Я ходил в эту блинную еще с дедом и отцом. Потом водил сюда сына. И надеюсь, что традиция на этом не закончится.
Человек вновь наполнил стаканчик до половины. Выпил. Занюхал блином. Движения были отточены до автоматизма.
Границы ключ переломлен пополам, а наш батюшка Ленин совсем усох, он разложился на плесень и на липовый мед, а перестройка все идет и идет по плану! запел хриплым голосом под ненастроенную гитару ветеран локальной войны в противоположном дальнем углу. Потом поперхнулся, взял в руку бутылку пива и сделал несколько глотков.
Ветеран смахнул крошки с медалей и продолжил:
Я обещал ей не участвовать в военной игре, но на фуражке моей серп, и молот, и звезда, как это трогательно серп, и молот, и звезда
Лопнула струна. Ветеран замолчал и стал возиться с гитарой.
Без роду, без племени, сказал сосед Алены, указывая на ветерана. Советская власть его родители.
Алена без всякого аппетита съела один блин и предложила второй соседу. Тот с радостью принял угощение. Она вышла на улицу и села неподалеку, на лавку под тенью старого клена. Достала из кармана пачку сигарет и застыла с нею в руках. Сон не отпускал.
Вы не можно уйти это место?
Алена удивленно подняла голову. Рабочий улыбался и в то же время непринужденно чистил ногтем белоснежные зубы.
Мне велено тянуть лента, нельзя проход на стройка. Нужно кормить мои дети.
Стройка? непонимающе спросила Алена.
Да, через неделя тут начаться стройка торговля центра, разводя широко руками, пояснил рабочий. Вон там я повесить объявление на стена блины. Мне сказать тянуть лента. Скоро привезти кран.
Это же вроде памятник архитектуры девятнадцатого века? Здесь ведь могли Достоевский с Чеховым бывать.
Не знать про Чехов, как бы извиняясь, сказал рабочий. Я просто тянуть лента. Тогда мои дети сыты и одеты, а Москва зима холодно.
Внутри Алены было сейчас такое состояние, каким бывает оркестр перед концертом во время настройки инструментов. Какофония из хаотичных звуков от духовых, струнных, валторн, литавр воспринимается со стороны как шум. Алена смяла пачку, швырнула ее в переполненный мусорный бак и, прихрамывая, направилась в сторону метро.
V.
Девушка, я Вам в третий раз повторяю, нужно за неделю подавать заявку на посещение больных.
Ну пожалуйста, мы не виделись много лет.
Что за день сегодня такой? Вам в четвертый раз повторить? Егор Дмитриевич, ну хоть Вы ей скажите.
Егор Дмитриевич протер совершенно лысую голову платком и спросил, направляя на себя вентилятор:
В чем дело, душечка?
Вот пришла, требует пропустить к отцу. Говорит, не виделись много лет.
Егор Дмитриевич высморкался в платок и деликатно спросил:
Как фамилия вашего папеньки?
Алена негромко назвала фамилию отца, но этого хватило, чтобы и вахтерша уронила на пол ложку, которой размешивала какую-то плесневелую заварку в чашке. Егор Дмитриевич почесал за оттопыренным сальным ухом.
Никогда бы не подумал, что у него может быть дочь
Вахтерша согласилась. Алене не понравилось это перемигивание.
Я могу с ним увидеться хотя бы на десять минут?
Егор Дмитриевич снял тяжелую черную трубку стационарного телефона и провернул диск четыре раза. Алена вспомнила, что точно такой же телефон она видела в морге.
Дмитрий Егорович, это Егор Дмитриевич! На проходной стоит девушка и просит навестить папеньку. Пропустить?
Егор Дмитриевич внимательно слушал, постоянно кивая.
Дело в том, Дмитрий Егорович, что она его родная дочь. Вы же родная дочь?
Алена кивнула.
Егор Дмитриевич послушал еще несколько секунд и положил трубку на базу.
Дело вот в чем, душенька. Кстати как вас зовут?
Алена.
Так вот Аленушка, у нас сегодня на объекте из-за Вашего папеньки произошло чрезвычайное происшествие. Он требует его признать здоровым и отпустить проповедовать в народе. Мы бы и рады его отпустить, но ведь это больница. Прежде нужно выздороветь, а Ваш папенька то кинется на врача, то бьет и пугает других больных. Однажды и вовсе чуть себя не поджег. Вот и сегодня, после месяца пребывания в смирительной рубашке, во время обработки язв на теле заперся в кабинете и теперь грозится убить медсестру.
