Хватит ты читать эти таблички, Максим. Пойдем уже.
За дверью целая толпа людей в античных туниках кружились под музыку вокруг большого фонтана, увенчанного статуей какой-то древней языческой богини. Фонтан источал синеватый дым. Кого-то с чем-то поздравляли. Лица мелькали и менялись друг с другом.
Может, выберем другое кафе, потише?
Не обращайте внимания. Мы делим здание с рекламным агентством. Нам ниже.
Мы?
Вторая лестница состояла всего из трех больших ступеней. И тут тоже висели портреты. На этот раз Брута и Кассия.
Максим остановился как вкопанный.
Пошли, ты чего встал?
Алена, я тебе русским языком сказал, что издавать рукопись не буду, поняв, куда они направляются, заявил Максим.
Девушка подошла и, потянула его за руку.
Дурак, еще спасибо скажешь.
Максим хотел заявить более существенный протест, но Алена опередила.
Простите, коллеги, за опоздание, извинилась она перед людьми все в тех же туниках. Люди сидели за большим мраморным столом.
Девушка посмотрела на Максима. Лицо у того было отрешенным. Глаза будто смотрели внутрь. Он как бы был здесь и в тоже время отсутствовал. Тусклый свет от лампочки освещал лишь линию шеи.
Ау? щелкнув пальцами перед его носом, спросила Алена. Поздоровайся.
Максима затошнило. Ему захотелось уйти, но, пятясь, по неосторожности он задел тумбу, на которой стояла ваза. Ваза зашаталась и полетела на пол. Черепки разлетелись по всем углам.
Простите еще раз, надеюсь, она была не времен Брута. С нескольких пенсий расплачусь.
На улице вырвало. Живот пронзила тупая боль.
Ну, ты точно дурак, Максим! не скрывая злости, заявила появившаяся Алена.
Девушка демонстративно лопнула пузырь и пошла к машине. Открыла дверь, села, завела двигатель, включила фары. Закурила сигарету.
Долго будешь стоять как соляной столб, писатель Еременко? Садись. Отвезу домой.
Писатель Еременко с неохотой сел в машину.
Чтобы я еще раз когда-нибудь с тобой связалась! Ты даже не представляешь, кому проявил неуважение. У них каждая минута времени стоит как твоя пенсия. Теперь хоть увольняйся. Начальник завтра живьем съест.
Выехав на Садовое кольцо, редактор нажала педаль газа до пола, собирая урожай штрафов с камер, но, когда машина вновь уткнулась в пробку, стала с кем-то шептаться по телефону. От мелькания заманивающих неоновых вывесок Максим провалился в сон.
Сон Максима
Я вложил закладку на третьем томе, третьей части, двадцать шестой главы «Войны и мира», и посмотрел на подошедший трамвай.
На лавку сели два человека средних лет. У одного было чуть-чуть высокомерное, несколько удлиненное, спокойное, чисто выбритое лицо; светлые волосы курчавым полукругом окаймляли высокий лоб. Другой собеседник с длинными черными волосами постоянно большим пальцем как бы приглаживал усища, выстриженные на манер Ницше.
Что вы думаете о бессмертии, о возможности бессмертия? спросил тот, что был без усов.
Спросил настойчиво. Глаза его смотрели упрямо.
Отвечу словами одного умного человека, мнение которого разделяю, ответил усатый человек. Так как количество материи во вселенной ограничено, то следует допустить, что комбинации ее повторятся в бесконечности времени бесконечное количество раз. С этой точки зрения, возможно, что через несколько миллионов лет, в хмурый вечер мы снова будем говорить о бессмертии, сидя на этой остановке.
Подъехал трамвай. У одного из окон сидела молодая мама с грудным ребенком. Ребенок не улыбался и как-то с грустью смотрел на нас троих. Трамвай уехал.
Это вы серьезно? спросил безусый.
Его настойчивость и удивляла, и несколько раздражала, хотя чувствовалось, что он спрашивает не из простого любопытства, а как будто из желания погасить, подавить некую тревожную, тяжелую мысль.
У меня нет причин считать этот взгляд менее серьезным, чем все иные взгляды на этот вопрос, заявил усатый.
