Лёня, ничего не соображая от захлестнувшей его памяти о прошлом, кинулся к певцу и стал его бить, приговаривая:
Не будешь больше петь сатанинские песни, комментатор
Певец выпучил глаза и не сопротивлялся. Толстяк сбежал, возможно, думая, что Лёня буйный из ближнего дурдома.
Лёня бил без промахаоткуда только силы взялись. Ведь сам он был довольно хрупкий малый.
Но кто-то схватил Леню за шиворот. Тот вывернулся и увидел перед собой Тараса Ротова. Память о поезде угасла, ушла в пятки.
Ты что, Лёня, в ужасе кричал Ротов. За что ты бьешь этого пришлого человека?
Как за что? За песню. А вы, Тарас, откуда?
Да я здесь живу, Лёня, рядом!
Почему он пришлый?
Потому, что я его первый раз вижу. А я завсегда пью здесь пиво, уже который год!
Лёня оглянулся, чтобы плюнуть в глаза этому человеку. Но к его изумлению тот исчез. Ротов, разинув рот, тоже смотрел на пустое место.
Какой быстрый оказался, удивился Ротов, выпятив свой живот. Странно: не орал, не звал милицию или на помощь, не бросился на тебя с кулаками. Исчез и все. Такой большой мужик, а такой трусливый. Нет, так не бывает. Тут что-то не то. Пойдем, Лёня, я тебя пивом угощу.
Присели. Безумный вид Лени изумил даже Ротова, которого обычно трудно было чем-либо удивить, даже оживлением мертвых.
Лёня, пришла пора рассказать, в чем дело. Никто не бьет человека, тем более певца, просто так. Давай-ка, поговорим начистоту. Я ведь такой человек, что прощу тебе самое жуткое.
Ротов почесал брюхо и пообещал:
И я тебя, Лёня, из любой жути могу вытащить. Недаром Валерия твоя называет меня «рот истины» Хо-хо-хо! Хо-хо-хо! Оборотная сторона истины. Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!
Ротов захохотал так, что спугнул соседа, и подмигнул Лене.
Слава Богу, сбег. Нет у него такой квалификации, чтобы слышать наш разговор. Метафизически он лох сразу видно.
Лёня немного отсутствующе отхлебнул из горла пивка и спросил:
Тарас, а нет ли новых вестей о Володе? Его ищут?
Тарас удивленно выкатил глаза:
Дорогой мой, Володя-то стал органом.
Каким органом?
Своими почками, естественно. Тело у него, так сказать, изъяли, оно давно уничтожено. А почки осталисьи он стал своей почкой.
Лёня словно очнулся от своего недоумения перед образом Аким Иваныча.
Как это? Что еще за кошмар?!!
Тебе наверняка об этом говорили. Экстрасенс, которая обнаружила его ботинок и штаны. Кстати, она, оказывается, знала Володю, и поэтому она попала в точку.
Какую точку?
Ну, то, что она нашла ботинок и штаны. А потом она определила, что у Володи остались в наличии одни почки, и эти почки подсадили эдакому старикашке миллиардеру за бугром. Она определила даже фамилию этого типа, и Инна нашла это имя в каком-то заграничном справочнике.
И долго такой мир может существовать? Как вы думаете? поинтересовался Одинцов.
Не очень долго. Но на наш век хватит.
Жаль.
Ротов хохотнул.
А что вы возмущаетесь? Это же было предсказано. Да что древние, им положено знать. Но даже поэт XX века написал в свое время: «Комубублик, а комудырка от бублика». Помните? А в начале XXI века мы можем этот стих перефразировать так: «комутело, а от кого остаются почки от тела». Так-то, Лёнечка.
Одинцов вдруг серьезно затосковал.
Тарас поглядел на него и пожалел:
Веселия вам не хватает, мой друг, веселия Посмотрите на меня: я в принципе человек веселый. Если я умру, пощекотите мой труп, только обязательно, Лёня, и труп мой захохочет. Проще на мир смотреть надо. Все эти героив ад попадут, а вдруг и вы попадете
Это еще почему?!
