За своими сигаретами лезть в пальто не хотелось, поэтому я встал и взял из пачки, лежащей на холодильнике, про себя обругав желтый фильтр.
Давай выпьем, дружище, водки, проговорил Степан.
У тебя есть аспирин? спросил я с опустошенностью в голосе. Хотя, откуда тут аспирин
Как говорила моя бабушка, лучшее лекарство от всяких хворей это стакан водки.
Степан взял трясущимися руками с полки над столом две пузатеньких рюмки, дунул в них и поставил на стол. Ловким движением большого пальца открутил крышку на бутылке и наполнил рюмки. Пробка закатилась куда-то под холодильник, где, видимо, и пролежит до сноса пятиэтажки. Мы выпили, Степан похлопал меня по плечу, мол, все будет хорошо.
Я посмотрел на него и вдруг понял, что больше не чувствую жалости. Чего я вообще тут распинался? Руки ему обрабатывал. На диван укладывал. Ему все равно. Его все устраивает. Паша вот этот тоже. Сидит тут и улыбается. Даже не плачет. Мать в больнице, а папаша забавляется, с кем попало. Вырастет избалованным сынком и будет катать университетских девчонок на подаренном папой «Порше». Мальчик посмотрел на меня и подмигнул.
Сколько себя помню, Степан никогда не усложнял себе жизнь. Когда в институте он не смог сдать последний зачет на втором курсе, то не пошел на пересдачу, а просто отчислился. Тогда самые закоренелые двоечники остались учиться, купив преподавателю армянского коньяка, а он ушел.
Отслужил в армии полгода, потом комиссовали по здоровью. Упал без сознания во время тренировок. В госпитале обнаружили пролапс митрального клапана второй степени, но бабушка была счастлива возвращению внука домой.
На любой работе он не задерживался дольше трех-четырех месяцев. Везде ссорился с бригадиром. Жениться не хотел. «Завтра женюсь, не сегодня же», любил он повторять. Раньше на хлеб и сигареты брал с бабушкиной пенсии, теперь вот квартиру сдает. Хотя еще непонятно, кто и кому сдает.
Вдавив окурок в пепельницу и следом выпив рюмку водки, не закусывая, я решил, что хватит с меня на сегодня гуляний и пора уже возвращаться домой. Чужой я на этом празднике жизни.
Пора мне, Степан. Спасибо за гостеприимство.
Что уже уходишь? взволнованно спросил он, обмакивая горбушку хлеба в банке из-под кильки в томате.
Да, пора. Поздно уже.
Слушай, я с тобой до магазина, ага? Продышусь заодно.
Куда ты собрался? спросил я скептически. Ты еле на ногах стоишь.
Ты меня знаешь, я как огурец. Сейчас только приберу со стола. Он взял пустую сковородку и кинул ее в раковину. Звон потряс мои перепонки. Паша несколько раз моргнул сонными глазами.
Теперь пошли, сказал Степан.
Пока одевались, подошел Николай, и сказал:
Брат, ты приходи завтра. Кристина тебя вне очереди обслужит по первому разряду за мой счет. Хорошо, брат?
Отвали от него сорвался Степан.
Николай злобно оскалился.
Спасибо, но я пока воздержусь, ответил я, услышав стоны Кристины в зале за закрытой дверью. Женат. И хотел ему показать кольцо на пальце, но увидел, что кольца нет.
В одно место засунь себе этот палец, шакал! уходя к себе в комнату, сказал Николай. Зря я тебя не зарезал.
Что ты ему средний палец показываешь, а? как конь заржал Степан. Они же не выносят этого.
Видимо, я тоже порядочно напился, что даже не сразу заметил, как показал Николаю средний палец, а не тот, где обручальное кольцо. Оно было на месте. Пронесло. Я выдавил из себя улыбку, словно последнюю зубную пасту. Пора валить отсюда, от греха подальше. Вряд ли что-то тут можно поправить. Все зашло слишком далеко, и даже сам Степан уже наверняка не знает, когда и что пошло не так, хотя это в его стиле все пускать на самотек. Мне бы со своей жизнью разобраться. Андрей был прав.
Перед самым выходом я махнул на прощание рукой Паше, который задремал за кухонным столом, подложив под голову ладошки. Жаль его, конечно, и мать его тоже жаль.
На улице уже горели фонари, тусклый свет от которых еле-еле пробивался сквозь мерно падающие хлопья снега. Мы, не торопясь, шли по дороге.