Мрачная фантазия, сказал оппонент и усмехнулся. Все это скучно. Дело в том, что мы стали слишком умны для того, чтобы верить в Бога, и недостаточно сильны, чтоб верить только в себя. Как опора жизни и веры, существуют только Бог и Я. Человечество? Но разве можно верить в разумность человечества после всех этих жестоких войн и революций? Нет, эта ваша фантазия Жутко! Но я думаю, что Вы несерьезно говорили.
Безусый робко вздохнул. О чем неясно даже ему самому. Он всегда так вздыхал, когда боялся услышать ответ, на давно мучавший его вопрос.
Подъехал следующий трамвай.
Остановить бы движение, пусть прекратится время, тихо сказал тот, что был без усов.
Оно прекратится, если придать всем видам движения одну и ту же скорость, с чувством знатока сказал усатый человек.
Оппонент взглянул на собеседника искоса, подняв брови, и быстро, неясно заговорил какими-то бредовыми словами.
Потом неожиданно встал, протянул руку и ушел к трамваю, нерешительно качаясь на ногах. Тот, что был с усами, поспешил догнать собеседника, видимо желая, продолжить начатый разговор.
На лавку села контролер.
Скажите, а когда придет «Аннушка»?
Э, так сняли ее, отец, с маршрута лет пять как, пояснила женщина, и пошла к ларьку с газетами.
Напротив остановки затормозила грузовая машина, перевозившая зеркала. Я увидел в отражении старика с длинной белой бородою, с изрытым глубокими морщинами лбом, в мужицкой рубахе, подвязанной поясом.
Тут прозвучал сигнал напиравшего сзади трамвая.
Просыпайся, проговорила Алена, не скрывая раздражения.
Где мы?
У твоего дома, где же еще.
Максим кое-как вылез из машины и, не сказав ни слова, направился к подъезду.
Что, и на чашку кофе не пригласишь?
Нет, не оборачиваясь, ответил он.
Подумай на счет издания романа еще раз, крикнула девушка. Другого шанса начать новую жизнь у тебя не будет. Заешь себя от тоски.
Максим остановился.
Алена, если моя рукопись действительно тебе помогает, то распечатай ее на принтере и читай на здоровье перед сном, но лучше сходи в храм, исповедуйся. Лично мне помогает.
Я в Бога больше не верю, сказала Алена улыбаясь. Она подкурила новую сигарету в надежде, что дым отгонит мошку.
Максим пожал плечами, как бы говоря этим: «Тогда ничем больше не могу помочь», и направился в сторону подъезда. Дома он снял часы и положил их на тумбочку, дав отдохнуть запястью.
«Зачем я вообще поехал? Дурак».
Тело пронзила острая боль. Максим сел, отдышался. Боль повторилась. Он пополз за обезболивающей таблеткой на четвереньках, держась рукой то за край кровати, то за тумбочку. Наконец ему удалось добраться до анальгина, и он запил его остатками воды в кружке. Потом медленно вернулся к столу, дотянулся до с
Максим не знал, сколько прошло времени. Может быть, прошел час, а может, уже настало утро. Где-то в сознании предохранитель, отвечающий за время, перегорел, и теперь оно приобрело аморфные черты. Любая форма, вплоть до вечности. Наконец, он смог оторваться от унитаза и на трясущихся ногах пополз под душ. Горячая вода немного привела его в чувство, но огромные жабьи волдыри на шее вызывали тошноту и страх.
Выбравшись из ванной, Максим кое-как добрался до аптечного шкафчика и высыпал в ладонь несколько таблеток шипучего аспирина. Держась за косяки, с трудом дошел до кухни, налил в стакан кипяченой воды, кинул таблетки, подождал, пока они растворятся, и залпом выпил.
«Что же делать дальше? Сколько времени-то? Так, где телефон?»
Максим снял с базы трубку, и в этот момент позвонили в дверь. Он по привычке рванулся к двери, но запутался в ногах и грохнулся на пол.
В голове успела пронестись мысль: «Только бы шов не порвался». В дверь неистово названивали.
Открыто! крикнул из последних сил Максим, вспомнив, что после ухода Алены не защелкивал замок.
Потемки коридора озарились ярким ламповым светом с площадки. Максим едва успел поднять голову и попытался понять, кто перед ним стоит, как сознание выключилось, словно кто-то опустил рубильник.