Не зарекайтесь. И сама справедливость может сойти с ума. Мы должны быть ко всему готовы. Ну что вы, дорогой мой, к примеру, в аду будете делать?
Одинцов развел руками.
А я вам скажу. Если выметафизический лох будете всю жизнь там визжать, а если подготовитесьто хохотать, ибо поймете, что всемираж, и даже ад. И потому остается только хохотать Хохотать над адом, согласитесь, это не плохо. Потому-то ячеловек веселый. Но сделаться таким веселым в адуочень трудно, почти недостижимо. Легче для смертных загрустить в раю.
И вы считаете, Тарас, что достигли такого состояния?
Ротов взмахнул руками, как крыльями.
Ничего такого я не говорил и не дерзну говорить. Только втайне надеюсь.
Грош цена тогда вашему веселью.
Почему? А этот мир? Вы думаете, в нем легко быть веселым при любых обстоятельствах? А потом, подготовка, дорогой мой, подготовка. Этот мирсамое подходящее место, чтобы быть готовым для пребывания в аду.
Лихо.
Да, кстати. Переведем разговор на другую тему. И Ротов, выпучив глаза, допил из горла бутылку пива. Морду-то вы зачем тому поющему господину набили? Мне показалось, что тут что-то не то. Хе-хе-хе-ха-ха. А я большой любитель, когда случается что-нибудь не то.
Лёня встал.
Мне пора. Извиняюсь, но надо.
Ротов развел руками.
Не смею задерживать. Насильно вам рот не откроешь. Нет, так нет.
Они расстались. Когда Лёня приехал домой, Леры еще не было дома. Зазвенел телефон. Одинцов вздрогнул и, почему-то в нервном поту, успел взять трубку. И услышал:
Это Аким Иваныч говорит. Держитесь, Лёня, настойчиво держитесь. Мы скоро увидимся.
И не дожидаясь ответа, говоривший повесил трубку
часть вторая
глава 15
Алёна возвращалась вечером с фортепьянного концерта. В сознании звучала музыка Рахманинова. Она любила слушать музыку одна, без друзей.
Чтобы пройти к метро, она свернула в незнакомый ей переулок. Прохожих мало, зато в стороне золотели купола церкви. Она залюбовалась ими и не заметила, что рядом почти бесшумно остановился черный мерседес.
Тревога вонзилась в сердце только когда открылась дверца машины. Мгновениеи цепкие, почти обезьяньи по хватке, лапы двух крепких большеголовых мужчин обхватили ее и втащили в машину. Дверца захлопнулась.
Прошло всего несколько секунд, и жизнь ее изменилась до безумия. Она сидела на заднем сидении мерседеса, а по бокамбольшеголовые, молчаливые мужчины. Впередиводитель, но голова крохотная, точно прячущаяся внутрь тела.
Алёна хотела закричать, но поняла, как это опасно. Мужчины по бокам молчали, водитель молчал, и она молчала, стараясь сдержать дрожь. А машина мчалась неизвестно куда.
Первые минуты ужас не давал ей возможности думать. Сердце билось так, что она чувствовала: оно вот-вот выпрыгнет, и она погибнет Зачем? Может быть, есть шанс выжить? Ее не бьют, ведут себя тихо, хотя и жутковато. Но ведь не известно, что будет.
В этот момент она ясно осознала, что если даст волю своему обычному ужасушансов не будет. На этот раз страх не спасет ее, как спасал раньше А ей хотелось жить, и это таинственное желание заставило ее собраться с мыслями.
Даже дрожь перестала бить, постепенно затухая.
Что с ней хотят сделать? Изнасиловать? Глупо. Секс сейчас не проблема. Ограбить? Глупо. Маньяки? Она мельком взглянула на лица большеголовых. Слишком тупы. Ей даже показалось, что эти двое едят, едят какую-то невидимую пищу. Во всяком случае, выражение глаз у них было такое, как у людей при последней стадии обжорства.