Я хочу скопить денег и уехать из этого проклятого дома, сказал, ежась от холода, Степан. Мне все здесь опротивело: все, кто тут когда-то жил, справлял свадьбы, юбилеи, поминки. Тусклый свет в окошке за зеленой шторой у бабки Мани опротивел. Я даже не знаю, жива ли она еще? Мужичье заводское, играющее в домино, опротивело. Качели ржавые опротивели. Тут повсюду смердит, как прокисший квас. Когда-нибудь все равно снесут его, сравняют с землей. Подкоплю денег, продам квартиру и на море жить, где тепло, где нет затхлости.
Не переживай. Накопишь и уедешь. Главное, пить завязывай.
Мы подошли к магазину и решили выкурить по сигарете.
Однажды в детстве мне как-то не спалось из-за ангины, сказал я. Так вот, сижу на подоконнике и своими глазами сквозь пелену окна вижу деревянные дома, молоденький тополь и двух влюбленных под ним на лавочке. Говорят, раньше на месте нашего микрорайона была деревня. Потом ее снесли, проложив бульвар и выстроив панельные дома. Тополь у нас во дворе, кстати, после видения почти сразу срезали. Остался лишь пень.
Ты не пил в тот вечер? спросил он, все еще шатаясь.
Смеешься, что ли? Мне лет шесть было от силы.
Тогда не знаю, сделав несколько затяжек и кинув сигарету, сказал он. Пошли. Холодно.
Я тоже свою сигарету выкинул и растер ногой.
Мы, ежась от мороза, быстрей зашли внутрь, взяли корзинку и направились сразу в винно-водочный отдел.
Помню, как вместо этого супермаркета был обычный гастроном и вон в том углу стоял автомат по продаже томатного сока. Ты брал чистый стакан, бабушка клала в кассу две копейки, и тебе наливали самый вкусный в мире сок.
А я помню последние автоматы с газированной водой на улице.
Сейчас они уже на свалках, наверное, ржавеют, ответил Степан, рассматривая этикетку на бутылке.
Охранник стоял рядом и как бы тоже рассматривал этикетки.
Положив в корзинку бутылку водки, кока-колу, сигареты и несколько бутылок пива, мы пошли на кассу. Охранник уже стоял около входной двери.
Девушка, а не хотите составить мне на ночь компанию? спросил Степан кассиршу заплетающимся голосом.
Она подняла на него свои недобрые уставшие глаза и буркнула:
Егор, иди сюда.
Охранник Егор сразу подошел.
Так, спокойно, сказал я. Не нужно охраны, сейчас мы расплатимся и уйдем. Он пошутил просто.
Знаю я вас, шутников, сказала она. Ходят тут всякие по ночам. Вам лучше убраться по добру.
Я не стал реагировать, оплатил молча покупки, уложил все в пакет и повел Степана на выход.
В этом гастрономе всю жизнь проработала моя бабушка, а вот кто ты такая?! крикнул Степан. Сама убирайся!
Замолчи, дурак, сказал я. Тебе пить совсем нельзя.
Мы вышли на улицу. Я плотно укутал горло в воротник пальто и надвинул на лоб шапку.
Тебя проводить?
Сам дойду, пробурчал Степан и пошел в сторону дома, брякая бутылками в пакете.
На самом деле, это не дом Степана прокисший квас, а молодость наша уже смердит. Призраки, одни сплошные призраки, как в нашем конструкторском бюро, где я один на всем этаже работал за кульманом, в затхлом помещении с тусклой лампочкой.
Теперь моя жизнь это Катька. Мой смысл жизни это сделать ее счастливой. А как я буду зарабатывать эти деньги совершенно неважно. Будет она счастлива, будет и мне хорошо. Жизнь сузилась до одного человека. Эта компактность мне нравилась, а Степан, Андрей, Ленка всего лишь гнилые яблоки на дереве жизни. С минуты на минуту должны были упасть.
Глава 3
Вихрь вместе с корнями выворачивал из глинистой земли высохшие деревья и остатки кустарника. Люди шли, молча, закрываясь руками от палящего багрового солнца, песка и пыли. Дети тощими ручонками держались за родителей из последних сил. Я тоже брел, постоянно спотыкаясь о камни и булыжники и пристроившись за спиной пожилого человека, который вел за окровавленную руку взрослого сына.
Вдруг какая-то женщина недалеко от нас демонстративно развернулась и пошла в обратную сторону. Ее примеру последовали еще несколько человек. Другие продолжали идти, пытаясь противостоять стихии.
