В то время, когда Лукашин переступил за порог кабинета, жаркого, душного, выходящего окнами на юг, Фокин разговаривал по телефону.
На мгновенье вскинул черные прямые бровине ожидал такого гостя! но тут же заулыбался, закивал на стул возле стола и даже подтолкнул свободной рукой пачку «Беломора»: кури. Это уже совсем по-подрезовски. Подрезов любил угощать своих подчиненных табачком, особенно в командировкахспециально возил с собой курево, хотя сам и не курил.
Разговор у Фокина был с областьюЛукашин сразу это понял по той особой, можно сказать, государственной озабоченности на его молодом румяном лице и по тем особым словечкам, которые употребляют лишь в разговоре с высоким начальством: «Так, так вас понял будет сделано не подведем» Зато уж когда повесил трубку, дал себе волю: наверно, с минуту прочищал легкие шумно, как конь после тяжелой пробежки.
Первый мылил, с улыбкой сообщил Фокин. Насчет первой заповеди А как у тебя? Начал жать?
Начал.
И сенокос не забываешь?
Кое-кого отправил на Синельгу.
Фокин кивнул за окно на солнце.
Надо не кое-кого. Не прозевай. Бог для тебя специально не будет это колесо выкатывать. А как коровник? Покрыл?
До сих пор Лукашин отвечал и слушал как бы по обязанности: секретарь. Положено интересоваться. А тут вскинул голову: откуда Фокин такие подробности знает про ихний коровник? Вспомнил, как его, Лукашина, в прошлом году на бюро райкома песочили за то, что он сорвал обязательство, не закончил коровник к сроку?
Ну-ну, по глазам вижу, подмигнул Фокин своим черным хитроватым глазом. Приехал насчет техники клянчить, так?
Лукашин только плечами пожал: Фокин ну просто читал его мысли! Именно за этим, насчет жатки, тащился он в район, ибо, раздобудь он эту самую жатку, меньше людей потребуется на поля, а раз меньшезначит можно не прерывать работы на коровнике
Смотри, смотри, товарищ Лукашин, сказал Фокин и кивнул на дверь, в сторону кабинета Подрезова, с огнем играешь. До самого дойдет, какие ты художества в период уборочной вытворяешь, не поздоровится. В деле Евдоким Поликарпович отца родного не пощадит. Это уже намек на его, Лукашина, близость с первым секретарем.
Солнце било Фокину в глаза, жарило черноволосую голову, синий китель застегнут на все пуговицы, да еще от раскаленного стекла на столе поддавало, а он только зубы скалил от удовольствиябелые, крепкие, какие не то что на севере, а и на юге не часто встретишь.
Мне бы жатку, Милий Петрович, раздобыть, вдруг заговорил напрямик Лукашин. Вот бы что меня выручило.
Фокин ухмыльнулся:
У тебя губа не дура, товарищ Лукашин. Только где же сейчас жатку возьмешь?
Я думал, что, поскольку у меня строительство, райком пойдет навстречу
Ты думал!.. Сколько этой весной нам жаток завезли, знаешь? Пять. Из них четыре мы дали самым отстающим, а одну нашему показательному.
Вот показательному-то можно было не давать. И так все добро туда валят.
Ну, это ты с Евдокимом Поликарповичем толкуй, ежели такой смелый Опять намек на его близость с Подрезовым.
Фокин прошелся по кабинету, тяжело, по-подрезозски ставя ногу в ярко начищенном хромовом сапоге, затем решительно взял телефонную трубку:
Барышня, дай-ко мне «Красный партизан». Да побыстрее Товарищ Худяков? Здравствуй. Вот не думал, что ты в правлении загораешь. Фокин по-свойски подмигнул Лукашину. Почему не думал-то? Да погодка-то, видишь, не конторская вроде. Косой надо махать Чего-чего? Все давно смахал? Верно, верно, я и забыл. Слушай-ко, Аверьян Павлович, пожурить тебя хочу За что? Фокин опять подмигнул Лукашину. А за то, что ты соседа своего обижаешь Какого? Соседа-то какого? А того, у которого великая стройка Да, да, у болота, захохотал Фокин. Ладно, ладно, не прибедняйся. Жатку ему надо. Да, да Нету? Брось, бросьнету Откуда? А оттуда, что у тебя все косилки на полях. Правильно? А у него сенокос, сенокос в разгаре Понял? Понял, говорю?
