Что скажете, Елена Николаевна? обратился Агаров напрямую к коллеге.
Кардиолог молча отпила черной густой жидкости, напоминавшей разведенную водой глину, и отстраненно произнесла:
Остыл.
Как на Ваш взгляд, шансы у Казоряна теперь есть?
Я с самого начала говорила, что их нет, нарочито спокойно ответила она. У Казоряна не только клапан, у него тромбофлебит, который через несколько месяцев забьет ваши шунты. Поставите стенты в шунты тромбы забьют и их.
Несмотря на жару за окном Виктория накинула на худые плечи кофточку.
Вы так думаете? вновь уставившись в телевизор, проговорил профессор. Тромбофлебит можно купировать разжижающими препаратами. Диету подберем. Бросит курить. Мы подарили ему лет десять, как минимум.
Вам виднее, профессор, но я все сказала еще в прошлый раз на консилиуме. Просто ситуация с Еременко Вам головы затуманила.
Причем тут Еременко? спросил профессор раздраженно. Кстати, как он? Есть положительная динамика?
Елена Николаевна подошла к интерну, приложила ладонь к ее лбу и ответила:
Самостоятельно он пока не дышит.
Предложения?
Антибиотик работает, но утром мне сообщили о развивающейся почечной недостаточности. К тому же, судя по рентгену, в правом легком скопилась вода.
Антибиотик токсичный, соглашусь. А посев пришел? Может быть, по чувствительности подберем что-то другое?
Сегодня должны прийти результаты. Но если на нас свалится пневмония и почки, то парень может и не выдержать.
Елена Николаевна, да сколько можно? стал закипать профессор. Где ваша компетентность? Вы что, не выспались сегодня?
Он кашлянул в кулак и продолжил:
Раз мы взялись делать пересадки сердца, то берем на себя и всю ответственность. При подавленном иммунитете вполне естественно появление инфекций и других проблем, но на то мы и врачи, чтобы лечить. Почти двухвековая мощь института перед вами. Пользуйтесь. Недавно пришел новейший фильтр для чистки крови. Можно поставить его Еременко. Я договорюсь с директором.
Как скажете.
Ладно, я на конференцию. Завтра все операции по плану. Держите меня в курсе.
До свидания, профессор, пролепетала Виктория, еще глубже укутавшись в кофту.
Он ушел, а за ним, вытащив по сигарете, словно адъютанты вышли хирурги, оставив в ординаторской интерна и Елену.
Виктория открыла историю болезни Дмитрия Матвейчука, и стала внимательно изучать последние данные, лишь изредка поглядывая на Елену Николаевну.
Хочешь, я дам тебе заключение по Матвейчуку? спокойно спросила Елена, спустя несколько минут.
Нет с дрожащим голосом проговорила Виктория, оторвавшись от папки. Я не хочу ничего слышать, Елена Николаевна. Я врач и поставлю его на ноги.
Кто спорит, Виктория, что ты врач? Просто как человек с большим опытом, могу дать оценку уже сейчас, не дожидаясь консилиума.
Прошу вас, не нужно никаких выводов. Врачам, как и всем людям, свойственно ошибаться. С Еременко ведь Вы ошиблись.
И тут интерн вжалась в стул, боясь поднять глаза на Елену Николаевну. Руки попытались взять чашку, но затряслись, словно у солдата, чудом избежавшего пули снайпера.
Еременко это не ошибка, а исключение, спокойно проговорила Елена, заметив на манжете сорочки кофейное пятнышко. Я изучаю этот случай и, наверное, посвящу ему целый раздел докторской диссертации. Ни больше, ни меньше.
Прошу, оставьте Матвейчука в покое, Елена Николаевна, с надеждой на понимание проговорила Вика. Он, как-никак, мой пациент. Ему на данном этапе предстоит замена двух клапанов и, возможно, пластика коронарного сосуда. Не стоит сгущать краски.
А зачем ты с ним возишься?
Елена Николаевна, прошу, не лезьте в мою личную жизнь, осмелела Вика. Я не ставлю профессию выше семьи, которой у меня никогда не было. Мне плевать, что говорят сестры и кто-либо еще. Они не знают, каково это лежать в холодной скрипучей постели, когда за три года удочерили почти всех, кроме тебя.
Он умрет, буднично проговорила Елена. Мне очень жаль.