Извините, а вы не подскажете, куда мы идем? закрываясь рукой от песчаного вихря, спросил я у пожилого человека. И в сущности зачем?
Просто иди, ответил он почти шепотом. Потом поймешь.
А если я не хочу срываясь на хрип, сказал я. Какой смысл идти вперед, когда не знаешь, куда и зачем идешь? Может позади легче и лучше.
Легче еще не значит лучше.
Не соглашусь.
Где ты был, когда создавалась Вселенная?! громогласно вопрошал собеседник. Скажи, если знаешь. Где ты был, когда создавались звезды на небе?! Скажи, если знаешь.
Я поймал на себе печальный, но в тоже время добрый взгляд сына.
Иди вперед, как бы трудно не было, сказал старик и замолчал.
Претерпевший до конца, будет спасен, добавил сын.
Тут я почувствовал теплую и нежную руку в своей ладони, подумал, что это Катькина рука, но, повернув голову, увидел, существо, лишь отдаленно напоминавшее жену. Лицо не выражало ни единой эмоции, как кукла из глины. Существо позвало меня идти за женщиной, силуэт которой уже почти скрылся на горизонте. Я хотел что-то возразить, но тут вихрь сбил меня с ног, а похожая на Катю кукла рассыпалась на множество черепков. Песок забил мне глаза, проник через рот в гортань, в нос и уши.
Телефон истошно звонил уже второй раз. Я с трудом разлепил правый глаз и решил не снимать трубку. «Кто сейчас вообще пользуется домашним телефоном?» подумал я. Трубку повесили.
Сон вновь начал завладевать моим сознанием, но, где-то через десять минут, уже в третий раз надоедливый китайский мотивчик начал настойчиво требовать моего пробуждения. Мне пришлось вылезти из теплой кровати и, шатаясь, пойти на кухню:
Алло, сказал я, чувствуя сухость во рту, как будто всю ночь ел песок.
Спишь?
Вить, ты, что ли?
Я, ответил брат. Слушай, у тебя еще блокноты с ручками остались?
Остались вроде, ответил я, посмотрев через балконную дверь. Коробки две кажется.
Поделишься?
Приезжай, забирай хоть все.
А тебе не нужны они, что ли, в работе?
На складе потом еще возьму. Меня от этих ручек уже мутит.
Через часик тогда буду.
Хорошо.
На другом конце провода положили трубку.
Я жадно выпил стакан воды, стоя босиком на холодном полу. Желудок принял воду как что-то чужеродное. Снова затошнило. Пришлось порыться в аптечке, достать десять таблеток активированного угля, растолочь их и запить вторым стаканом воды.
В ванной меня пробило на кашель. За последние шесть месяцев я дважды переболел ангиной. Приходилось пить антибиотики и с температурой ездить на работу.
Главное, получить должность и дотянуть до отпуска. Тогда приведу себя в порядок и отдохну. Не время сейчас расслабляться.
Голову мыть не стал. Бабушка всегда говорила, мол, по воскресеньям мыть голову грех. И бриться не стал. Почистил зубы и немного замазал синяк Катькиным тональным кремом. Попытался расчесать свой ежик на голове, но плечо заныло еще сильней, чем вчера.
Ну и вид подумал я про себя, выключив в ванной свет и пойдя на кухню.
Я вытряхнул полную окурков пузатую пепельницу в мусорное ведро и открыл окно, чтобы проветрить. Вымыл две тарелки, что лежали еще с пятницы в раковине, и поставил вскипятить воду в чайнике. Не найдя под кипой бумаг и пакетов пульта от телевизора, включил его по старинке нажатием кнопки.
В новостях говорилось, что все коммунальные службы города брошены на уборку улиц, и к понедельнику все будет чисто.
Раньше снег сыпал на толстые шкуры мамонтов, теперь он падает вниз на норковые шубы женщин, торопливым шагом бегущих по мостовым. У людей в городах есть не больше часа, чтобы насладиться белой красотой. Тонны песка, соли и реагента быстро делают свое дело.
В городе снежинки умирают быстрей, чем комары летом. Когда-нибудь мы все забьемся жить в крохотные комнатки стеклянных башен под самое небо, и уже некому будет увидеть, как снежинка упадет на брошенную древнюю мостовую, некому будет слепить снеговика и поиграть в снежки. Судя по тому, что происходит в мире, до этого осталось недолго.