Максим провел ладонью по шее, пытаясь сосчитать волдыри. Запищал датчик. Пришел врач. Посмотрев на монитор, он крикнул в коридор:
Тань, поставь парацетамол. Температура пошла вверх.
Ее, нет, Леонид Игоревич, откликнулась другая медсестра. Она пошла за анализами.
Тогда ты, Полин, поставь, а то парень изнутри поджарится, сказал с иронией врач и скрылся.
Появилась Полина с пластмассовой бутылью в руках. Подойдя к кровати, она отключила физику, и подключила жаропонижающее средство.
Здравствуйте, Полина, сказал Максим. Помните меня?
Та одним глазом оторвалась от подсчета количества падающих капель в трубку и посмотрела на пациента.
Мы виделись, когда я лежал после операции. Помните?
Она еще раз внимательно посмотрела на него и ответила:
Знаешь, сколько вас таких уже прошло перед глазами? Всех не упомнишь.
А как я попал в «склиф»?
Сосед вроде твой скорую помощь вызвал.
Медсестра вышла. Он еще раз потрогал волдыри, до которых смог дотянуться обессилевшей рукой. Потом закрыл глаза.
Николай Иванович, полежите минуту спокойно, не скрывая раздражения, проговорила медсестра с круглым, румяным лицом.
Максим открыл глаза и стал рассматривать какого-то старика, сыплющего лозунгами, как на демонстрации перед выборами. Пациент хвастался трехкомнатной квартирой, дачей в сосновом бору, детьми-учеными, внуками-спортсменами, правнуками-чиновниками, праправнуками, живущими заграницей.
Он заверял медсестру, что помог в жизни несчетному количеству людей, и даже с Есениным дрался в кабаке.
Ночка будет веселой.
Так оно и вышло. Стоило медсестрам уйти в другой бокс, как внимание старожила тут же переключилось на соседа.
Молодой человек, вы не знаете, сколько сейчас времени?
Часы остановились.
Утром я вырвусь из этой клетки и полечу к своей Сонечке. Вы знаете, молодой человек, какая замечательная у меня жена? Нет, Вы не можете знать. Первый раз я ее поцеловал в щеку, прогуливаясь неподалеку от Страстного монастыря.
Дедушка был подключен к автоматическим шприцам, методично отравляющим тело ядами лекарств и прибавляющим к цвету лица синевы.
Молодой человек, а Вы знаете, что в славном семнадцатом году здесь, неподалеку от Сухаревской башни я подносил патроны старшим товарищам на баррикадах. Стекла летели мне под ноги вместе с побелкой, но страха не было.
Сколько же ему лет? подумал Максим.
А потом добровольцем записался в первую конную армию Буденного Семена Михайловича. Сначала в медицинском обозе служил. Во время Польского похода перевели на передовую. Пять рейдов в тыл противника. Пять ранений. Пять наград. Последнюю медаль сам товарищ Ворошилов нацепил на гимнастерку.
Датчики замигали красным цветом. Пришла медсестра. Что-то нажала на мониторе, потом на автоматике со шприцами.
Тань, позови Бориса Николаевича.
Старик откашлялся и замолчал. На несколько минут в боксе воцарилась относительная тишина.
Пришел врач-реаниматолог, посмотрел на мониторы и что-то тихо на ухо сказал медсестре. Та не поняла. Тогда врач аккуратно постучал пальцем по монитору.
Очень плохо дышит, уходя, добавил он для надежности.
Медсестра подключила две капельницы и сделала укол в пористую вену старика.
Николай Иванович, не снимайте кислородную маску, а то придется за вас аппарату дышать. Хотите, чтобы мы трубку в легкие вставили?
Медсестра вышла.
Я брата младшего убил, вдруг заявил старик чужим голосом, спустя некоторое время. Вы слышите?
Слышу
Прямо вот этой рукой и зарубил белогвардейца Антона.
Он с трудом поднял высохшую руку и показал, как зарубил брата.
Враг он был. Царю служить хотел.
Теперь датчики сработали уже над головой Максима.
А ведь я тоже хотел ему служить, да видимо, крив лицом вышел, спустя еще какое-то время проговорил вяло старик.
Показатели на мониторе заплясали в хаотичном танце.
Дышать захрипел он. Нечем дыша
Прибежала медсестра. Следом зашел Борис Николаевич с бутербродом в руках.
