Джек Лондон умер 22 ноября 1916 года.
А 22 ноября 1963 года Олдос Хаксли скончался от рака горла.
К. С. Льюиса, который писал о другом диком звере и которого друзья звали Джеком, не стало в тот же день.
Все помнят книги Хаксли и Льюиса, их тексты. Но не дату их смерти. Потому что на тот день выпала еще одна смерть.
Джон Ф. Кеннедиего тоже иногда называли Джекпогиб 22 ноября 1963 года. Кеннеди более всего известен как президент США. А еще он был тезкой пса моего дяди.
Можно сказать, и тезкой самого дяди Джека тоже.
Семья Кеннеди держала собаку, подаренную им советским лидером. (Советы больше знамениты своими луноходами, чем подарками, но из песни слова не выкинешь.) Собаку звали Пушинка.
Пушинка по-русскито же самое, что Флаффи по-английски.
Иногда я воображаю себя в пещере, поздно ночью, в дрожащем свете факела. Я чувствую, как пепел осыпается мне на плечо, прежде чем упасть на землю, и думаю, сумеет ли кто-нибудь через двадцать шесть тысяч леткакой-нибудь человек будущего с немыслимыми способностямиобнаружить этот пепел.
И что этот пепел ему расскажет.
14. мой новый свитер
Ротор объясняет, что его мать на каком-то собрании, а все подруги сестры на той же вечеринке, откуда мы пришли, поэтому ее тоже можно не ждать.
На Найки не обращай внимания, добавляет он, поднимаясь по лестнице. Мелкая ссыкуха.
Кошка (по всей видимости, она и есть Найки) примостилась на верхней ступеньке, спокойно и безмолвно наблюдая, как мы приближаемся. Не доходя пару шагов, Ротор наклоняется и буквально рычиткак лев! прямо ей в морду. Кошка скатывается вниз, по пути задев меня. Явно не у меня одного в этом городе непростые отношения с домашним питомцем.
Мне нужно отлить, говорю я; Ротор машет в сторону двери дальше по коридору, а когда я выхожу из туалета, сторожит меня буквально у порога.
Готов? спрашивает он, и я думаю: «Готов к чему, чудила?», но вслух говорю:
Ага.
В комнате у Ротора двуспальная кровать, пара полупустых книжных шкафов, пыльная электрогитара в углу и стол, за который Ротор и усаживается, придвигаясь поближе и открывая ноутбук. На столе бардак, уборка обошлась бы баксов в двадцать, не меньше: беспорядочные кипы бумаг, пирамиды из учебников с разными вариациями слова «психология» на корешке; несколько конструкций в стиле безумного профессора, одна из которых представляет собой бинокль с приваренными к нему защитными очками; а из-под груды хлама выглядывает небольшая фотография в рамке: Ротор и Сара с родителями на фоне Белого дома.
Чувак! Со своего места Ротор замечает, что я рассматриваю снимок. Надеюсь, ты глазеешь на мою сестрицу, а не на меня.
Учитывая вполне человеческое имя Сары, я предполагаю, что в тот раз «орел» выпал матери.
А у нее есть второе имя?
Ха! Дивергенция.
Ротор Патрик и Сара Дивергенция.
Сара шутит, что из нас получился бы один нормальный человек и один киборг.
Кстати о киборгах. Я показываю на гибрид очков с биноклем на столе, откуда пучок проводов тянется к ноутбуку.
Мы называем его «Оракул».
Вы с Сарой?
Нет, я имел в виду Не важно. Он указывает на край кровати: Присаживайся.
Я сажусь и краем глаза замечаю на экране страницу с заголовком «Каталепсия и НЛП». Ротор разворачивается ко мне вместе с креслом, и я вдруг будто оказываюсь в кабинете врача, который сейчас скомандует мне открыть рот и сказать «а-а-а».
Тебе нужна новая колея, говорит он.
Чего? Я пытаюсь встать, но ноги не слушаются, тело наливается тяжестьюглаза, голова, руки, словно я всю жизнь был пустым сосудом, а сейчас меня наполнили песком и камнями. Мне пора домой. Губы тоже еле двигаются, и я не уверен, сказал ли что-нибудь вслух.
Все просто, Ной. Доверься мне.
А вот и часть вторая
Мила Генри:поэтому, наверное, я с таким упорством описываю настоящих людей. Из-за мелочей.
Ведущий: Мелочей?
Мила Генри: Да, я предпочитаю мелочи.
