Раньше я любил бывать в этом доме. Он был живым существом, с открытой душой, где соседи знали друг друга и ходили в гости, где двери не закрывались даже по ночам. Не то, что сейчас: тысячи клетушек за бронированными дверьми.
В подъезде стоял полумрак, из небольшого отверстия в двери наметал снег. Все стены были исписаны, к потолку прилипли горелые спички (неужели их еще кто-то бросает?). Поднимаясь по лестнице на пятый этаж, уже почти на самом верху, я почувствовал отдышку и слабость в ногах. «Странно, подумал я. Раньше такого не замечал». Пришлось постоять какое-то время, чтобы отдышаться.
Дверь в квартиру была не заперта, и оттуда несло жженым кофе. Я прошел внутрь. Весь коридор был уставлен баулами, какие обычно можно увидеть на оптовых рынках, огромными сумками и коробками.
Кое-как была разбросана обувь, на вешалке висело несколько пуховиков и курток. Теперь к запаху жженого кофе добавился еще запах плесени, сырости, чеснока и чьих-то немытых ног. Я не стал разуваться и прошел на кухню по скрипучему старому паркету. Там, спиной ко мне, стоял высокий черноволосый молодой человек в мешковатом спортивном костюме и что-то мыл в раковине.
Здорово! сказал я. Ты чего не спишь в такую рань?
Степан повернулся ко мне и стал водить языком по внутренней поверхности зубов, словно отыскивая остатки пищи.
Я еще не ложился, выдавил он из себя. А ты откуда тут взялся? Здорово
Что такой хмурый? улыбнувшись, спросил я. Пил, что ли? Откуда только поводы берете?
Разве нужен повод? удивился он. Холод этот собачий бесконечный, разве не повод?
Повод, конечно, отозвался я в поисках стула. Слушай, можно я у тебя сегодня побуду до вечера?
Будь, сухо ответил он.
Я могу у тебя тогда где-нибудь прилечь на часик отдохнуть? Что-то неважно себя чувствую.
В зале на диване можешь лечь, сказал Степан, вытирая руки бумажным полотенцем. А мегера твоя чего не пришла?
Она на тренинг улетела в Турцию, не сдерживая смеха, сказал я. Она, Степ, не мегера. Она хорошая.
Ну да? вопросительно подняв одну бровь, спросил он. Я ей никогда не нравился. Помнишь, как она меня шизоидным назвала?
У всех бывают свои заскоки. Главное, что на дружбу нашу это никак не повлияло.
Как сказать, закрыв кран, ответил он. Я у вас, когда последний раз в гостях был? Правильно. Никогда.
Блин, Стёп, ну ты же знаешь Катьку. Да, она не любит всю нашу компанию. Но я ведь к тебе приехал.
Когда мы последний раз виделись? Вот сейчас и то, только потому, что твой железный занавес уехал на тренинг. Под каблук она тебя взяла плотно, Макс, под каблук.
Какой еще каблук? Просто не хочу ее расстраивать. Скандалы по пустякам не люблю.
Небось, требует, чтобы все было, как она хочет? ехидно спросил Степан. Если что, то ночью ничего не жди? Так ведь?
Он облизнул губы, достав сигарету из кармана и сунув ее между губами.
Давай не будем об этом, Степ. Главное, что я к тебе приехал. Вечером выпьем, и все будет по-старому.
Не будет ничего уже по-старому, ответил он, доставая чугунную сковородку из духовки. Знаешь, Макс, Андрюха Ларин хоть и под каблуком, но с Ленкой ко мне по-человечески относятся. То бутылку из-за бугра привезут, то еще чего-нибудь вкусного. А от тебя с твоей Катькой я что-то не помню такого. Один смех.
Это ты называешь «относиться по-человечески»? Я вот только от них. Звал его к тебе приехать вдвоем.
Я решил опустить подробности разговора с Андреем.
Иди, поспи, разбивая ножом в сковородку куриное яйцо, промямлил он. Вид у тебя действительно какой-то странный. Как будто тебя семеро били. Только там смотри, не прибрано. Я квартиру сдаю, если не знаешь.
Чего я тебе сделал, Степ? Что вы сговорились с Андреем, что ли?
Никто ни с кем не договаривался ни о чем. Иди, отдыхай.
