему сломя голову.
Что случилось? Что, что такое?
Они они меня выгоняют! рыдала она, вцепившись в него. Он собирался вытолкать меня взашей! Отдайте мое пальто!
Неправда, поспешно возразил мистер Марки, никто вас не собирался выталкивать. Он повернулся к Джону. Правда, никто не собирался ее, повторил он, это она
Как это «вытолкнуть взашей»? резко оборвал его Джон. Да что тут творится, в самом деле?
Давай уйдем отсюда! рыдала Эдит. Я хочу уйти. Это такие вульгарные люди, Джон!
Послушайте! Лицо мистера Марки потемнело. Сколько можно повторять одно и то же? Ведете себя как ненормальная.
Они обозвали Эди паршивкой!
Второй раз за вечер Эди решила выразить свои чувства в самый неподходящий момент. Перепуганная и сбитая с толку криками взрослых, она вдруг расплакалась и плакала так горько, будто и впрямь ее сердечко разрывается от боли.
Что это значит! взорвался Джон. В твоем доме принято оскорблять гостей?
На самом деле это твоя жена оскорбила нас, холодно ответил Марки. А весь сыр-бор начался из-за твоей дочки.
Джон презрительно хмыкнул:
И вы обозвали ребенка? Хорошенькое дело!
Не разговаривай с ним, Джон! теребила его Эдит. Найди мое пальто.
Да что же вы за люди, продолжал Джон сердито, если срываете зло на беззащитном маленьком ребенке!
Это же надо так перевернуть все с ног на голову! завопил Марки. Да если бы твоя жена хоть на минуту придержала язык
Постой-ка! Ты сейчас говоришь не с женщиной и не с ребенком.
И тут их неожиданно прервали. Эдит рылась среди вещей на кресле, пытаясь отыскать свое пальто под обжигающим гневным взглядом миссис Марки. Неожиданно, уложив Билли на диван, где он тут же перестал реветь и принял вертикальное положение, миссис Марки вышла в переднюю, быстро отыскала злосчастное пальто и молча сунула его Эдит. Затем она вернулась к дивану, взяла Билли на руки и снова принялась баюкать его, не спуская с Эдит обжигающего гневного взгляда. Все это заняло едва ли полминуты.
Это твоя жена явилась сюда и начала вопить, какие мы вульгарные! рявкнул Марки. Черт побери, если мы такие вульгарные, вам лучше держаться от нас подальше! И более того, лучше вам немедленно убраться отсюда!
Джон снова издал короткий презрительный смешок.
Ты не просто вульгарный, ответствовал он, ты еще и обыкновенный хам, особенно с беззащитными женщинами и детьми. Нащупав ручку, он распахнул дверь. Пошли, Эдит!
Жена подхватила дочку на руки и вышла за дверь, а Джон, еще раз смерив Марки презрительным взглядом, пошел за ней.
Обожди-ка! Марки двинулся за ним, его слегка трясло, вены на висках внезапно вздулись. Уж не думаешь ли ты, что я все это так и оставлю? Не надейся!
Не говоря ни слова, Джон вышел, оставив дверь настежь.
Все еще всхлипывая, Эдит шла к дому. Муж провожал ее взглядом, пока она не свернула на дорожку, и тогда Джон обернулся в сторону освещенного крыльца, по скользким ступеням которого осторожно спускался Марки. Джон сбросил пальто и шляпу прямо в снег. А потом, чуть скользя на обледенелой тропинке, шагнул навстречу противнику.
При первом же ударе оба поскользнулись и грохнулись на дорожку, потом слегка привстали и снова повалились. Неглубокий снежок вокруг дорожки оказался более устойчивым, противники отошли в сторону и яростно набросились друг на друга, махая кулаками, и месили ногами снег, превращая его в грязную жижу. На улице было безлюдно, слышалось только усталое судорожное пыхтение и чавкающие шлепки, когда кто-то из них падал в грязь.
Они боролись молча, отчетливо различая друг друга при полной луне и янтарной полосе света из распахнутой двери. Несколько раз они падали вместе и продолжали тузить друг друга, барахтаясь в снежном месиве на газоне.
Десять, пятнадцать, двадцать минут продолжалась их бессмысленная борьба под луной. По какому-то молчаливому уговору они в минуту передышки стащили с себя пиджаки и жилеты, и теперь рубашки свисали у них на спинах замызганными, мокрыми клочьями. Оба были ободраны, разбиты в кровь и измучены настолько, что могли держаться на ногах, лишь опираясь друг на друга, любое сотрясение, даже простая попытка замахнуться, тут же отправляло обоих в партер.