Больше всего ее страшила мысль об убийстве, и она, настроив себя на самое худшее, стала вспоминать, что нужно сделать, чтобы преодолеть страх перед смертью
Пока она так мучилась, мерседес уже покинул пределы Москвы и несся по Щелковскому шоссе.
Может быть, вы ошиблись? наконец вырвалось у нее.
Это были первые слова, произнесенные в салоне этого мерседеса.
Минуту-другую никто не отвечал. Потом большеголовый справа от нее процедил:
Мы не ошибаемся. У нас работа такая.
И что за работа?
На сегоднядоставить вас в один дом.
А дальше?
Дальше нам не известно.
Большеголовый слева гавкнул:
Лучше помолчите. Мы молчим, и вы молчите.
Алёна сообразила наконец, что окна машины были с тонированными стеклами. Да и без этого она бы не разобралась, в каком направлении ее везут. Тьма была вокруг, только мелькали пятнышки света. Поворот, еще поворот. Алёна молилась про себя. Еще поворот и машина остановилась около каменной ограды, напоминавшей крепостную стену. Вверху торчали железные острые прутья. Ворота открылись, и машина въехала внутрь этой крепости. Там на лужайке возвышался трехэтажный каменный дом с замысловатой башней. В стороненесколько пристроек. Участок, окружающий дом, был огромен и весь в лесу, так что в нем, наверное, можно было охотиться.
Большеголовые вывели Алёну. Не били, матом не ругались.
Нам туда, указал один из них на главное здание.
Алёна осторожно пошла за ними. Прошли охрану. Большеголовые провели Алёну в комнату на втором этаже. По путиникого, ни единой души. Комната оказалась метров двадцать, в углу кровать, обычная мебельочень странно для такого дома. «Может быть, это каземат, тюремная камера», подумала Алёна. Большеголовые ушли не попрощавшись, сказали только, что за ней придут.
Алёна опустилась в кресло. Опять все силы были направлены на то, чтобы убить страх перед смертью. «В конце концов, это же не катастрофапокинуть этот мир, убеждала она себя. Этим же кончается все. Впередимного миров». Но не эти мысли успокоили ее. Потом были молитвы на дарование достойной христианской кончины и на спасение души.
Но никто за ней или к ней не приходил.
Минуло полчаса. В конце концов (она знала некоторые «методы» в основном от Вадима), ей внезапно (раньше такое случалось крайне редко и на мгновения) удалось войти в то состояние, которое в Веданте называется четвертым состоянием сознания или «турией». Она сразу почувствовала облегчение. «Вот это действительно неуничтожимо, неуничтожимо в принципе, и оно совершенно конкретно. В этом убежище мне ничто не грозит, это мое истинное «я»подумала она.
Она не смогла долго удержать это состояние, но в душе все ликовало: удалось, удалось!
Еще три минутыи неожиданный, тихо-зловещий стук в дверь.
Она стала молиться«Царю Небесный..» и не отвечала на стук, погрузив ум в молитву. Дверь, тем не менее, как-то призрачно открылась и вошла девица, несколько даже забитого вида, но с подносом в руках, на котором стояла чашечка кофе и бутерброды с икрой.
Подкрепитесь, Алёна, сказала девица и подкатила к ее креслу журнальный столик, поставив на него поднос с «подкреплением».
Зачем я здесь? Чей это дом? Кто хозяин? быстро проговорила Алёна.
Решительный взгляд ее глубинно-голубых глаз устремился на вошедшую. Но Алёну поразило мелькнувшее рабское выражение у нее. Девица испуганно отшатнулась:
Я не знаю, я ничего не знаю
И быстро, виляя задницей, вылетела из комнаты.