15. туман
Два года назад наша семья отправилась летом в карибский круиз, и среди многочисленных вечерних развлечений был гипнотизер. Помню, я с ужасом и любопытством наблюдал, как он приказывает женщине, вызвавшейся из зала, закрыть глаза и вообразить, будто она находится на вершине красивой длинной лестницы из ста ступеней. Он внушил ей, что с каждой ступенькой она будет все больше расслабляться и успокаиваться. В конце концов женщина впала в состояние марионетки, полностью подчинившись воле кукловода. Зрелище было жуткое, но еще сильнее я испугался в последующие дни. Всю неделю я то и дело встречал эту женщину на палубе, замечал ее лицо среди публики на других вечерних представленияхфокусника, комика, варьете, и она ни разу не улыбнулась. Просто сидела, глядя в одну точку, как кукла.
Найки не намерена уступать. Она стережет дверь, точно часовой, блокируя мне путь наружу, и спокойно озирается, будто я не стою от нее в одном шаге. Я поднимаю кошку на руки, ожидая яростного сопротивления, но она трется мордочкой о мою руку и мурлычет. Высаживая ее у подножия лестницы, я оглядываюсь наверх, откуда только что спустился: дверь в комнату Ротора закрыта, из-под нее просачивается мягкое свечение. Он ни слова не сказал, когда я заявил, что с меня хватит, не проронил ни звука, когда я через силу открыл глаза, поднялся и выполз из комнаты.
«Все просто, Ной. Доверься мне. Закрой глаза. Дыши глубже; вдохвыдох, хорошо. Итак. Ты стоишь на вершине лестницы»
Голова раскалывается от пульсирующей боли, я мысленно клянусь никогда не возвращаться на Пидмонт-драйв и выдвигаюсь через наружную дверь и передний двор в направлении дома, гулко топая по тротуару.
Старик Курт кивает, когда я иду мимо. Он сидит на том же месте, на крыльце соседнего дома, но сигара почти догорела.
Его пес гавкает. Эйбрахам, так его назвал Ротор.
Я останавливаюсь. Все чувства слегка притупляются, расплываются в тумане. Я оглядываюсь на дом Ротора, не в силах отогнать нелепое чувство, что уже бывал там до сегодняшнего вечера.
Эйбрахам поскуливает, неотрывно глядя на меня блестящими глазами, внимательными и всезнающими.
Курт гладит пса по голове и начинает тихонько говорить, так что я едва слышу:
Как-то прошлой весной отправился я в поход к Голодной скале, там все очень прилично устроенос гидами, верховой ездой и винодельческой фермой, но мне-то это ни к чему, верно, Эйб? Нет уж, господа хорошие, хуже нету, когда природу вот так причесывают. Я неподвижно стою на газоне напротив чужого дома и слушаю, как его хозяин рассказывает своему псу: В общем, я схожу с трассы, чтобы без экскурсовода побродить, и набредаю на эту пещеру. Не туристическую, с красивым водопадом, указателями и прочей мишурой, а просто пещеру. Темную, сырую и жуткую, как сама преисподняя. Ну, тебе ли не знать, какой я любопытный варвар. Хватаю я палку наперевес и забираюсь внутрь. Как по мне, что за радость без испытаний, какой толк в жизни без риска? Я решил рискнуть и пройти испытание, и уж поверь, так я и сделал. И знаешь, кого я встретил в пещере? Хочешьверь, хочешьне верь, Господа всемогущего! Вот такие чудеса. И знаешь, что Господь мне сказал? Медленно, с расстановкой, Курт делает последнюю затяжку и втаптывает в землю окурок. Он сказал мне выйти на свет.
Дорогу домой я едва фиксирую, то и дело погружаясь в свои мысли, и в движении нет ни радости, ни внутренней ценности, только растерянность.
Когда я входил в дом Ротора, Эйбрахам был колли.
Когда я вышел, он оказался лабрадором.
16. той ночью во сне я дрейфую под потолком
Я просто зависаю наверху, как призрак самого себя, и гляжу вниз на собственное тело, спящее в чужой постели. Рядом с кроватью лабрадор Эйбрахам постоянно лает, но это беззвучный, ритмический и немой лай. В комнате есть еще кто-то, он стоит в противоположном углу лицом к стене, мокрый насквозь, будто только что выбрался из бассейна. Под ногами у него собирается лужа воды, но я вижу только его темноволосый затылок, и каждый раз, когда человек поворачивается ко мне, время ускоряется, пока он снова не оказывается лицом в угол. Воздух закручивается, как невидимое торнадо, и вдруг всюду цвета. Такие яркие, что на них больно смотреть: ослепительные вихри густо-розового, бирюзового, лилового, едко-зеленого и голубого, желтого. И в сияющих завитках цвета из стен начинают проступать буквы: сперва «А», потом «Н», затем «Т» наконец, целая череда разных букв всех форм, они плавают, кружа по комнате в полном беспорядке, пока постепенно не складываются, одна за другой, в два слова, которые поднимаются к потолку и застывают у меня перед носом: «странные увлечения».