Вика с отрешенным взглядом уставилась на нее, мотая головой от невозможности произнести что-то в ответ. Слезы брызнули из голубых глаз и, прикрыв худое лицо ладонями, она выбежала из ординаторской.
Что случилось, Елена Николаевна? спросила через минуту зашедшая с листами медсестра Ольга.
Кто-то, видимо, не ту профессию в жизни выбрал. Что там у Вас? Анализы?
Да.
Оставьте на столе.
Ольга уже пошла обратно к двери, как Елена ее окликнула:
Может быть, выйдем покурить, Ольга Геннадьевна? Голова гудит. Сейчас бы где-нибудь в лесу оказаться.
Насчет леса не знаю, а вот по сигарете выкурить я не против.
Елена накинула на плечи халат, и они вместе вышли из ординаторской.
Разгоряченный ветер как обычно гонялся за пухом между мусорными баками, поддразнивая пару облезлых котов.
Как там Еременко, Елена Николаевна? спросила медсестра, раскуривая сигарету. Говорят, хуже?
Возможно, по посеву удастся подобрать другой антибиотик, а то у него развилась почечная недостаточность.
Да вы что?
Как бы пневмония не подключилась. Сейчас из-за кишечника отменила некоторые лекарства, но кто знает, как это повлияет на отторжение? Работа не легче, чем у хирурга. Одно неловкое назначение и беда.
Как жаль парня
Кардиолог выпустила дым через нос и проговорила:
Вы разве забыли, чему нас учили? Никакой привязанности к пациенту. Иначе сгоришь.
Помню, но все-таки, мы живые люди из плоти и крови.
Случай тяжелый, но я думаю, справимся.
Елена зевнула, потушила окурок о перила: несколько искорок приземлились на халат.
А Вика-то чего со слезами выбежала? Все по Матвейчуку плачет?
Молодо-зелено, пожала плечами Елена.
Бедная девочка. Сирота. Вместе с этим Матвейчуком в детском доме были. Считай, из одной миски кашу ели, одну игрушку на двоих делили. Нам, семейным, сложно их понять.
Ольга Геннадьевна, профессия врача требует определенной доли выдержки. Таких Матвейчуков, Еременко, Шишкиных, Ивановых за карьеру может быть тысячи, и если всех любить, то от себя останутся одни клочья.
Но если не любить, то тогда зачем вообще все это? спросила недоуменно медсестра.
Как зачем? Затем, что это наша обязанность. Спасти, дать шанс, вылечить, чтобы человек еще мог приносить пользу государству. Врач это инструмент.
Где же тогда в этой работе место Христу?
Кому? спросила та, словно первый раз услышала новое слово.
Жаль, отец Михаил сейчас в коме. Вам бы с ним поговорить, а не со мной, дубиной стоеросовой.
Это тот, что в нейрохирургии лежит? Наслышана.
Вы сходите к нему. Не смотрите, что он без сознания. Он все слышит и поможет.
Лучше пойду анализы разберу, усмехнулась Елена.
В свете тридцативаттной лампочки Елена Николаевна сидела за столом в ординаторской и изучала анализы Еременко. Зазвонил рабочий телефон.
Слушаю, сказала врач, сняв трубку.
Колокол звонит по тебе.
Кто-то загоготал, и связь тут же разорвалась.
Недоуменно вернув трубку на базу, она опустила голову в ладони и посидела так минут пять. Потом убрала анализы в историю болезни и, включила кофеварку.
Больше ни о чем не думать.
В трудных ситуациях ей это часто помогало. Нужно было просто постараться ни о чем не думать какое-то время, но сегодня, как и насекомые за окном, целый рой мыслей кружил в голове. Странный сегодня день
Она подошла к двери и закрылась на ключ. Потом достала из пачки вторую за день сигарету, успешно следуя намеченному плану постепенно расстаться со студенческой пагубной привычкой и, чиркнув спичкой, закурила.
Тут же, незримо, она почувствовала рядом присутствие умершей матери.
Да, мама, никак не пришью эту злосчастную пуговицу, рассматривая халат, проговорила дочь. Кстати, я почти бросила курить.
На секунду она задумалась, по привычке попытавшись разгладить рукой глубокий шрам у рта, потом вдавила истлевшую сигарету в пепельницу и, выключив свет, вышла из ординаторской.