Алёна озадачилась. То, что ее назвали по имени, почему-то вызвало надежду, но испуг девицы породил самые черные подозрения. Она даже не решилась притронуться ни к кофе, ни к бутербродам, хотя они казались весьма заманчивыми и аппетитными.
А вдруг они отравлены? подумала она.
Лишь только она об этом подумала, как дверь, уже без предварительно-зловещего стука, а просто бесцеремонно распахнулась, и на пороге оказалась молодая женщина в черном платье. Ее лицо встревожило Алёну, оно было значительно, но в каком-то подпольно-безумном смысле. В ее лице дышало что-то сладострастно-неприятное, змеино-причмокивающее, но умное и даже холодное, как блеск луны. Взгляд ее был внимательным, но отсутствующим.
Алёна! Голубушка! всплеснула руками женщина. Что же вы не кушаете?.. А, понимаю. Небось, боитесь, что отравлено. Напрасно, напрасно.
Женщина уверенно подошла к столу, молниеносно проглотила бутерброд и отпила из чашечки кофе.
Давайте знакомиться, сказала она, обтерев салфеткой мокрые губы, Наценька Заблудова. Это я.
И когда она произносила свое имя, в ее глазах вдруг появились трогательные слезинки умиления, но потом быстренько исчезли.
Это на мгновение настолько растрогало Алёну, что она только развела руками и потом отпила кофе. Никаких слов она не нашламолчала.
Заблудова стала ходить вокруг сидящей Алёны, как усмиренная хищница вокруг недоступного куска мяса.
Вы не хотите со мной говорить? спросила она у Алёны, мило улыбаясь.
Люди, которые везли меня сюда, посоветовали мне молчать.
Ах, болваны, болваны Да ведь это, Алёна, просто роботы. И они на вас так повлияли? иронически произнесла Наденька. Ну, надеюсь, вы разговоритесь.
Это угроза?
Отнюдь нет. Я покидаю вас. Но за вами придут.
И Заблудова вышла. Алёна всеми силами старалась сконцентрировать свой ум и волю на факте бессмертия души, бессмертия ее сознания, которое она обожала. «Пусть делают с телом все, что хотят. Ведь это не я, я не есть тело. Я должна убрать сознание и все, что с ним связано, из моего тела, и оно станет бесчувственным Так говорят тысячелетние практики. Чего же мне бояться? Боится мое тело, оно дрожит, потому что смертно. Но ко мне это не имеет отношения, яне тело. Это самое главное».
Так думала, борясь с дрожью своего тела, Алёна. И ей удалось в какой-то мере победить свой страх.
И тут же из-за двери высунулась мордочка какой-то чернявой девки.
Велено проводить вас к хозяину.
Сопротивляться было бессмысленно, и Алёна, собравшись с духом, пошла вслед за девушкой. Та производила впечатление забитого, но вместе с тем довольного существа.
Наконец, перед нимимассивная деревянная дверь с резьбой. Вверху Алёна увидела деревянную маску в виде человеческого лица с закрытыми глазами. Девушка робко приоткрыла дверь, впустила Алёну, а сама поспешно удалилась.
Алёну все поразило в этом пространстве: огромная комната, ковры, шкафы по ощущению наглухо закрытые, три дивана. Было что-то потусторонне-имперское в самой ауре этой залы. И главноепосередине выделялся антикварный красного дерева стол, за которым сидел человек лет сорока пяти. Но сидел он не в кресле, а скорее на троне, и на внушительной спинке этого трона возвышался отнюдь не золотой орел, а все та же маска: жутковатое из черного дерева человеческое лицо с закрытыми глазами.
И в этом кресле расположился немного странного вида человек в синем спортивном костюме.
Когда он повернул голову к приближающейся Алёне, той показалось, что голова эта как бы не имеет отношения к туловищу.
Она тоже была большая, но какая-то помятая, словно ее пришили к этому плотному, с громоздким брюхом телу.
Садитесь, Алёна, сурово сказал человек, садитесь к столу, и он указал на небольшое креслице сбоку, на почтительном расстоянии от себя.