А внизу, в постели, мои веки вздрагивают, и вдруг я уже снова в собственном теле, то ли очнулся, то ли еще нет, охваченный сном и острым желанием пробудиться.
5:37 утра.
Блин!
Голова трещит и разламывается, будто по ней ездит бульдозер.
Я сгребаю телефон с пола (прикроватные тумбочки я отрицаю как лишний хлам) и вижу двадцать три непрочитанных сообщения от Алана.
Алан: ОК, я решил, что влюбленное сердце не разбить
Алан: То есть наша любовь сияет ярче звезд
Алан: То есть оч люблю тебя и вечеринка говно
Алан: А Джейк и правда титанический мудак
Алан: (которого кста ВПС уделал в бассейне подчистую)
Алан: А еще меня сейчас неслабо прет
Алан: Йо, помнишь, мы курили петрушку твоей мамы?? Ржунимагу
Алан: Йо ябадубаду!
Алан: ХЗ что такое баду???
Алан: Флинстоуны рулят
Алан: Я бадууууу
Алан: лечууу
Алан: хочу ЧИКЕН
Алан: несите мне чикен и никто не пострадает!!
Алан: даешь автокафе KFC 24/7!!!!!!!!
Алан: мысли шире булок!!!!
Алан: блин, это ж слоган «Тако белл» ¯\_(/)_/¯
Алан: Стоп. Зацени
Алан: o ¯\_(/)_/¯
Алан: типа микрофон упал, хаха
Алан: Роса-Хаас отключается
Алан: o ¯\_(/)_/¯
Алан: Баиньки пока-пока
Я читаю месседжи лучшего друга в отрезвляющем свете раннего утра и вижу ответ на как минимум один вопрос: не надо было говорить Алану то, что я сказал. И даже если маятник качается в разные стороны, я по-прежнему люблю Алана.
Я: Прости, Алан.
Я: Я идиот х100500. Прости
Я: Как только прочитаешь (судя по всему, не скоро), громко скажи вслух: «Ной Оукмен очень-очень любит меня».
Я переключаюсь на другую ветку: хочу убедиться, что не пропустил последующие сообщения Вэл.
Вэл: Ной
Нет. По-прежнему только одно слово. Просто «Ной». Отправлено в час ночи.
Судя по всему, мне достался организм пенсионера: если проснулся, больше уже не заснуть. После душа я натягиваю свежий комплект «синего Боуи», сажусь в эргономичное кресло, придвигаюсь к столу, открываю ноут, запускаю Ютуб, нахожу исчезающую женщину и успокаиваюсь.
Люблю свою комнату.
17. течение времени (I)
Остаток дня похож на те главы в книге, где автор перескакивает через временной отрезок, потому что с персонажами не случается ничего интересного. Мила Генри называла их «главами течения времени», и, хотя она их не жаловала, иногда и вправду в жизни ничего сто́ящего не происходит. Бывает, просто валяешься у себя в комнатеприходишь в себя после отстойной вечеринки, где выпил лишнего, а потом потащился домой к чужому чуваку, вместо того чтобы извиниться перед лучшим другом. Бывает, заморачиваешься над сообщением из одного слова, и чем дольше заморачиваешься, тем яснее понимаешь, что обращение по имени обычно предполагает более существенное продолжение, например «нам надо поговорить» или «хочу признаться», но ты не отвечаешь и продолжение не следует. Бывает, весь день переключаешься с серии «Девочек Гилмор» на исчезающую женщину и обратно, пока наконец не надумаешь сесть за стол, и тогда, после часа бесплодных усилий, начинаешь злиться на свою писанину, которая притворяется важным делом, будучи на самом деле убогой тратой времени, поэтому в итоге отдаешься настоящей трате времени, уже не притворяясь
Бывает, дорисуешь картинкуи чувствуешь полный покой, находишь утешение в том, что схема подводной лодки никогда тебя не предаст. И даже гадаешь, доведется ли поплавать на подводной лодке, что наводит на мысли о других еще не опробованных средствах передвижения
А то, бывает, думаешь: раз уж мне так нравится сидеть у себя в комнате и рисовать, почему бы не нарисовать комнату, где я сижу
Бывает, размышляешь, существует ли профессия рисовальщика диаграмм с маленькими стрелочками, а потом думаешь: для какой работы нужны такие навыки? Тогда, понятно, приходит мысль: «Нужно наконец заняться делом» и тут ты воображаешь, как два рисунка объединяются и производят потомство
Бывает, так проходит весь день.