Но, пройдя несколько метров по пластилиновому асфальту в сторону ворот, вдруг остановилась и посмотрела на пятнадцатиэтажный корпус института. Усыпляющий гул проносящихся по Садовому кольцу машин разбавило карканье ворон на высоких стволах.
«Я, наверное, сошла с ума», подумала врач, направляясь обратно в сторону корпуса.
Поднявшись на лифте в отделение нейрохирургии, она поздоровалась с медсестрами и, сославшись на рабочие моменты, узнала, как пройти в реанимацию. Мысль о том, что сама Елена, верившая в науку абсолютно и бесповоротно, может прийти к священнику, попросту не существовала в головах медсестер.
Только там посетитель, но Вы не обращайте внимания, пояснила, зевая, одна из них.
Конечно, ответила Елена, направляясь по коридору. Я всего на одну минуту.
Кардиолог, открыв дверь, зашла на старый наблюдательный пост.
«Священник, судя по цветам и иконам вот этот, слева от девушки. Икон-то сколько. Неужели заведующий разрешил?».
Девушка за окном почти не двигалась. Елена Николаевна посмотрела через стекло на мониторы.
«Пульс у обоих немного учащенный, сказала она про себя. Насыщенность крови кислородом ниже нормы Ну и чем мне может помочь умирающий священник? Кажется, здесь я больше смогу ему помочь, чем он мне. Ау, батюшка? Помогите, а то запуталась совсем. Есть тут в нашем институте один пациент»
Вдруг резко погас свет и включились резервные огни. Где-то в подвале заработали генераторы. В наступившем сумраке реанимация стала больше похожа на рубку космического корабля, с десятками мониторов и мигающих лампочек.
Елена Николаевна увидела, как девушка смотрит прямо на нее. Потом медленно встает и направляется в сторону смотрового окна. Врач пулей вылетела из комнаты по направлению к лифту.
На улице она подумала про себя:
«И чего я убежала?! Дура! Нервы. Жара. Хватит. Пора в отпуск».
Она приложила к турникету карточку и подошла к традиционной вечерней очереди перед эскалатором, движущейся медленно, словно фарш в мясорубке.
В вагоне напротив Елены сидел мужчина в рабочей одежде монтера подвижного состава и дремал. Фирменная сине-оранжевая куртка местами была запачкана сажей и маслянистыми пятнами, местами была зашита грубыми стежками. Бежевые ботинки представляли собой отдельный микромир с флорой и, возможно, даже фауной, судя по ошметкам грязи на подошве.
Из его сумки торчали газета и горлышко двухлитровой пивной бутылки. Его качало в такт с поездом, он кряхтел, и пожилая женщина, сидящая рядом, недовольно отвечала локтем. Человек пару раз приоткрыл правый глаз и продолжил дремать, не придав этому значения. На Елену он также не взглянул.
Она тоже не сразу заметила перед собой рабочего, блуждая в закоулках памяти, но потом поезд тряхнуло, и ее сознание включилось в настоящее. Посмотрев налево, потом направо, потом вверх на табло с текущей станцией, она опустила взгляд прямо на рабочего.
Ей хватило всего несколько десятков секунд, чтобы полностью просканировать данного пациента. Она переняла эту практику у академика Щелокова, который как-то просто перестал переключаться с работы на повседневность и всех людей, где бы он их ни встречал, стал видеть пациентами, ставить им диагнозы и тут же мысленно лечить.
«Так, думала Елена Николаевна. Не исключаю риск рака предстательной железы, судя по пивному животу и красному небритому лицу. Что еще? Ну, микроинфаркты, артрит коленных суставов, диабет, проблемы с печенью и почками. А ведь он мой ровесник почти. В одно время ходили в школу, наверное. Могли даже где-то пересекаться в детстве. Представляю, если бы вот это чудо весом в центнер сейчас ждало меня дома, требуя котлет и жареной картошки под пиво. Фу Ужас! Такой ведь и ударить может!».
Вновь, по привычке, она разгладила шрам на лице. В памяти всплыла сцена ссоры матери с отцом, которая неожиданно переросла в избиение на глазах у дочери. Дочь попыталась защитить мать, но отец без всякого труда оттолкнул прямо на зеркало её хрупкое тельце.