Алёна безоговорочно села.
Трофим Лохматов, представился он. И перестаньте дрожать. Неужели я так страшен?
И он посмотрел на Алёну. Взгляд его был до такой степени мрачен, что Алёну опять охватила сильная дрожь. Но она не знала, что именно мрачный взгляд этого человека выражает высшую степень доброжелательства, на которую он был способен.
Не бойтесь, повторил хозяин. Я человек дикий, но серьезный. Могу это подтвердить. Посмотрите-ка на ту картину, и он указал рукой на висящую на стене картину.
Алёне стало дурно, закружилась голова: картина была ее созданием, та, которую украли из галереи.
Она взяла себя в руки: душегуб любит живопись. Не так уж плохо для начала.
А вы посмотрите в правый угол картины, там лицо
Алёна посмотрела и замерла. Картина, вообще-то говоря, изображала пляшущих монстров.
Почему же вы, Алёна, изобразили меня? взгляд Лохматова еще глубже помрачнел при этом. Алёна посмотрела на лицо в правом углу и вспотела от ужаса.
Там был единственный не пляшущий монстр. Крупным планом выделялось лицо, а туловище было скрыто в экзотических кустах. И вглядываясь в лицо Лохматова, Алёна четко уловила немыслимое сходствои, главное, внутреннее сходство.
Зачем же вы, Алёна, так? медленно спросил Лохматов, встал и принялся тихо ходить по комнате.
Алёна не ответила, собираясь с духом. Лохматов положил ей свою тяжелую руку на плечо и сказал:
Как вы угадали, что я такой? Я вам приснился?
Алёна отрицательно покачала головой. Лохматов подошел к ней.
Нет, я вам приснился. Я вообще снюсь людям. Но вы забыли ваш сон, а потом он отразился в картине.
Я никогда не пишу сны, выдавила Алёна. Во сне нет сути.
Лохматов захохотал.
Оно верно, оно верно! Ты схватила за череп мою суть. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
Это совпадение. Извините, робко оправдывалась Алёна.
Не притворяйся, Алёнушка. Думаешь, если ты мою суть открылазначит, я тебя съем? Ничуть. Я человек дикий, но серьезный.
Я это вижу, Трофим запнулась Алёна.
Трофим Борисыч. Но давай-ка с тобой на ты. Раз ты мою суть видишь. Видишь, но не понимаешь. Да я и сам тоже не совсем понимаю
Алёна тяжело вздохнула. «Похоже, кровью пока не пахнет. Но может быть еще хуже», тут же подумала она.
Лицо в картине смотрело на нее. Алёна задумала эту картину совершенно иррационально: писалось и все. Краски играли, жилии плясали те, которым положено лежать в гробу. Но именно «лицо» получилось иным. Алёну как ударило что-то в мозг, и она увидела в своем сознании «лицо», скорее его выражение, бредовое, как галлюцинация дьявола. Впрочем, так ей показалось сначала. Потом это ощущение пропало. «Лицо» проявилось на полотне быстро, точно дурь. Алёна призналась тогда себе, что не понимает, что это за видение и что это за «лицо». Но вспомнила, что после завершения работы над «лицом» ей еще сильнее захотелось жить. Пляшущие типы показались ей уступающими по монстровости «лицу».
Лохматов смотрел на нее и улыбался.
Вот вы какая, сладко и смрадно проговорил он.
Алёна вздрогнула: «Неужели секс? Ну, конечно!». Лохматов присел в кресло. Он заметил испуг Алёны.
Неужели ты думаешь, что я обижу или напьюсь крови создателя моего образа? и Лохматов захохотал, похлопав себя по животу. Иго-го иго-го!
Алёна смутилась. А потом подумала, не кроется ли за этим «иго-го» что-нибудь парадоксальное и худшее, чем питие крови?
Дочка, а тебя, может, накормить надо? Ты кушать хочешь? и Лохматов посмотрел на нее ошалелыми, чуть налившимися кровью глазами.