Так я могу его увидеть или нет?
Ну, разумеется. Мы теперь сами больше заинтересованы в этом, чем Вы.
Алену досмотрели на наличие посторонних предметов, дали белый халат и бахилы. Они прошли длинным сумрачным коридором, который источал отвратительный запах гниения, нашатыря и мочи, потом миновали шесть дверей, потом спустились на лифте на три этажа, потом поднялись по лестнице на три заплесневелых заплеванных пролета и наконец, идя по коридору, который также ужасно пах, услышали крики.
Да, и еще, душечка, Ваш папенька относится к группе пациентов, которые страдают от всякого рода галлюцинаций и голосов в голове.
Крики усилились. Показалась толпа в белых халатах и масках. Их было человек двенадцать. Все крепкие как на подбор. Алена узнала голос отца. Добавилась лишь истеричная хрипотца.
Дмитрий Егорович, вот, привел дочь, любезно доложил Егор Дмитриевич.
Все посмотрели на Алену профессиональным оценивающим взглядом, видимо не веря, что у того, кто кричит за дверью, может быть адекватная дочь. Практически полная копия Егора Дмитриевича (за исключением, пожалуй, что пучка седых волос, не до конца прикрывающего начинавшуюся лысину), Дмитрий Егорович подошел к Алене, осмотрел ее, зачем-то понюхал и тихо произнес:
Позвольте представиться. Заведующий больницей. У нас, как Вы уже поняли, происшествие. А завтра приезжает комиссия. Сами понимаете, чем это может нам грозить. Понимаете ведь? Вижу, что понимаете. Поговорите с вашим папенькой, душечка. И я обещаю Вам, мы поставим его на ноги.
Он подошел к двери процедурной и громко с добротой в голосе сообщил:
Лев Николаевич, дорогой, а у нас для Вас подарок. К Вам пришла ваша дочь, Алена. Будьте добры, откройте.
Твои руки трудились надо мною и образовали всего меня кругом и ты губишь меня? Вспомни, что ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня?
Лев Николаевич, голубчик, откройте. К Вам вернулась дочь.
О, если бы я был, как в прежние месяцы, как в те дни, когда бог хранил меня, когда светильник его светил над головою моею, и я при свете его ходил среди тьмы; как был я во дни молодости моей, когда милость божия была над шатром моим, когда еще вседержитель был со мною, и дети мои вокруг меня, когда пути мои обливались молоком, и скала источала для меня ручьи елея.
Лев Николаевич, к Вам пришла дочь, повторил заведующий больницей.
Тут Лев Николаевич замолчал. Было слышно, как он на цыпочках подкрался к двери. Дмитрий Егорович подозвал Алену.
Папа, это я, Алена. Мне очень нужно поговорить с тобою. Пожалуйста, открой.
Лев Николаевич молчал несколько минут, а потом закричал так, что медсестра за дверью заплакала еще громче:
У меня нет никакой дочери, и никогда не было, а та, дворняжка, которая за себя ее выдает, пусть возвращается на дорогу, где была подобрана светом очей моих!
Послышалось падение стеклянных колб на пол.
Я слышал о тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят тебя; но я не отрекаюсь и не раскаиваюсь в прахе и пепле.
Голубчики, ломайте дверь, приказал Дмитрий Егорович, промокнув платком пот с толстой шеи. Мне сегодня еще на ипподром идти с женой.
Скачки или представление, Дмитрий Егорович? спросил заискивающе Егор Дмитриевич.
Представление. Названия не помню, что-то про дрессированных кроликов и удавов. Я, знаете ли, больше люблю тихо проводить вечер перед телевизором, выпив рюмочку коньячка, но обещал душечке на день рождения.
А какой коньячок Вы любите, Дмитрий Егорович? спросил Егор Дмитриевич, когда по двери был нанесен первый таранный удар. «Наполеон» пробовали?
VI.
Короткая дорога от психиатрической больницы до метро шла через парк имени Сорока лет Октября. В начале парка рабочие с востока сажали молоденькие каштаны. Они заботливо подвязывали их веревками, чтобы ветер с далекой Родины не сломал тонкие стволы, поливали и рыхлили землю вокруг. В самом центре парка стоял памятник Фридриху Энгельсу, который большинству молодых людей ни о чем не говорил. Не помогали даже выпуклые буквы на постаменте.