Фокин еще несколько минут, то весело похохатывая, то наседая на Худякова, разговаривал по телефону, а когда кончил, сказал:
Поезжай. У твоего соседушки всякой всячины толсто. Да присмотрись хорошенько. Худяковзамок с секретами
Лукашин крепко, с чувством пожал протянутую короткопалую руку в черном волосе. Все-таки это была помощь.
Да, окликнул его Фокин, когда он был уже у дверей, с осени тебе дадим комиссара
Парторга?
Да. Негоже приход без попа. Есть решение райкома: у вас теперь будет освобожденный парторг.
А кто он?
Парторг-то? А вот это покамест секретец. У Фокина во все полное румяное лицо просияли белые, молочные зубы. А в общем, пройдись по райкому, он тутошний
3
Чугаретти просто взвыл от радости, когда узнал, что они едут к Худякову:
Вот это путёвочка!
Затем, когда сели в кабину, пояснил:
У меня там шуряга проживает, значит. Давно в гости зовет. А второе, конечно, Худяков
Тоже родня? спросил Лукашин.
Почему родня? Никакая на родия. Разве что на одном солнышке портянки сушили. А поглядеть на Худякова кто же откажется? Ведь этого Худякова, я так понимаю, и человека на свете хитрее нету.
А чем же он так хитер?
Чем? Чугаретти страшно удивился. Он даже на какое-то мгновенье баранку выпустил из рук, так что машина круто вильнула в сторону и впритык прошла рядом с жердяной изгородью на выезде из райцентра. Ну, Иван Дмитриевич Чем Худяков хитер? А цыгана кто облапошил? Не Худяков? Не слыхали? Ну, после войны дело было. Цыган, вишь, вздумал поживиться за счет «Красного партизана». «Давай, говорит, лошадями меняться, хозяин». А Худяковчего же? «Давай». Ну, сменялись. Цыган пять верст от деревни отъехалподохла кобыла, а у Худякова коняга тот и сейчас жив. Во как! Да чего там, Чугаретти коротко махнул рукой, у него даже сусеки в амбарах не как у всех. С двойным дном.
Какие, какие? живо переспросил Лукашин.
С двойным дном, говорю.
Это зачем же?
А уж не знаю зачем. Затем, наверно, чтобы на зуб себе завсегда было. Их доят, доят, а они все с хлебом
Лукашин захохотал: нет, неисправим все-таки этот Чугаретти. Начнет вроде бы здраво, а кончит обязательно брехней и выдумкой. А жаль. Хотелось бы ему поговорить об Аверьяне Худякове. Сосед. Да и мужик больно занятный. По сводкамсдача мяса, молока, хлебавсегда впереди, а не любит языком трепать. На районных совещаниях его не увидишь на трибуне, только разве вытащат когда, пробубнит несколько слов, а так все помалкивает и сидит не на виду, а где-нибудь в сторонке, сзади.
Лукашин давно уже хотел познакомиться с этим человеком поближе. Да, оказывается, не так-то просто это сделать, хоть он и твой сосед. Летом с ходу к нему не попадешьза рекой живет, а на председательских «собраниях», которые иногда бывают в районе после совещаний, его тоже не увидишь: то ли потому, что расходов лишних избегает, то ли оттого, что не пьет.
Так, говоришь, сусеки у Худякова с двойным дном? развеселился вдруг Лукашин.
Чугареттикоровьи глаза навыкате, ноздри в гривенникяростно накручивал баранку.
Машина подпрыгивала как шальная, ветер завывал в кабине, но Лукашин ничего не говорилпускай порезвится, дурь свою повытрясет: они теперь лугом ехали.
Благоразумие к Чугаретти вернулось за мостомс грохотом пролетели. Он задвигал дегтярной кожей на лбу, захлопал глазами, а потом начал виновато поглядывать на своего хозяина.
В следующий раз за такие фокусы выгоню, предупредил Лукашин.