Нет, не надо, прорвалось у Алёны и, не зная, что сказать, она вдруг ни с того ни с сего выпалила:
А почему вы просто не купили картину.
Лохматов хохотнул.
Привычка, дочка, привычка. И принцип. Дело-то для моих ребят пустяковое. Они и слона из зоопарка уведут, не то что картину. У меня ей будет покойно.
Трофим Борисыч, вы
Лохматов вдруг резко оборвал ее:
Зови меня на ты. Я же сказал.
Почему?
Для душевности Я вообще всех покойников на ты называю.
Я не покойница, с воодушевлением возразила Алёна.
Извини. Ты совсем другое дело. Я тебя ни с кем не сравню, даже с покойницами.
Алёна поежилась.
А о сексе, не волнуйся, не трону. У меня девок, как ведьм на шабаше. Мне не тело твое нужно. И вообще, не бойся меня. Страхэто тебе не брат родной ни здесь, ни на том свете.
Это правда, Трофим? И меня не ждет ужас? вдруг смело спросила Алёна и посмотрела Лохматову прямо в глаза.
Ужас, он порой во мне живет, Алёна, ошеломленно сказал Лохматов, так что Алёна похолодела. Но я люблю ужас. В нем что-то живое, интересное копошится.
Он нажал кнопку под столом.
А теперь иди спать. Тебя проводят.
глава 16
Алёна вошла в свою спальнюэто была та же скромная комнатка, куда ее привели впервые. Только диван был разложен и постелена постель. Тут же раздался вежливый стук в дверь, и вошла Заблудова.
Алёнушка, а я вам почитать на сон грядущий принесла, зачарованно улыбаясь, сказала она. Это мой дневничок.
И она положила на стол тетрадку.
Не смущайтесь. Читайте. Для полного спокойствия запритесь изнутри. Там ключ. Спокойной ночи.
Алёна разделась, но не очень: боялась неожиданностей. Мысли не могли успокоиться. Отвращение к собственному телу, которое она старалась внушить себе, когда ее везли сюда, прошло. Тогда оно помогало ей преодолевать страх перед смертью: в конце концов, сбросить эту все равно обреченную оболочкутолько и всего, думала она тогда. Но теперь она самопотаенно почувствовала, что ее не будут убивать, и это вернуло ощущение тела. «Не такое уж оно ненужное, красивое, кстати»раздумывала она, позволяя себе нежиться в постели. Но теперь мысли о родителях, близких и о Вадиме не давали покоя. Ну, эту ночьодну ночь и не заметят. Мало ли. Но дальше? Что делать, как дать знать? Мобильник у нее отобрали те биороботы. Надо завтра как-то деликатно поговорить об этом с Лохматовым. Не с Надей же Заблудовой.
И тогда Алёна вспомнила о дневнике: «Надо почитать».
Дневник Нади Заблудовой
11-го мая. Я отомщу всем за свою уязвимость. Жить трудно: то ли тебя задушат в безумно темном подъезде, то ли наступят на ногу в автобусе, то ли болезнь мерзко-жуткая прицепится. Но главное, что уязвима в принципе. Я уже не говорю о смерти и других обидах. Отомщу, отомщу, отомщу. Но как отомстить. До встречи с Ним возможностей было маловато. И кому мстить? Обывателю? Он сам забит. Правительству? До него не достанешь. И тогда я поняла: надо мстить кому попало. Кто подвернется под руку. Или на кого упадет глаз. А глаз у меня злой. Года три назад, когда в супермаркете одна тетка пнула меня своим задоми как-то чересчур оскорбительно, я на нее с такой злобой посмотрела, что она испугалась. Сосредоточила волю и пожелала ей, гадине, провалиться в дерьмо. Но больше всего меня поразил напор и сила моей злобы. «Это же оружие», подумала я и решила проследить, где живет эта баба. Выяснила, проследила, все узналарядом живет, в соседнем доме. Уточнила, как зовут. И что же? Узнаюдня через четыре она сломала ногу, упав около помойки. Радость моя была бесконечна. Проверила силу моей злобы еще раз пятьи все удачно. Казалось, живи и радуйся. Кому завидуешь до истерикимсти. Кто обиделмсти. И так далее. И деньги не надо давать следователю, чтоб откупиться за преступление. Такое счастьехоть пляши целыми днями. Но нет правды на земле. Загвоздка: чтоб получился результат, надо огромное напряжение воли. Или как атомный взрыв злобы внутри себя.