Алена вдруг вспомнила спор отца и иерея Михаила. Отец тогда, по обыкновению побелел, вскочил из-за стола, подбежал к книжному шкафу, взял труд Энгельса: «К истории первоначального христианства» и стал целыми кусками цитировать про единство Христа с рабочим классом, про классовую борьбу, про построение рая на земле. Когда отец посчитал, что победил, иерей прихлопнул все сказанное, как муху, одной фразой того же Энгельса: «Христианство вступило в резкое противоречие со всеми существовавшими до сих пор религиями».
Зазвонил телефон. Копаясь в сумке, Алена наткнулась на банку с обезболивающими таблетками. По спине пробежал холодок. Телефон продолжал надрываться.
Да.
Алена, здравствуйте. Это Виктория. Мы с Вами были на похоронах отца Михаила.
Да-да, я помню. Здравствуйте.
Звоню вот по какому поводу. Мы решили перевести Максима из реанимации в отделение. Мест в реанимации катастрофически не хватает из-за жары. Профессор считает, что можно перевезти в палату. Мы бы Вас не беспокоили, но после генетической экспертизы стало известно, что при взрыве дома погибли не только родители, но и брат Максима со всей семьей. Родственников, как я понимаю, у него больше нет. По крайней мере, мы ничего о них не знаем. Вы не могли бы поухаживать какое-то время за Максимом, раз он ваш знакомый? Медсестры будут помогать. Думаю, это ненадолго.
Донесся голос торговца у метро, зазывающий купить именно у него тонкую пшеничную лепешку, начиненную несвежим мясом.
С чего ты должна с ним сидеть? услышала Алена раздражительный голос внутри себя. Он тебе никто. Без тебя обойдутся.
Вы меня слышите, Алена?
Ему стало лучше?
Он пока стабилен, а в реанимации мест катастрофически не хватает. Жара косит людей как тростник.
Откажись немедленно, вновь застучал голос. Пустое дело. Он уже покойник. Думай о себе. У тебя своих проблем хватает.
Ну, так что, Алена? Профессор просил у Вас узнать, прежде чем переводить Максима. Да или нет?
В нос стали вторгаться стойкие запахи чеснока, карри, испражнений и гудрона.
Скажи нет, настойчиво твердил первый голос.
Скажи да, вдруг прорвался другой, тихий голос из темного душного подвала, заставленного ящиками с расчетом, самолюбием, выгодой, корыстью.
Алена?
Хорошо, Виктория Сергеевна, я согласна, сбивчиво ответила Алена, сама не веря тому, что сказала.
На выходе из парка стояли старые умирающие каштаны. Часть из них недавно была спилена, и на больших свежих пнях с лепешками уже сидели таксисты, менеджеры в дорогих наглаженных костюмах, и студенты, мечтающие стать таксистами или менеджерами.
Продолжая слушать врача по телефону, она, хромая на одну ногу, вышла к ярко-красной букве «М» и встала в длинную очередь, поддавшись рекламе. От всех настойчивых предложений сынов востока познакомиться она вежливо отказалась.
VII.
После божественной литургии Алена вышла из храма преисполненная радости, ее лицо будто светилось изнутри. В кармане пиджака лежала просфора, кусочек которой она собиралась дать Максиму.
Люди, что батюшка говорил во время проповеди? спросил вышедший из храма в окружении правнуков слепой столетний старик. С Курской дуги ничего не вижу и почти не слышу.
Его единственная медаль позвякивала и переливалась на солнце.
Он, дедушка, рассказал про найденную в Египте археологами пшеницу, которая пролежала в пирамиде 3000 лет и не дала плода, улыбаясь, объяснила Алена на ухо старику. Мы в крещении получаем лишь семечко, которое еще нужно потрудиться вырастить. Само по себе оно не станет входным билетом в Царство Божие.
Алена обняла деда, поцеловала в морщинистую щеку, сказала: «Спасибо за Победу!» и, прыгая через лужи, поспешила обратно в «склиф» к Максиму. После причастия она всегда переживала возвращение к себе настоящей, подлинной, начинала видеть мир как Христос. После причастия слезы радости, умиления и глубочайшего сострадания ко всему живому застилали ее глаза.