А чего и не верите. Чугаретти по-ребячьи, с обидой ширнул носом. Я, что ли, выдумал про эти сусеки? Поди-ко послушай, что говорят про этого Худякова.
Кто говорит?
Народ. У них ведь, в «Красном партизане», что было до Худякова? А такой же бардак, как у всех протчих. А Худяков пришелша! Дисциплинкараз и двана лапу. «Я, говорит, научу вас землю рыть носом, но что полагаетсядам, голодом у меня сидеть не будете» Во как сказал Худяков на собранье, когда его в головки ставили.
Ну и дал? спросил Лукашин.
А то! Худяков да не дал. Его, бывало, твердым заданием обложили, смолокурня у отца была: врете, поклонитесь еще Аверьяну Худякову! Ну и поклонились. На лесозаготовки загнали в Вырвей, в самую глухоту, а он и оттуда на свет вырубился. Первым стахановцем сталво как! Правда, сказал Чугаретти, подумав, народишко в Шайволе не как у всех протчих. Дружный. Горой друг за друга. И вообще у Худякова такой порядочек: что народ решит, так тому и быть. Про Манечку-то небось слыхали? Ну, как он с дочерью родной разговаривал Нет? Да это ж у нас ребенка малого спросизнает!
Чугаретти опять начал горячиться. Это не по немурассказывать вполголоса. Он уж так: ежели возносить человека, то возносить до небес.
Ну и ну! воскликнул Чугаретти и помотал головой. Да вы, я вижу, про Худякова ни бум-бум. Ну а насчет того, как в город веники возил продавать Чтобы пятаками разжиться?
У Лукашина вдруг что-то вроде ревнивой зависти шевельнулось в груди, и он сказал:
Ты давай сперва про эту самую Манечку
А-а, это насчет дочери-то. Ну, так, значит, было. Приходит Манечка, младшая дочь, к отцу: «Папа, дай справку. Я учиться поеду». «А ты разве не знаешь, дочи, какой у нас порядок?» Это отец, Худяков, значит, спрашивает. А порядок у них такой: никого из колхозу. До семилетки учись, не препятствуем, а дальшестоп. Работай. Вот такой порядочек. Сам Худяков завел. Ну а девка у Худякова отличница круглая да и не робкого, видать, десятказаявление. Прямо на общее собрание адресовалась: так и так, хочу учиться. Отпустите.
Тут Чугаретти сделал небольшую передышкуспециально, конечно, для того, чтобы дать Лукашину все как следует прочувствовать.
Ладно. Собралось в назначенный час собранье. Вопросы: итоги на посевной, а также протчее в разном. Ладно. Дал Худяков картину по первому вопросу, все как полагается. «А сейчас, говорит, дело такое, что мне, говорит, лучше в сторону. Одним словом, семейный вопрос, передаю собранье своему заместителю». Ну, выслушали заявление. Сколько-то, может, помялись, потужились, а решенье вынесли единогласно: разрешить ученье Марии Аверьяновне Худяковой, как отлично окончила школу. Первое, конечно, то, что дочь председателя надо же уважить человека, раз столько для колхоза сделал, а второепятерки Манечкины. Кому охота талант живьем зарывать. Не звери желюди сидят И вот тут-то в это самое время поднимается Худяков. Чугаретти аж всхлипнулдо того расчувствовался. «Никакой учебы для Худяковой. Как отецза, а как председательнет». То есть вето. Как в Объединенной Нации. Однем словом, запрягайся, Манечка, в колхозные сани. Все у нас одинаковы
За открытым окном кабины косматился иссиня-зеленый рослый ельник, белые березки вспыхивали на солнце. Потом Лукашин увидел ягодницдвух беленьких девчушек с берестяными коробкамии сразу понял, что они подъезжают к Шайволе.
Ну и чем кончилась эта история? Так и не отпустил Худяков дочку?
Чугаретти удивленно вытаращил глаза: какое, мол, это имеет значение?
Лукашин не настаивал. Ведь то, что рассказывал Чугаретти про Худякова, скорей похоже на легенду, чем на житейскую историю, а легенде разве до подробностей и до мелочей всяких?
4
Пинега под Шайволой не уже и не мельче, чем под Пекашином, но перевоза нет, и Чугаретти увидел в этом еще одно подтверждение мудрости Худякова.