Чем дальше, тем трудней у меня шло, я проверяла. Зубами в постельке скрежетала, чувствуяне то. Напрягусь, аж коленки дрожат, вся потом покроюсьи чую, не идет. Редко идет. Порой изовьюсь, и сама на себя зло напущуэто уж совсем от какой-то лунной ненависти. Лунатиком злобы становлюсь. Словно яэто не я. Так только в исключительных случаях бывало.
15-го мая. Все изменилось, когда встретила Лохматова. Он позвал меня, поманил. Сначала в постель, потомна работу. Жутковат он, правда, в постели. После оргазмов все чего-то ищет. На мне, на моем теле. Пальцами волосатыми так и проникает в меня.
В этом качестве я его боюсь, в другихлюблю. Хозяин он крепкий, хоть и сумасшедший по-своему. Как ему удаетсявсе свое дело в руках держатьне понимаю. Наверху у него все схваченобезопасно с ним. Бандиты, мафиози и прочие уважают егопотому, что его успех необъясним. Пугаются его немного за это, но хвалят. «Марсианин»такова его кличка среди своих. Потому, что он на этих «своих» совершенно не похож. Как чертова кукла среди детских игрушек.
Но перед Трофимом преклоняюсь, и он мне все прощает
С ним я чувствую себя менее уязвимой. С таким не зарежут случаем. И милиция не тронет. И кирпич на голову не упадет, мне один авторитет шептал на ушко в постели, что Лохматов могуч, потому что знает тайну Случая, тайну Случайности. По ногам я глажу себя, по головкенет, нет, кирпич на голову не упадет.
Оттого ему и девки-рабыни легко покоряются. Впрочем, он их не мучает. Ну, хлыстом за вечер раз-другой пройдется, и то за дело. Но и платит же им. Они так и говорят: «Нам платят за то, что нас бьют». И хорошо платят. Мамку с папкой содержат. Трофим на деньги щедрый. А если какая-нибудь тварь и дернется донестиее на другой день не будет. Кому она доносить-то будеттому же Лохматову! У него все схвачено.
Ведьмы что ли его обучали? Грешу, грешу, он человек добрый. А язла, девок бью редко, но за дело. Больше мучаю изощренно, но не переходя границ. Если границу перейдешь, то и крыса на тебя бросится и горлышко нежное перегрызет. А я при Трофиме жить хочу. Танцевать при нем сталараньше я танцы ненавидела. Наслаждение полюбила больше, чем раньше. Но считаю, что миру не отомстила, все еще впереди. Хотя мыслей пока нет. Тяжко. Если мир взорвешь, к примеру, то и меня тогда не будет. Тяжко. Голова болит от дум.
17-го мая. Я Трофиму один раз шепнула: «Если я тебя убью, ты меня простишь?» Он захохотал. Потом взглянул так весело (это значит, что мрак восходит в нем!), посмотрел мне в глаза, мы голые в постели лежали, похлопал по моему животу и сказал вдруг:
Если найду, он помолчал, то прощу.
Что это значит, до сих пор понять не могу. Чего найду? Кого? Что? Не меня же, я всегда у него на виду.
Другой раз шепнула ему за вином:
О тебе, Трофим, слух ходит, что ты можешь то, что другие не могут. Тебя ведь за это наверх могут взять. Большие дела вершить.