Именно тогда произошел, пожалуй, первый случай аналитических предсказаний. Сидя дома за взятым в библиотеке вторым томом трудов академика Щелокова, она вдруг отложила книгу. Встала из-за стола и нашла в ящике медицинскую карту отца из поликлиники. Просмотрела ее в очередной раз, прошла в зал, где отец смотрел футбол и четко, как диктор произнесла:
Папа, больше ты не обидишь меня и маму. Ты сегодня умрешь от инфаркта.
И вернулась к себе. Отец чуть не подавился кусочком вяленой рыбы. Он медленно встал, допил пиво на дне стакана, вытер ладонью пену с рыжих усов, вытащил ремень из заляпанных грязью брюк и, войдя в комнату к дочери, так ее выпорол, что она еще сорок дней не могла нормально сидеть.
Глубокие ссадины с оголившимися нервными окончаниями саднили и кровоточили, как сочится весной береза, если в ней сделать надруб топором. Но прошло сорок дней, и юная Елена Николаевна спокойно сидела за столом, поминая покойного отца холодцом вместе с мамой, бабушкой и соседями.
С тех пор в глубине ее души стали утверждаться два врача. Первый это талантливый, тонко чувствующий врач, всегда готовый дать точный диагноз и назначить правильное лечение.
Второй же врач был следствием надломленной психики ввиду неспокойного детства, фундаментом которого стали непререкаемая правота, неумение прощать обиды и оскорбления, коих на своем веку Елена слышала немало.
Друзей у Елены практически не было, да и с теми, кто был, она быстро поссорилась. Единственным авторитетом, с которым она тоже умудрялась спорить, оставался академик Щелоков, с юности заменявший ей буяна-отца.
Десять лет жизни она отдала преподаванию на кафедре кардиологии. В конце концов, ее попросили уйти, после того как поняли, что скоро работать в больницах станет попросту некому. Сдать экзамен Елене было невозможно. Учи, посещай лекции все бессмысленно. Некоторые студенты даже пытались звонить пожилой матери врача, чтобы та поговорила с дочерью, но когда Елена об этом узнавала, то добивалась их отчисления.
Проходили годы, и уже бывшие ученики «делали себе имя»: кто за границей, кто благодаря каким-нибудь открытиям. Знакомые имена однокурсников и учеников мелькали то там, то тут, в разных журналах появлялись их публикации, что сильно ее раздражало. Нежелание никого учить и открывать свои наработки общественности привели к тому, что она стала «легендой без легенды».
«Пора, решила она, скромно отметив пятидесятый день рождения. Ну что я, эту докторскую не напишу? Да за месяц управлюсь!».
И действительно, прошел месяц, и черновик диссертации уже лежал на столе академика Щелокова.
Не хватает изюминки, проговорил старик, когда дочитал работу ученицы. Все очень хорошо изложено: четко, грамотно, профессионально. Не к чему придраться, но и оценят ее просто хорошо. Ляжет она в картотеку фонда под каким-нибудь номером. Воспользуется ею студент один раз и все. Но, ведь как я понимаю, это не твой уровень?
Нет, не мой уровень, конечно, ответила тогда Елена, сжав тонкие губы. А что не так?
Говорю же, моя дорогая, изюминки нет. Изюминки! Вспомни, не было ли за твою практику какого-нибудь необычного пациента? С необычным течением болезни, с нестандартным методом лечения и так далее
Елена открыла каждый пронумерованный ящик памяти в мозгу и ответила:
Нет, учитель. Не было. Все пациенты либо умирали, либо выздоравливали. Мой метод еще не давал сбоя. На нем я и базировала свою работу.
Ты уникум, никто не спорит. Но, понимаешь, получается какое-то «яканье». Мол, я решила, я назначила, я вылечила. А ведь врач куется не только победами, но и поражениями, из которых он делает выводы. Через трудности пройти нужно, чтобы что-то толковое придумать. Понимаешь? Нет в твоей работе трудностей, с которыми бы ты справилась и вышла победителем. Вот чего не хватает! Примера для молодых ребят и девушек. Ты же сама знаешь, что твоя методика никому не по зубам, а пример нужен для всех.
Елена погрузилась в размышления. Ее ноги и руки затряслись, глаза хаотично забегали. Она не представляла, что столкнется с трудностями. Ведь это не ее метод. Трудностей она не знала со скамьи лектория.