Сняв пальто и повесив его на единственный свободный крючок, я прошел в зал. Здесь многое осталось таким же, как при жизни бабушки Степана: желтые обои в цветочек, отклеивающиеся от стен и местами покрывшиеся бурыми маслянистыми пятнами, дубовый стол, сервант, как помню, югославский, мешковатого вида коричневые шторы, два зеленых велюровых кресла на деревянных ножках и такой же диван. И все же зал больше не был тем уютным местом, которое отложилось у меня в памяти.
Надо бы прибраться, сказал Степан, незаметно появившись у меня за спиной. Уж извини за бардак.
Ты кому квартиру сдаешь? Что за свинарник, Степ? Им что, сложно бутылки выносить за собой? Ты чего их распустил так? Тебе самому не противно так жить?
Да ладно, не нуди, ответил он, уходя назад по коридору. Ты еще будешь тут учить, как мне жить
Они тебе хоть платят за проживание?
Попробовали бы они не заплатить, отозвался он с кухни.
На стене от входа висела знакомая фотография в рамочке. Я подошел к ней: Степан слева, Андрей справа, Иван, Марат, Колька, Никита, а в центре бабушка Степана, Клавдия Натановна. День рождения Степы. Сколько же лет прошло? Пять, шесть, семь? А как будто только вчера отмечали.
Мы ее очень любили. Знали, что можно спокойно пошуметь, поиграть на гитарах, попить пива с вяленой рыбой. Она была хлебосольным человеком, от Степана мы голодными никогда не уходили. Бабушка появлялась нам на глаза только тогда, когда это было нужно, а все остальное время тихонько вязала на кухне или сидела у соседки.
Я скинул с дивана грязное тряпье, несколько пустых мятых пачек от сигарет, переложил стопку журналов, кое-как открыл форточку, чтобы впустить свежего воздуха и разогнать застоявшийся смрад.
Снял брюки, свитер и, оставшись в рубашке, лёг на диван. Укрыться было нечем. Я повернулся головой к стене, и, свернувшись калачиком, сразу заснул.
Вставай, Макс! теребя меня за плечо, крикнул Степан. Хватит дрыхнуть.
Голова раскалывалась от зудящей боли, было тяжело дышать. Каждый вздох отзывался бульканьем и хрипом в легких.
Сколько времени? вытирая ладонью, пот со лба, спросил я.
Почти десять.
Было заметно, что Степан уже немного принял на грудь.
Чего десять?
Вечера, конечно. Чего же еще.
Ну и ну, сказал я. Мне можно остаться?
Оставайся, я же уже говорил.
Слушай, я душ приму?
Да, без проблем. По коридору и налево, щеколды нет. Смой там только, а то гости белье стирали свое.
У тебя сколько человек квартиру-то снимает? спросил я, все никак не придя в себя.
Не знаю точно. Семья из Душанбе.
Ты бы завязывал пить, да разобрался, что к чему, а то останешься без квартиры когда-нибудь, проговорил я сквозь кашель.
Может тебе лучше домой поехать, а? зевая, спросил Степан. Раз не нравится у меня. Тебя сюда никто не звал. Сам пришел.
Да ладно, ладно, не ворчи. Я так
Ванна была похожа на общественную сушильню. Пришлось попотеть, чтобы освободить место и нормально помыться. Судя по шуму в коридоре, в квартире прибыло.
Выйдя из ванной, на ходу вытирая голову махровым полотенцем, я прошел на кухню и не поверил своим глазам. На шатающейся табуретке сидел розовощекий маленький мальчик, разглядывая банку с говяжьей тушенкой. Его ангельские глаза были полны чего-то невыразимого. Он посмотрел на меня, улыбнулся и поставил банку обратно на стол, где лежал черный хлеб и увесистый пучок свежего зеленого лука.
Безумие этой новой детали делали квартиру Степана совсем немыслимой.
Я убавил огонь на плите, чтобы в чугунной сковородке не подгорела картошка, и рассеянно спросил мальчика:
Тебя как зовут?
Паша, тоненьким голосочком ответил он.
Его внимание привлекла пачка сигарет, лежащая на столе. Я взял ее и положил на холодильник подальше от глаз.
Ты чей вообще? Как сюда попал?
Было слышно, как Степан где-то в закоулках квартиры с кем-то ругается. Причем отвечали ему на смеси русского и какого-то восточного языка. Был слышен детский плач.
Я мамин и папин, спокойно ответил Паша, совершенно не реагируя на шум и крики.
Так А где твои родители?
Мама в больнице, а папа тут.
Ссора накалялась, я услышал, как Степан начал угрожать выселить всех. Что-то упало на пол и с дребезгом разбилось.