Он усмехнулся:
Что ты, Надя, что ты Слухи эти маленькие, незаметные. Я скромно себя веду. Всегда в тени. Защищен я Зачем мне все это? У меня свои большие дела есть. Другие, но большие. Это понять надо.
Вот так он мне ум вправил. Я кивнула спьяну головой, а он добавил:
Я и в быту скромен. Знаю, как концы своей души и своих дел прятать.
22-го мая. Иногда мне кажется, что я далеко не совсем понимаю его. К тому же, почему его взгляд так мрачен, когда ему особенно хорошо? Боязно мне как-то. Не то боязно, что вдруг ни с того ни с сего прирежетни-ни, со мной он так никогда не поступит. Знаю точно, как биение своего сердца. Бейся, бейся, мое сердце, всему миру назло. Я жива, жива, жива!.. Так вот боязно от того, что непонятно вообще. Впрочем, плевать. Мало ли что непонятно.
Мне, например, непонятно, почему я родилась? Почему? Откуда взялась?
Я об этом раньше не думала, но Трофим дня три назад мне приснился и как-то вывел меня на эту мысль. Злость меня берет невероятная, так и трясет Меня не спросили А хочу, чтобы меня обо всем спрашивали: согласна я или нет.
Это девок нашего шефа ни о чем не спрашивают
В шефе тайна какая-то лежит: боюсь я его и тянет к нему.
А шутов вокруг него, шутов
Но с шефом у меня все в порядкесам мне сказал: «За себя не беспокойся»
Но теперь появилась она, царевна, художница Ее не задушишь: сам не велел. Вникну.
На этом обрывалась запись, скорее «исповедь», чем дневник. Алёне все стало и темно и ясно про эту Наденьку. Но мелькнула мысль: «А что, если онамой черный двойник?» Даже затылок заболел.
Она встала и осторожно вышла в коридор. Рядомтуалет и ванная, весьма скромные. Но Алёна и помыслить боялась зайти в ванную.
Быстро вернулась и опять пробежала по страницам «дневника». «Теперь остается одножить»решила она.
глава 17
Наутро завтрак ей подали в постель. «Сам наш любимый шеф распорядился», сказала ей девушка. Она и внесла поднос с кофе, булочками и пирожными. Тут же появилась Наденька.
Я с вами кофейку попью, улыбаясь, проговорила она, садясь на кровать.
В руке она держала изящную чашечку.
Как вам дневничок? вкрадчиво спросила она.
Алёнушка вздохнула.
Вымой черный двойник, выпалила она.
Наденька даже взвизгнула от радости. Кофе расплескался на кровать.
А знаете, я вас за это могу укусить, вымолвила Заблудова, внутренне затаясь.
Алёна хихикнула: она решила, что Лохматов не допустит. Заблудова уловила ее мысль:
Если бы не шеф Но все равно когда-нибудь я вас укушу Хоть на том свете.
И не вздумайте напустить на меня вашу обаятельную злобу. Я защищена. К вам же и вернется, решительно высказалась Алёна.
Да не бойтесь вы. Моя злобаэто моя любовь. Тем более вы мой белый двойник. Негоже приносить вам вред.
Наденька встала и сладко потянулась своим змеевидным телом. Чашка ее, между прочим, упала и разбилась, что осталось без внимания.
Кушайте на здоровье, Алёнушка, кушайте на здоровье, пропела она и скрылась.
Алёнушке стало не по себе. «Если жизнь непредсказуема, то Лохматовтем более», подумала она.
Позавтракав, она не знала, что делать дальше. Дел не было, одни мысли. Она осторожно вышла в коридор, но решать, каким непредсказуемым путем идти, ей не пришлось. Легкая, как призрак, девушка, подхватила ее и повела в роскошный зал. Правда, роскошь была на редкость угрюма. Преобладал черный цвет, а запертые бесконечные шкафы вызывали подозрение. «В таком шкафу запирают навсегда», подумала Алёна.