Танец закончился. Все захлопали чтобы сыграли на бис. А потом снова захлопали, чтобы еще раз на бис, и аплодисменты эти были досадной нелепой заставкой в промежутке между поцелуями. И снова они сомкнули объятья, и танец этот был едва ли дольше поцелуя. И он и она были наделены редким даром любить, и она и он успели поиграть в любовь, пококетничать с другими.
А у Эла Фицпатрика, на нижней палубе, ощущение неразрывности пространства и времени было уже таким сильным, что могло бы стать бесценным свидетельством для современных исследователей новейшей математики. Постепенно, штрих за штрихом, этот чудесный корабль обретал свой истинный вид: просто деревянное корыто, ярко освещенное сорокаваттными лампочками, набитое до отказа обыкновенными, ничем не примечательными оболтусами из обыкновенного, ничем не примечательного городка. Река была просто водой, а луна обыкновенным плоским, бессмысленным кружком, прикрепленным к небу. Эла раздирали муки ада ну, если выразиться банально. А если сказать точнее, он испытывал смертельный страх: в горле пересохло, уголки рта скорбно опускались, когда он пытался о чем-то разговаривать с другими ребятами робкими, грустными мальчишками, которые все крутились на корме.
Эл был постарше остальных ему двадцать два года, он уж семь лет жил самостоятельно. Работал на заводе Хэммакера и вечерами ходил на занятия постигал школьную программу. Еще год, и ему светило стать помощником цехового мастера, а Мей Пэрли, с тем пылом, какой можно ожидать от такой своенравной девчонки, привыкшей все делать по-своему, почти пообещала, что выйдет за него, как только ей стукнет восемнадцать. Но чтобы хныкать и скулить, нет, не тот у него характер. И когда терпению Эла пришел конец, он ощутил потребность в действиях. А потому этот несчастный, дошедший уже до отчаянья, выбрался на верхнюю палубу, чтобы устроить там грандиозную бучу
А Билл и Мей все стояли у спасательной шлюпки, молча прижавшись друг к другу, затаив дыхание и тая от счастья. Когда он приблизился, они немного отпрянули друг от друга.
Мей, ты? сурово окликнул ее Эл. Чего не идешь вниз танцевать?
Мы как раз собирались.
Оба, точно в трансе, двинулись в его сторону.
Что вообще происходит? охрипшим голосом спросил Эл. Ты уже часа два тут торчишь.
От их безразличия боль стала еще острее, она прокатилась внутри, перекрывая дыхание.
Ты знаком с мистером Фротингтоном? сказала она, стыдливо усмехнувшись, когда выговаривала эту непривычную фамилию.
Ну, грубо ответил он, чего это он тебя сюда затащил?
Прошу прощения, сказал Билл. Мы нечаянно, мы даже не заметили.
Ах, не заметили Зато я заметил.
Его ревность рассекла незримые нити, все теснее их связывавшие. Да, все теснее, они выдали себя демонстративной поспешностью, показным равнодушием, стремлением загладить перед ним вину. А он, совершенно забыв о приличиях, поплелся за ними, и вскоре все трое стали свидетелями сцены, которая неожиданно разыгралась на нижней палубе.
Элсуорт Эймс, с улыбочкой, но слегка покрасневший, стоял, опираясь на поручень, а Хэм Эббот пытался что-то втолковать вконец обезумевшему юному здоровяку, который все пытался шмыгнуть мимо него, чтобы добраться до Эймса. Поблизости стояла разъяренная девица, которую успокаивающе обнимала за талию еще одна юная особа.
В чем дело? недолго думая спросил Билл.
Очумевший парень злобно уставился на него.
Явились сюда, снобы поганые, чтоб всем только настроение испортить! заорал он.
Это он меня так невзлюбил, небрежно бросил Элсуорт. Я его девушку потанцевать пригласил.
Да она и не собиралась вовсе с тобой танцевать! кричал тот. Думаешь, раз ты такой шустрый а ты вот спроси у нее, хочет ли она вообще с тобой танцевать.
Девушка что-то пролепетала, а потом разрыдалась, тем самым сняв с себя всякую ответственность за происходящее.
Ты наглец, вот ты кто! продолжал ее защитник. Я-то знаю, что ты ей наговорил, когда с ней до этого танцевал. Ты за кого наших девушек считаешь? Они ничем не хуже других, понял, да?
Эл Фицпатрик придвинулся ближе.
А ну, давай скинем их с парохода, предложил он, смущенно, но твердо. Нечего им тут делать.
Робкие протесты прозвучали из толпы собравшихся вокруг, протестовали в основном девушки, и Эббот примирительно положил руку на плечо здоровяку. Но было поздно.