Христос воскресе! окликнула какая-то старушка, когда Алена перебегала Сретенку на зеленый сигнал светофора.
Воистину воскресе, радостно ответила Алена и в тот же момент, когда последние звуки слетели с губ, ее на пешеходном переходе сбила черная машина представительского класса.
Колеса тихо прошуршали по сырому асфальту еще несколько метров, и лишь затем остановились. Алену почти сразу же вытащили из-под машины, но никаких признаков жизни она уже не подавала. Улыбка застыла на ее красивом лице. До приезда кареты скорой помощи тело спрятали от дождя в сетевую аптеку «Ниневия».
В это же время в ординаторской кардиологического отделения повисла гробовая тишина. Зазвонил стационарный телефон. Виктория Сергеевна вздрогнула. Агаров протянул руку, ставшую как сухой лист, и снял трубку:
Кардиохирургия, слушаю.
Несколько минут он молчал. Потом, не отнимая трубки от уха, посмотрев на Викторию, спросил:
Мы же его выписывать собирались. Что могло случиться?
Он жестом показал Виктории Сергеевне, чтобы та налила ему кофе покрепче.
Агаров положил трубку на базу и сообщил:
Умер Шаховский.
Стал умываться и упал, попыталась оправдаться Виктория, наливая густой кофе в чашку. Скорее всего, неустойчивая желудочковая тахикардия. У него и раньше были подобные эпизоды.
Агаров пригладил седые усы, и уже стал подносить чашку с кофе ко рту, как вбежала дежурная медсестра и сообщила:
Еременко Максим пришел в себя!
Виктория Сергеевна выбежала из ординаторской, забыв стетоскоп. Пока бежала, в ее голове родились и умерли сотни всевозможных версий того, что нужно сказать Максиму про семью. Решила, что Алена справится лучше нее.
В палате уже копошились медсестры. Виктория Сергеевна взяла тонкое, почти девичье, запястье Максима и сосчитала пульс. Проверила зрачки. Пальпировала живот. Убавила скорость автоматической подачи какого-то лекарства. Попросила медсестру принести стетоскоп и тонометр из ординаторской.
Все с интересом разглядывали Еременко, будто впервые его видели. Даже Михаил Иванович оторвался от детектива.
А Елена Николаевна сегодня работает? наконец спросил Максим, не своим голосом. Потрескавшиеся губы причиняли каждому его слову боль.
Для него еще все живы, прошептал кто-то.
Врач и медсестры переглянулись.
Позвоните домой, моим родителям, пожалуйста.
Все вновь переглянулись друг с другом. Виктория Сергеевна, промокнув лоб Максима марлей, сказала:
Не трать силы, Максим.
Профессор разжевал таблетку нитроглицерина и оглядел опустевшую ординаторскую. Потом встал и подошел к окну, держа чашку с кофе. Поливал весенний дождик. Люди, прячась под зонтами и подняв воротники плащей, спешили по своим делам. Агаров сделал несколько глотков.
К соседнему зданию, где была реанимация, подъехал небольшой грузовик с будкой. Вышли двое санитаров, и скрылись в подъезде. Дворники машины продолжали работать. Через минуту санитары показались вновь, толкая перед собой каталку с человеком. Профессор пригляделся. Да, эту бородку и сократовский лоб сложно было с кем-то перепутать.
Доктор философских наук Шаховский
Санитары открыли двери будки, скинули простынь с окоченевшего тела на сырой асфальт, взяли профессора за руки и ноги, и закинули внутрь. Именно закинули, как кидают мешок с картошкой. Потом они плотно закрыли двери, сели в кабину и уехали. А простынь, словно сброшенная древнегреческая туника, осталась лежать на асфальте, мокнуть под непрерывными иглами дождя.
Все последующее после Пасхи лето, машина, забравшая тело философа, еще не раз подъезжала к дверям реанимации.
VIII.
Я не очень хорошо понимаю, что такое счастье, но, наверное, это когда в каникулы просыпаешься утром позже всех, подбегаешь к окну босыми ногами, а на градуснике мороз в минус тридцать, ответил Максимка, растирая шишку на коленке. Засовываешь ноги в тапки и, не умываясь, бежишь на кухню, где брат, мама и папа едят с чаем горячие блины.