Есть не хотелось, и, выпив чашку черного чая без сахара, я вышел на балкон покурить, где к горлу так подпер комок, что пришлось спешно бежать в туалет. Я обхватил обеими руками чуть вздувшийся овалом живот, и из меня вышла черная жижа из не растворившихся до конца таблеток.
Обессиленный, я повалился в велюровое кресло. Вернулась одышка. Я сосчитал пульс: сто десять ударов в минуту. Было ощущение, что кровь проникала в сердце лишь частично и забивалась в угол одного из предсердий, словно мышь.
Посмотрел вокруг. Катькина одежда была разбросана по всей комнате: пара лифчиков, несколько пар носков, три сорочки, одно черное шелковое платье и черный кожаный клатч. Пришлось заставить себя подняться и запихать все, что не попало в чемодан, обратно в шкаф, как попало.
«Неужели так сложно не раскидывать вещи? подумал я с раздражением. Или хотя бы убирать за собой. Это же элементарно».
Раздался звонок в дверь.
Если честно, я был рад, что Катьки сейчас нет дома. Отношения у нее с Виктором оставались натянутыми уже давно ввиду его вечной хмурости и отцовского бескомпромиссного темперамента.
Она даже порой задавалась вопросом: «А родные ли вы братья?»
Я такое слышал не только от нее. И, правда, схожесть с братом у меня была минимальная. Максимум, во что могли поверить люди, когда видели нас вместе, так это то, что мы родственники, но никак не родные братья.
У него светлые жесткие волосы, словно щетка для раковины, у меня темные мягкие. Он мускулист, у меня тельце рыхлое. У него глаза синие, у меня карие. А что касается внутреннего мировоззрения, то там вообще небо и земля. Мы различались взглядом на жизнь, привычками, увлечениями. Но при всем при этом мы все же являлись родными братьями, как ни крути. Кровь есть кровь.
Жена надолго уехала? спросил брат, делая глоток чая.
Скоро возвращается уже.
Что-то у вас тут табаком все пропахло. Курите?
Друзья были в гостях недавно, пытался оправдываться я.
Кто это тебя так приложил по носу?
Да так. В темноте наткнулся на косяк, ответил я первое, что пришло на ум. Как Машка? Говорить начала?
С дедом дома. Повторяет уже десяток слов. Бабуха это у нас подушка, сепа это Степа, табулет это у нас табурет.
Здорово. Нужно съездить к вам. Увидеть хочу ее. А то все некогда и некогда.
Приезжай. Двери всегда открыты. У матери давно был?
Давно, ответил я. Может, сегодня съезжу.
Брат взял конфету и стал молча разворачивать фантик.
Слушай, Вить, ты лампочку в ванной не поменяешь?
Лампочка есть?
Да.
Неси.
Он сходил, отключил подачу электроэнергии. Я достал из ящика новую лампочку, и все было сделано в три минуты.
Спасибо большое, а то Катька просит, просит давно.
Пустяки, сказал он. Ладно, я, наверное, поеду.
Уже? Тогда Машку поцелуй в щечку. Скажи, что крестный привет передавал и скоро привезет подарок.
Передам, сказал Виктор, беря под мышку две коробки с шариковыми ручками. Слушай, может, сходим вчетвером в кино, как твоя жена приедет?
Не знаю, Вить. Посмотрим. Катька может не захотеть. Я спрошу.
Хорошо, спроси.
Мы попрощались, и он ушел. Я выглянул в окно, крутя между пальцами сигарету, и подождал, пока машина брата не скрылась из виду. Потом несколько раз откашлявшись, жадно, до самого фильтра, выкурил сигарету прямо на кухне.
Бросив взгляд на затертый до дыр рабочий портфель, вспомнил слова бывшего начальника: «Максим, главное в нашей работе не качественные визиты, отглаженный костюм, а имитация бурной деятельности и широкая улыбка. Пыль в глаза пускай. Больше отчетов липовых сдавай. Все равно никто не будет проверять отгрузки со складов. Там вечный бардак.
Главное, имей на территории около пяти подкормленных врачей, и дело в шляпе. Они тебе весь план вытянут, а те, кто с утра до вечера горбатится, так и останется медицинским представителем. Зачем их повышать? Зачем терять таких муравьев?».
Через три месяца его уволили за низкие продажи на вверенной территории, а меня перевели в команду Веры Гончаровой, но его слова я запомнил надолго.