Это ты-то меня скинешь? ледяным тоном произнес Элсуорт. Попробуй сунься, я тебе всю морду расквашу.
Заткнись, Элли! оборвал его Билл. Очень надо связываться. Раз они так мотаем отсюда.
Он подошел совсем близко к Мей и прошептал:
Спокойной ночи. Не забудь, что я тебе сказал. Приеду после обеда в воскресенье повидаться.
Он пожал ей руку, повернулся и тут же увидел, что парень, затеявший весь этот скандал, вдруг замахнулся на Эймса, правда, тот успел вовремя прикрыться левой рукой. Оба принялись яростно валтузить друг друга, сопя, сталкиваясь коленками, на том узком пространстве, которое оставила им быстро прибывающая толпа. Билла тут же кто-то сильно дернул за рукав, и он оказался лицом к лицу с Элом Фицпатриком. Вся палуба мгновенно пришла в волнение. Попытку Эббота разнять Эймса с его противником истолковали превратно, и через миг его тоже вовлекли в драку. Глухие удары перекликались с канонадой ударов других пар, сражающиеся оскальзывались на мокрой палубе, врезаясь в тех, кто не принимал участия в битве, и в разбегавшихся во все стороны визжащих девушек. Еще он увидел, как Эл Фицпатрик вдруг рухнул на палубу и так и лежал там не шевелясь. Эббот услышал крики: «Директора! Где мистер Маквитти?» а потом и его противник тоже рухнул от мощного удара, хотя нанес его не он, и голос Билла произнес: «Живо в лодку!»
Затем несколько минут творилась полная неразбериха. Стараясь не попадаться Биллу, чьи кулаки, как молоты, свалили двух лучших драчунов, выпускники все же пытались разделаться с Хэмом и Элли, так что осажденная троица к поручням на корме продвигалась медленно, едва успевая поворачиваться то влево, то вправо.
Держим мяч! выпалил вдруг Билл. Я буду Гарднер, а вы как Брэдли с Мэйаном, классно!
Встревоженное лицо мистера Маквитти возникло над полем битвы, и его писклявый голос, поначалу неслышный, в конце концов сделался пронзительным, охладив пыл противников.
Как вам не стыдно! А ну, Боб Сесиль Джордж Роберг. Довольно, кому говорю.
Схватка тут же прекратилась, и воюющие стороны, залитые лунным светом, тяжко дыша, с деланым безразличием уставились друг на друга.
Элли, засмеявшись, вынул пачку сигарет. Билл отвязал канат и прошел вперед по борту, чтобы подтянуть лодку к пароходу.
Они утверждают, что вы обидели одну из девушек, неуверенно сказал мистер Маквитти. Так нехорошо поступать, мы ведь вас к себе в гости пригласили.
Вот ерунда, все еще тяжко дыша, отрезал Элли. Что такого? Я сказал, что хотел бы укусить ее в шею
Как же так? Разве джентльмены такое говорят? загорячился мистер Маквитти.
Да хватит тебе, Элли! крикнул Билл. Всем до свидания! Извините, что такая свалка вышла.
Они, один за другим, перелезли через поручень к себе в лодку, тут же сделавшись только тенями из прошлого. Все девушки предусмотрительно повернулись к своим кавалерам, и ни одна не ответила им, ни одна не помахала на прощание.
Жадные какие, ехидно посетовал Элли.
Хорошо бы у всех вас, леди, была одна шея, чтобы я всех сразу мог укусить. Обожаю дамские шейки так бы и съел
Из толпы на пароходе то тут, то там слышались слабые отклики на эту тираду, похожие на заглушенные пистолетные выстрелы.
«Ах, прощайте, дамы», запел Хэм, когда Билл оттолкнулся от борта, и продолжил:
Ах, прощайте, дамы,
Ах, прощайте, дамы
Мы от вас уходим навсегда-а-а.
Пароход сквозь летнюю ночь уплывал вверх по реке, а лодка, которую настигла поднятая им волна, мягко покачивалась на широкой лунной дорожке.
II
В следующее воскресенье, после обеда, Билл Фротингтон прикатил из своего Труро в далекий, глухой поселок Уитли-Виллидж. Он тайком выбрался из дома, где было полно гостей по случаю свадьбы его сестры, и отправился на поиски того, что его мать назвала бы «интрижкой». Позади у него уже были исключительно успешные годы в Гарвардском университете и юность, проведенная несколько более аскетично, чем у остальных; грядущей осенью он должен был на всю жизнь осесть в недрах банковского дома «Рид, Хоппи энд Компани» в Бостоне. Зато лето было полностью в его распоряжении. Ну а если бы кто-то усомнился в чистоте его намерений в отношении Мей Пэрли, он бы яростно защищался со всем пылом праведного гнева. Он ведь думал о ней уже целых пять дней. Она безумно влекла его, и он ловил эту влекущую прелесть жадным и дерзким взглядом.