18. цвета и причуды Пенни Оукмен
На следующее утро, еще до рассвета, меня будит тот же сон. Я иду в душ, одеваюсь, чищу зубы и, набив рюкзак новыми учебниками, начинаю смотреть серию «Психов и ботанов» в поисках вдохновения для первого учебного дня. Пока идет фильм, я невольно размышляю, после скольких ночей подряд повторяющийся сон считается наваждением. Никак не удается выбросить из головы мокрого человека в углу и буквы, выплывающие из стен. Но в то же время я не перестаю гадать, почему Эн-би-си закрыл «Психов и ботанов» посреди первого сезона, ведь сериал-то гениальный.
Вселенная полна загадок!
Стук в дверь, которая тут же открывается.
Ку-ку, говорит мама. Она всегда стучит, прежде чем войти, но не столько спрашивая разрешения, сколько ставя перед фактом. Хотела сказать, что пора вставать и собираться в школу, но Вижу, ты уже готов.
Ага.
Она улыбается тревожной, но полной любви улыбкой, типичной для всех матерей, но особенно для моей.
И насчет тренера Стивенса
Ясно, что рано или поздно она завела бы этот разговор. Если честно, надо отдать должное родителям, что они еще вчера не спросили.
Ага.
Не полная стипендия, как мы надеялись, Ной, и все-таки пятнадцать тысяч. Просто потрясающе. Огромная сумма, если учесть все нюансы.
Да, мам, я понимаю.
Тогда пойми, что дело не в деньгах, а в том, чтобы оказаться в
в таком месте, где меня оценят по достоинству. Понимаю.
Этой позиции родители придерживались с самого начала. Я знаю, им хочется в это верить, и частично, наверное, они верят, но когда фразы «надо спланировать бюджет» и «придется затянуть поясок» не покидают семейный лексикон и вдруг с неба падают пятнадцать тысяч, долго думать не станешь.
А с твоей спиной нет никаких гарантий, что
Давай поговорим позже, перебиваю я.
Пауза. Мама разочарована, что я не прыгаю от восторга.
Конечно. Я позвоню тренеру Стивенсу вечером, говорит она. Скажу, что мы обдумываем предложение. Пойдет?
Подтекст: «Мы ведь обдумываем?»
Ага, отвечаю я, отлично.
Мама коротко кивает:
Ты ужасно выглядишь, зайка.
Спасибо, мам.
Ты знаешь, о чем я. Вид усталый. Ты высыпаешься?
Мам! Все нормально.
Она уже собирается выйти из комнаты, когда я замечаю шрам у нее на левой щеке.
Ой, что случилось?
Ты о чем?
Шрам. Я показываю на нее, потом тыкаю пальцем себе в щеку. Откуда он у тебя?
Мама задерживает дыханиея прямо-таки слышу, как она перестает дышать.
Ной, сделай мне одолжение. Ляг сегодня пораньше. Тебе явно нужен отдых. Она пятится в коридор и закрывает за собой дверь.
Прежде чем я успеваю осмыслить ее поведение, снова раздается стук, но теперь дверь не открывается.
Входи, Пенни.
Бог свидетель, когда моя сестрица открывает дверь, на небесах каждый раз родится ангел. Пенни приоткрывает створку по чуть-чуть, будто опасается, что иначе та слетит с петель, и прямо не знаюэто самая милая штука на свете, вот эта ее детская привычка?
Привет, говорит Пенни, с опаской просовывая голову в комнату, точно осторожный суслик, выглядывающий из норки.
Флаффи поскуливает в коридоре позади нее.
Тихо, командует Пенни, не перебивай старших. Потом мне: Ты не замечал, что Флафф странно ведет себя в последнее время?
Разве что считать странной его манеру врезаться в стены.
В том-то и дело. Он больше так не делает.
Я только что видел, буквально позавчера.
Пенни закатывает глаза:
А я-то этого не видела, дорогуша.
У моей сестры случаются фазы полного поглощения одной идеей, и тогда ничего другого просто не существует. В данный момент она одержима фильмами с Одри Хепбёрн, поэтому не перестает уговаривать меня посмотреть с ней «Завтрак у Тиффани» и называет всех без исключения обитателей дома «дорогуша».