Но драка закончилась вовсе не потому, что они обессилели, сама нелепость ее была поводом продолжать. Просто, барахтаясь очередной раз в грязи, они вдруг услышали на дорожке чьи-то приближающиеся шаги. Они кое-как откатились в тень и прислушивались к этим шагам, не дерясь, не шевелясь, не дыша, просто лежали в обнимку, как мальчишки, играющие в индейцев, покуда шаги не стихли. А потом они, пошатываясь, поднялись на ноги и уставились друг на друга, точно пьяные.
Будь все проклято, с меня довольно, прохрипел Марки.
С меня тоже, сказал Джон, выше крыши.
И снова они обменялись взглядами, на этот раз насупившись, как будто опасаясь, что кто-то из них решит продолжить драку. Марки сплюнул кровь из разбитой губы, потом тихо выругался, подобрал пиджак и жилет и принялся стряхивать с них налипший снег на удивление старательно, будто не было на свете важнее заботы, чем сохранить их сухими.
Может, зайдешь умыться? вдруг предложил он.
Нет, спасибо. Пойду домой, а то жена будет волноваться.
Он тоже поднял пиджак и жилет, подобрал пальто и шляпу. Потному, промокшему в снегу до нитки, ему просто не верилось, что всего каких-то полчаса назад вся эта одежда была на нем.
Что ж Спокойной ночи, сказал он неуверенно.
Внезапно они шагнули навстречу друг другу, и руки их сошлись в рукопожатии. И не было простой формальностью это рукопожатие: Джон Андрос крепко обнял Марки за плечи, и тот мягко похлопал Джона по спине.
Ну как ты цел? спросил он.
Да в порядке, а ты?
И я тоже.
Ну, сказал Джон минуту спустя, тогда, пожалуй, спокойной ночи.
Он перебросил через плечо свою одежду и, слегка прихрамывая, побрел прочь. Луна все так же сияла, когда, оставив за спиной темное пятно утоптанной земли, он медленно шел напрямик через лужайку. Было слышно, как в полумиле на станции громыхает семичасовой поезд.
Да ты с ума сошел! причитала Эдит. Я-то думала, что вы собираетесь выяснить отношения и помириться. Потому и ушла.
А ты хотела помириться?
Конечно нет! Глаза б мои их не видели! Но я думала, что ты именно этого хочешь!
Джон спокойно растянулся в горячей ванне, а жена смазывала ему йодом ссадины на шее и на спине.
Я вызову врача, настаивала она, вдруг этот тип что-нибудь тебе отбил?
Джон замотал головой:
Ни за что! Еще не хватало, чтобы вся округа узнала.
И все-таки я не понимаю, как так получилось.
Я и сам ума не приложу, грустно усмехнулся он, эти детские праздники, похоже, не такая уж безобидная штука.
А знаешь что просияла Эдит, как хорошо, что у нас есть замороженная говяжья вырезка к завтрашнему обеду.
Почему?
Приложишь к глазу. Представляешь, я чуть было не купила телятину! Вот повезло-то!
Полчаса спустя, полностью одетый, но без воротника, поскольку шея не могла с ним смириться, Джон стоял перед зеркалом, осторожно шевеля руками и ногами.
Н-да Надо бы привести себя в лучшую форму, сказал он задумчиво, старею, наверное.
Надеешься в следующий раз вздуть его?
Я и так его вздул. По крайней мере я вздул его так же, как и он меня. И никакого следующего раза не будет. Ты больше не станешь обзывать людей «вульгарными». Видишь, что назревает ссора, бери пальто и домой, понятно тебе?
Да, милый, ответила Эдит кротко. Теперь я понимаю, что вела себя как дура.
Они вышли в коридор, и он помедлил у двери в детскую:
Она спит?
Спит без задних ног. Но можешь зайти и полюбоваться на нее, пожелать спокойной ночи.
Они вошли на цыпочках и склонились над кроваткой. Эди, маленькая Эди, разрумянившись и крепко сжав розовые ладошки, сладко спала в прохладной темной комнате. Джон перегнулся через спинку кровати и легонько погладил шелковистые волосики.
Спит, надо же, растерянно прошептал он.
Ну еще бы, после такого дня.
Миссиз Андрос, послышался из коридора сценический шепот негритянки-горничной. Там внизу мистер и миссиз Марки вас спрашивают. А мистер Марки-то весь прям в клочки, мэм. А лицо-то, лицо что твоя отбивная. И миссиз Марки прям сама не своя.