Мей жила не в самой жуткой части поселка, а на третьем этаже единственного здесь многоквартирного дома, сохранившегося с куда более благоприятных для ткацких фабрик Новой Англии времен, но времена эти миновали уже лет двадцать назад. Ее отец работал табельщиком, однако совсем не походил на человека «чистой» профессии; два ее брата были ткачами. Когда Билл вошел в запущенную квартирку, на него повеяло безысходностью и упадком. Таково было первое и единственное впечатление. Огромная, настоящая гора, чумазая мать встретила его и настороженно, и почтительно, анемичные и вялые англосаксы, спавшие на кушетке после воскресного обеда, казались не более чем тенями на фоне обшарпанных стен. Но Мей была чиста и свежа. Дыхание нищеты не коснулось ее. Бледность и чистота ее юных щек, тонкое, детское еще тело, сиявшее из нового кисейного платья, полностью оправдали ожидания этого летнего дня.
Куда потащишь мою детку? с тревогой спросила миссис Пэрли.
Сбегу с ней, сказал он, смеясь.
Только не с моей.
А вот и сбегу. Не понимаю, почему ее никто до сих пор не похитил.
Моя не такая
Спускаясь по лестнице, они держались за руки, но все равно целый час не проходило ощущение, что они не знакомы, хотя и близки. Когда в воздухе к пяти часам пахнуло первым предвестьем вечера и свет из белого сделался желтым, их взгляды скрестились как-то по-особому, и Билл понял пора. Они свернули на боковую дорогу, а потом на просеку с колеей от тележных колес, и уже в следующий миг оба были во власти прежних чар их снова влекло друг к другу так одинаково и так по-разному Каждый рассказывал о себе, потом их голоса умолкли, и губы их слились в поцелуе, а цветы каштана белыми диагоналями скользили в воздухе и падали на машину. Прошло немало времени, прежде чем она почувствовала, что дольше задерживаться нельзя. Он отвез ее домой.
Так продолжалось два месяца. Он приезжал под вечер, и они отправлялись на побережье ужинать. Потом ездили по округе, выискивая самую сердцевину летней ночи, а отыскав, останавливали машину, пока зачарованная тишина раскидывала над ними свою сень, словно листья над малышами, потерявшимися в лесу. Когда-нибудь они, конечно, обязательно поженятся. Но сейчас пока никак нельзя; осенью ему предстояло идти на работу. Однако оба уже начинали понимать, со все более ощутимой грустью, что на самом деле работа тут ни при чем: ведь если бы Мей была из его круга, помолвку бы мигом устроили. Она знала, что он живет в огромном загородном доме с огромным парком и с отдельным домом для управляющего, что у них в конюшнях полным-полно и автомобилей, и лошадей и что все лето у них там устраивали приемы и танцевальные балы. Однажды они проехали мимо ворот усадьбы, и на сердце Мей легла свинцовая тяжесть, она воочию убедилась, сколько акров обширных пространств разделяли бы их всю жизнь.
Ну а сам Билл понимал, что их брак невозможен. Он единственный сын, а фамилия у него из тех в Новой Англии, от которой никуда не деться. Но все же он в конце концов заговорил об этом с матерью.
Не в том дело, что она бедна и необразованна, сказала ему мать помимо прочего. Главное у нее нет понятий о том, что полагается знать: женщины из простых такими на всю жизнь и остаются. А ты бы со временем увидел, что ей по вкусу дешевые пустые люди и дешевые никчемные вещи.
Мама, у нас сейчас не тысяча восемьсот пятидесятый год. И она собирается выйти не за наследника королевского престола.
О, если бы за наследника, тогда бы все это было неважно. А вот твоя фамилия уже столько поколений символизирует качества лидера и умение владеть собой. Когда такие, как твой отец, твой дядюшка Джордж или твой прадед Фротингтон, поднимали голову, прочие смолкали все они и меньшего лишились и брали на себя меньше ответственности. Откажись от фамильной гордости, и сам увидишь, что у тебя останется к тридцати пяти годам и будет ли тебе с чем жить до конца твоих дней.