Ты тут посиди, дружок, а я пойду, посмотрю, что там случилось. Хорошо?
Хорошо, ответил он.
«Ну просто ангел во плоти», подумал я и пошел по коридору на шум.
От увиденного я обомлел. Степан ползал на корточках и собирал стекла от разбившейся рамки с фотографией. Не чувствуя боли, он хватался за острые стекла, размазывая кровь по грязному полу.
Дверь в зал была закрыта.
Я поднял фотографию и положил ее на галошницу. Потом пошел, взял веник с совком из туалета и подмел все стекла. Степан в это время что-то нечленораздельное бурчал под нос.
У тебя есть перекись и бинты?
Не знаю, сказал Степан, заплакав. Он снял рамку рукой и кинул ее на пол со всей силы. Я ему этого не прощу.
Успокойся, Степ, зарычал я.
Пошли на кухню.
В соседней комнате за дверью плакали дети.
Не пойду, хныча и вытирая сопли, сказал он.
Я взял его под руку и силой повел на кухню.
Не бойся, малыш, дядя Степа порезался просто. Сейчас мы его перевяжем.
А я и не боюсь, играючи ответил он.
Усадив Степана на второй табурет и прислонив его спиной к холодильнику, я открыл дверцу в поисках водки, чтобы продезинфицировать руки.
Так, что у нас тут Пакет с апельсиновым соком. Мимо. Две бутылки с дешевым красным вином. Тоже мимо. Пиво опять мимо.
В морозилке посмотрите, дядя, сказал мальчик со смешком. Папа туда положил огненную воду.
Я подмигнул ему и открыл отделение морозилки. Лежали кусок заледеневшего сала и две бутылки водки. Вытащил одну и закрыл холодильник.
Подставляй руки, отвинтив крышку, сказал я Степану.
Что? Ты это Чего удумал? Зачем продукт переводить, а?
Замолчи и давай руки.
Он смиренно подставил свои ладони, и я полил их водкой. Степан застонал.
Терпи.
Потом отмотал бинт, который нашелся в пустой хлебнице, и перевязал ладони.
Ты теперь как кикбоксер, сказал я, запыхавшись немного.
Чепуха, пройдет, пробубнил он и сделал несколько глотков водки из горла.
Слушай, ты бы завязывал, а то до беды недалеко так.
Не учи. Моя жизнь, моя квартира.
Да я не учу, переживаю за тебя.
А мне на твои переживания плевать! отрезал он, ударив по столу кулаком. Ты не бабка моя, чтобы переживать. Это она все переживала.
Паша впервые отреагировал не улыбкой, а испугом в глазах.
Эй, ты, потише. Ребенок все-таки, не будь свиньей.
Степан повернул голову к мальчику и сказал:
Пардон, месье.
Кстати, чей ребенок и что он тут вообще делает? Время недетское. Он сказал, что его мать в больнице, а отец здесь. Где отец-то?
Степан посмотрел на меня вытаращенными глазами. Я тоже на него посмотрел.
Слушай, чего тебе вообще здесь надо? Вали к себе домой.
Чей ребенок?! Это не шутки уже.
Пошел ты
Паша, закрой ушки и глаза, досчитай до десяти и потом открой. Умеешь считать?
Он кивнул.
Вот и хорошо. Закрывай.
Паша закрыл.
Я подошел к Степану, поднял его с табурета и потащил в зал. Степан зацепился рукой за клеенку, как за последнюю соломинку, и вместе с ней все попадало на пол. Одна банка тушенки закатилась за холодильник, а вторая подкатилась к раковине.
Бум! крикнул Паша.
«Хорошо, хоть бутылку с водкой поставил на холодильник», подумал я.
Надежда уложить Степана на диван отсыпаться рухнула сразу, как я втащил его в зал.
Пришлось несколько раз самому закрыть и открыть глаза, чтобы поверить в реальность происходящего.
Какой-то мужик с приспущенными брюками и в пиджаке пристраивался сзади к девушке. Ничего не понимая, я почти толкнул Степана на диван, а сам рявкнул:
Ты кто такой?! Совсем офонарел?!
Мужик лишь на секунду отвлекся, сказав:
Я заплатил. В очередь если что, парень.
Что?!
Я подошел к нему и оторвал его от бледной девушки за плечо.
Ты что не понял, а? Убирайся отсюда, мразь! Тут дети!