Какая неслыханная наглость! возмутилась Эдит. Скажите им, что нас нет дома. Я не выйду к ним ни за что на свете.
Еще как выйдешь, сказал Джон твердо.
Что?
Ты сейчас же спустишься к ним, мало того, как бы ни вела себя эта женщина, ты извинишься перед ней за все, что наговорила сегодня вечером. После этого можешь никогда больше с ней не встречаться.
Но Джон, я не могу!
Ты должна. Только подумай, чего ей только стоило прийти сюда, ей это вдвое тяжелее, чем тебе спуститься вниз.
А ты не спустишься? Оставишь меня одну?
Я тоже приду через минутку.
Джон Андрос дождался, пока за ней закроется дверь, а потом подошел к кроватке, взял дочку вместе с одеялом и сел в кресло-качалку, крепко прижимая ребенка к себе. Дитя завозилось, и он затаил дыхание, но детский сон был так крепок, что в следующую минуту дочка уже уютно устроилась в сгибе его локтя. Джон медленно склонил голову и коснулся щекой ее светлых волос.
Маленькая моя! прошептал он. Маленькая моя девочка!
Теперь Джон понял, за что он сражался так яростно этим вечером. Он наконец обрел то, что останется с ним навечно, и какое-то время так и сидел в темноте, медленно раскачиваясь взад и вперед.
Как Майра знакомилась с родней жениха(Перевод В. Болотникова)
I
С Майрой знаком, наверное, всякий, кто в последние десять лет обучался в колледжах на Восточном побережье Америки: ведь все майры вскормлены этими колледжами, как котята теплым молочком. В юности, пока Майре лет семнадцать, ее все величают «классной крошкой»; в годы расцвета (ну, скажем, к девятнадцати) ей делают тонкий комплимент, называя исключительно по имени; ну а потом потом вот что: мол, «у этой-то на танцах столько партнеров» или вообще: «А-а-а, та самая, Майра, всем берегам известная»
В зимнюю пору, фланируя по вестибюлю нью-йоркского отеля «Билтмор», вы почти всегда найдете ее там после полудня. Обычно в окружении стайки второкурсников, которые только приехали из своих университетов, Принстонского или Нью-Хейвенского, и она как раз пытается решить, где сегодня лучше танцевать до упаду: в «Клубе двадцати» или в Красном зале отеля «Плаза». После танцев кто-нибудь из второкурсников непременно сводит ее в театр, а прощаясь, пригласит на ежегодный бал в своем колледже, в феврале, и тут же кинется ловить такси, чтобы успеть на последний поезд.
С нею, разумеется, проживает ее вечно сонная мамаша, они снимают небольшую квартиру на двоих, на одном из верхних этажей отеля. Когда Майре уже почти двадцать четыре, она порой примется вспоминать всех этих милых юношей, за кого могла бы выскочить замуж, но повздыхает немного да и удвоит свои старания. Только, я попрошу вас, давайте без комментариев! Это ведь она дарила вам собственную юность; она благоуханным дуновением летала по всем этим бальным комнатам, услаждая столь многие взоры; это она вызывала романтические порывы в сотнях сердец юных язычников кто после этого скажет, что ее не стоило принимать всерьез?
Ну а та Майра, про которую наш рассказ, обязательно займет особое место среди прочих майр. Горю желанием поскорей выложить все как есть.
В шестнадцать лет она еще жила в большом доме в Кливленде, посещала школу в Дерби, в Коннектикуте, и уже тогда стала появляться на танцевальных вечерах старшеклассников в частных школах да и на студенческих балах. Годы войны она решила провести в Смит-колледже, но в январе, на первом же курсе, вдруг по уши влюбилась в молодого офицера-пехотинца, так что с треском провалила зимнюю сессию и бесславно ретировалась к себе в Кливленд. А юный офицер всего через неделю приехал следом за нею.
Майра уже почти поняла, что все-таки его не любит, но тут он получил приказ отправляться на фронт, в Европу, и чувства ее вспыхнули с новой силой, она даже вместе с матерью ринулась в порт прощаться. Целых два месяца она каждый день писала ему письма, потом еще два месяца раз в неделю и вот, в конце концов, написала еще только один разок. Правда, это последнее письмо он так и не получил: в то дождливое июльское утро его голову прошила пулеметная очередь. Может, оно и к лучшему, ведь письмо гласило: то, что между ними было, это вовсе ошибка и что-то подсказывает ей, что они не были бы счастливы, и так далее и тому подобное