Перевозите в соседний бокс, приказал реаниматолог. Там он будет под наблюдением.
Мы думали, что взмахом шашки можно время остановить, а это оно нас всех остановило, еле слышно просипел старик. Один я никак не успокоюсь.
Старика отключили от датчиков, сняли кровать с тормоза и покатили.
Гастролер Вы наш, иронично произнес врач-реаниматолог.
На пороге каталка задержалась, задев шкаф с лекарствами.
Таня, аккуратней, не мешок цемента везешь.
Максим остался один, и этот разговор о красноармейцах, Буденном, Ворошилове, белогвардейце Антоне, баррикадах, давно разобранной Сухаревской башне еще какое-то время продолжался в его мозге.
Призраки прошлого, конечно, ничего не могли сделать телу, но с наскока наотмашь как умели при жизни, завладели сознанием.
Утром, когда лампы искусственного желтого света выключили и в окна пробились первые солнечные лучи, в проходе остановилась каталка с Николаем Ивановичем. Медсестра поправила прическу, подкрасила губы помадой перед выходом на улицу, потом подтянула кверху простыню и покатила дальше.
Послышался голос Бориса Николаевича:
Не можем дозвониться до жены. Да, скончался. Хорошо, позвоните тогда ей сами. Что? Нет, неделю назад жена настаивала на кремации.
Часть 2. Елена
Царство Гиппократа.
Елена Николаевна, а что там с Еременко? спросил профессор, глядя как ворона за окном клюет подгнившее яблоко.
Поступил под утро субботы. Состояние ухудшилось в ночь на понедельник. Сейчас без сознания. Перевели на искусственную вентиляцию легких. Похоже на случай с Микулиным.
Температура? спросил Агаров, делая пометку в блокноте.
Андрей, ты ходил в реанимацию? спросила Елена Николаевна коллегу. Какая у Еременко была температура?
Тридцать восемь и восемь, Елена Николаевна, ответил кардиохирург.
В общем, ждем результаты посева, резюмировал доктор медицинских наук. Мы с профессором Таладзе личную ответственность взяли на себя.
Понимаю, озадаченно проговорила Елена. Но инфекция инфекции рознь. У Микулина тоже течение болезни начиналось с поноса, а потом двухсторонняя пневмония подключилась.
Скоро подавать заявку на будущий год, а у нас из десяти пациентов двое скончались на столе, трое умерли спустя полгода. Результаты не блестящие. Видит Бог, разжалуют до районной больницы. Упустим Еременко, пойдете вместе со мной колбы мыть я не шучу.
Не упустим, добавила с улыбкой интерн Виктория и украдкой положила в чашку четыре кусочка сахара.
Елена Николаевна скептически посмотрела на нее и подошла к кофеварке.
Все, я уезжаю на конференцию, заявил начальник, остановившись в дверях. Завтра планируйте шунтирование и замену митрального клапана.
Елена, откинув голову на спинку кресла, с закрытыми глазами пыталась вникнуть в разговор профессора с кем-то из родственников в коридоре.
Пойдемте, покурим, предложил худой хирург, проверяя в пачке количество оставшихся сигарет.
Пойдем, согласился полноватый Геннадий, оторвавшись от компьютера. Слушай, Вик, сходи, пока что, измерь давление у Фадеевой.
Хорошо, ответила девушка в идеально выглаженном белом халате, вставая со стула и беря стетоскоп с манжетой. Оставаться наедине с Еленой Николаевной она не то чтобы боялась, но чувствовала себя в такие моменты неуютно. Особенно после неуместного вопроса насчет семьи и детей.
Табу, пояснила Вике подружка, медсестра Зоя. Забыла предупредить. И не вздумай обижаться. Она этого не любит.
Не собиралась я обижаться, отвечала Вика. Меня еще в детском доме отучили.
Да и как было обижаться, если ты работаешь в одном отделении с легендой и последней ученицей академика Щелокова, фотографией которого пестрели все форзацы учебников в университете.
Пробегая в первый день работы мимо гранитного барельефа с оттиском той самой фотографии, Вика с трудом верила, будто академик не только жив, но и благополучно работает на последнем этаже кардиологического корпуса, пока во время ночного дежурства не зашла в лифт и не столкнулась с ним нос к носу.