Он, наконец, отцепился от женщины, встал во весь свой немаленький рост, откинул со лба темную путаницу волос и крикнул в коридор:
Сынок, с тобой все хорошо?
Да, пап, ответили ему с кухни.
Я ошалело смотрел то на него, то на бурчащего Степана.
Мужик, поддерживая брюки рукой, пошел в соседнюю комнату, открыл дверь и с порога спросил:
Николай, а в чем собственно дело? Почему мне мешают отдыхать?! Я за что плачу деньги?
Из комнаты на ломанном русском ему ответили, мол, все хорошо, Леонид Иванович, не обращайте внимания.
Как не обращать внимания, когда меня силой пытаются выгнать! Я за что плачу участковому? Может, мне другую квартиру найти и другого Николая?
Леонид Иванович, сейчас разберемся, не переживайте, ответил тот визгливым, но решительным голосом.
Из комнаты, откуда доносился детский плач и на полную громкость орал телевизор, вышел небольшого роста, восточной наружности мужчина со смуглой морщинистой кожей, в черной застиранной футболке и синих джинсах. Я обратил внимание на волосы. Они были черные, как гуталин, с мелкими седыми вкраплениями. На правой щеке красовался глубокий шрам от брови до носа. В руке он держал незажженную сигарету.
Так, ты кто такой и что тебе тут нужно? спросил он меня на смеси нескольких языков. Леонид Иванович уважаемый человек, и я не позволю обижать моего гостя. Сегодня Кристина больше принимать не будет. Все до утра расписано. Завтра приходи. Давай, давай, не стой тут. Кристина, а ты чего расселась? Обслужишь Леонида Ивановича как ты умеешь.
Кристина с отрешенным лицом уставилась в стену, и было заметно, как под ее помадой медленно бледнели губы.
Ты меня поняла?
Поняла, поняла, повернув свое бледное лицо, с неохотой ответила она и видимо, чтобы как-то подтвердить сказанное, завела руку за спину, расстегнула бюстгальтер и бросила его на пол. Потом скатала чулки, и отправила их туда же.
Вот и хорошо, проговорил человек восточной наружности, улыбаясь во все свои золотые зубы.
На десяток секунд все замерло, и повисла тишина. Этого времени мне хватило, чтобы осознать происходящее и представить себе каждое действующее лицо: некогда очень красивая девушка, ныне проститутка Кристина; Леонид Иванович, подкармливающий местного участкового и содержащий в квартире Степана мини-бордель; и, наконец, сам смотрящий борделя Николай из Душанбе.
А ты давай, проваливай, сказал Николай, подойдя ко мне вплотную и потащив за рукав. Сигарета у него уже была во рту, правда до сих пор не зажженная.
Весь сгиб его правой руки был покрыт темными полосами от уколов.
Сейчас, сказал я и что есть мочи двинул ему по челюсти сверху вниз. Удар получился немного смазанным, но этого хватило, чтобы Николая откинуло к дверному косяку, где вдобавок он стукнулся головой о петлю. В руку сразу отдало ноющею болью.
Следом за этим меня вдруг резко затошнило и вырвало прямо на старый паркет.
Шатаются тут всякие наркоманы, позволила себе вставить Кристина. Дай ты ему, наконец, уколоться, Николаша, а то помрет парень-то.
Я вытер рот платком и сказал, обращаясь к Леониду Ивановичу:
Хоть какие-то остатки совести у вас есть?! Сыну зачем жизнь ломаете?
Николай быстро пришел в себя, вытер кровь с разбитой губы, весь ощетинился и достал из заднего кармана джинсов нож-бабочку. На секунду мне показалось, что пришел конец. Я как-то легко это осознал и принял. На дворе ночь наползала на вечер. Двор не освещается толком. Один звонок Леонида Ивановича нужным людям, и с телом все решится быстро, как в лучших фильмах Тарантино. И тут с заплаканным, мятым лицом, поднялся с дивана Степан и, шатаясь, сказал:
Спокойствие, только спокойствие. Это мой друг, Максим. Он никому не сделает плохо, сейчас он уйдет, и вы его больше не увидите. Пойдем, Максим, на кухню.
На мое удивление Степан теперь уже сам взял меня крепко под руку и повел на кухню, где с буханкой хлеба играл маленький Паша.
В коридоре Леонид Иванович успокаивал Николая, грозившего зарезать меня или заставить языком слизать все с пола, а я сидел на табурете и без всяких эмоций наблюдал за играющим мальчиком. Хлеб прыгал из одной его руки в другую.