Но ведь мы живем лишь однажды, возразил он, хотя понимал: сказанное матерью, в сущности, верно. Вся его юность как раз была подчинена тому, чтобы он сам в конце концов осознал свою избранность. Он уже изведал, что такое быть лучшим и дома, и в школе, и в Гарварде. А на последнем курсе узнал, что кое-кто даже специально поджидал его, прячась за углом их корпуса, чтобы только пройти с ним вместе через гарвардский двор и отнюдь не из убогого снобизма, а в надежде обрести нечто неосязаемое, почти невыразимое, дарованное ему укладом и опытом прадедов.
Через несколько дней он отправился на свидание с Мей и встретил ее уже на лестнице. Они присели на едва заметные в полутьме ступеньки.
Просто помни про эти ступени, сказал он вдруг охрипшим голосом. Помни, сколько раз ты меня на них целовала. Ночью, когда я привозил тебя домой. На каждом этаже. А в прошлом месяце мы раз пять прошли до верха и обратно, все не могли распрощаться.
Ненавижу эту лестницу! Как бы хотела не подниматься по ней наверх, никогда больше
Ох, Мей, что нам делать?
Она молчала.
Последние три дня я обо многом думала, наконец сказала она. И мне кажется, что продолжать вот так же несправедливо, и по отношению ко мне самой и к Элу.
К Элу?! Он вздрогнул. Ты с ним встречалась?
Вчера мы с ним долго разговаривали.
С Элом!.. повторил он, не веря своим ушам.
Он предлагает пожениться. Он больше не злится на меня.
Билл сейчас оказался в ситуации, которой так ловко избегал целых два месяца, однако она, как всегда бывает, застигла его врасплох, выскочив из-за угла. Он пересел на ступеньку выше, чтобы быть рядом с Мей, обнял ее за плечи.
Ну давай поженимся! вскричала она в отчаянии. Ты же можешь сам решить. Если захочешь, ты сможешь.
Я хочу на тебе жениться.
Почему же мы тогда не можем этого сделать?
Мы можем, но еще не время.
О господи, ты уже говорил мне это
Целую неделю они мучительно ссорились и мирились, несмотря на неодолимые разногласия и непримиримые факты. А расстались из-за глупой обиды: как он посмел опоздать на целых полчаса?
И на ближайшем же по расписанию пароходе Билл отправился в Европу, пошел добровольцем в полевой госпиталь. Когда Америка тоже вступила в войну, он перевелся в авиацию, так что бледное лицо Мей и ее рдеющие губы наконец потускнели, стерлись на безумном черном фоне этой войны.
III
В 1919 году Билл самым романтическим образом влюбился в девушку из своего круга. Они познакомились на фешенебельном курорте Лидо, он встречался с нею на площадках для игры в гольф и в модных ресторанах, где исподтишка торговали спиртным в разлив, и в припаркованных на ночь автомобилях, причем любил он ее куда сильнее, с самого начала, чем когда-то любил Мей. Она была лучше, и красивее, и умнее, и добрее сердцем. Она любила его; вкусы у них были схожие, и денег более чем достаточно.
Появился ребенок, через несколько лет их стало четверо, потом осталось лишь трое. После тридцати Билл немного располнел, такое бывает со спортсменами. Он все порывался серьезно чем-нибудь заняться, чтобы вернуть прежнюю форму. Но много работал и каждый раз в выходные выпивал лишнего. Потом ему достался по наследству тот загородный дом, и они жили там летом.
Через восемь лет супружества они со Стеллой уже полностью доверяли друг другу, зная, что им не грозят катастрофы, постигшие большинство их друзей. Стелле стало гораздо спокойнее; Билл же, осознав, что их браку уже не страшны никакие бури, ощутил некоторую досаду, что-то вроде дискомфорта, вызванного некими химическими реакциями. Чувствуя себя предателем по отношению к Стелле, он все же робко повыяснял у своих друзей, что происходит у них, и обнаружил, что подобные симптомы характерны почти для всех мужчин его возраста. Кое-кто во всем винил войну: «Война это такая штука, с ней ничто не сравнится».
Не то чтобы Биллу требовалось разнообразие. Сама идея супружеской измены его ужасала. А женского общества ему хватало. Если ему кто-то нравился, Стелла обязательно приглашала ее на выходные, впрочем, и мужчины, любившие Стеллу по-братски, а возможно, и не совсем по-братски, бывали у них в доме не менее часто. Однако это новое будоражащее чувство не уходило и даже, наоборот, усиливалось. Порой оно подкрадывалось за обедом, эта невероятная тоска по прошлому, и он уже не замечал сидящих за столом, погрузившись в отрывочные воспоминания юности. Порой тоску эту вызывал издавна знакомый вкус или запах. Но особенно остро он ощущал ее летними ночами.