Вот так, сказал он многозначительно. Мало того, что он рекой от начальства отгородился, дак еще и всю связь ликвидировал.
Однако связь была. Не успели они спуститься с крутого увала к воде, как с той стороны, из-за острова, выскочила длинная узконосая осиновка с белоголовым подростком, который, как выяснилось, уже с полчаса поджидал Лукашина.
К правленью-то дорогу без меня найдете? спросил парень, когда они переехали за реку. А то бы мне за травой надо съездить.
Мотай, сказал Чугаретти и вдруг страшно обиделся: Да ты что, понимаешь, Чугаретти не знаешь? Чей будешь?
Ивана Канашева.
Чувак! А за дорогой от вас кто проживает? Кого ты видишь каждое утро из своего окошка в белых подштанниках?
Парень захохотал:
Олексея Туголукова.
Олексея Туголукова передразнил Чугаретти. Шуряга мой. Где он сейчас? На Богатке?
Не, дома кабыть. Ногу порубалк фершалице ходит.
Чугаретти пришел в восторг:
Вот это да! Везуха! С моим шурягой можно кашу сварить.
Шайвола раскинулась на пологой зеленой горушке, примерно в полуверсте от реки, и Лукашину с Чугаретти пришлось сперва идти лугом, на котором уже стояли зароды, а затем полями.
Луг был небольшой, гектаров восемь от силы, и Лукашин спросил у Чугаретти, есть ли еще домашние покосы у шайволян, то есть покосы возле деревни.
Нету. Всё тут. О, кабы у них были такие сена, к примеру, как у нас, Худяков раздул бы кадило. А то у них за пятьдесят верст ехать надо, да и то какие это сенакот наплакал. Ну, Худяков нашел выход. Раньше у них сено гужом добывали да зимойчистый разор. Просто съедали лошади колхоз. А Худяков пришел: «Не будем возить сено к скоту. Скот погоним к сену». Мой-от шуряга круглый год живет на Богатке, телят кормит. Там у них дело поставлено
За лугом, при выходе с поля, Чугаретти свернул налевошурин его жил в нижнем конце деревни, и Лукашин вздохнул с облегчением. Он любил ездить с Чугареттине соскучишься, но сколько же можноХудяков, Худяков
День был теплый, безветренный, душно и сытно пахло нагретой на солнце рожью, через которую шла дорога.
Рожь была неплохая, но и не лучше, чем у них в Пекашине. Капустник под самой горушкой тоже не удивил Лукашинакочаны как кочаны, а вот деревня его поразила.
Ни одного заколоченного дома (по крайней мере в середке, которой он проходил), а главное, и жилые-то дома выглядят как-то иначе, чем в других деревнях. У них, к примеру, в Пекашине какие дома уделаны? Те, где живет мужик. А на вдовьи хоромы, а их большинство, и смотреть страшно: как Мамай проехал.
Тут же вдовья нищета и обездоленность не бросались в глаза, и Лукашин, хоть и не без некоторой ревнивости, должен был признать, что это дело рук председателя. Его, Худякова, заслуга.
Присмотрелся Лукашин и к конюшне, которая встретилась на пути. Сперва показалось дикимгрязь и базар посреди деревни, чуть ли не под самыми окнами правленья (спокон веку хозяйственные постройки в колхозах на задворках), а потом подумал и решил: здорово!
Лошадь зимой, когда все тягло на лесозаготовки забирают, на части рвут, нигде не бывает столько ругани и скандалов, как на конюшне. А тут, когда председатель под боком, много не поскандалишь, не покричишь. Да и конюх всегда на прицелепоопасется самоуправничать.
Худяков встретил его у колхозной конторы.
Долгонько, долгонько, товарищ Лукашин, пропадаешь, я уж, грешным делом, едва не маханул в поле. Худяков указал рукой куда-то на задворки, очевидно, там были тоже поля. Как насчет чаишка? Не возражаешь? Солнце-то, вишь, где на обед сворачивает.
Лукашин не стал возражатьон теперь, как истый северянин, не меньше трех раз на дню пил чай, и Худяков повел его домой.
Ничего особенного Лукашин как раньше не находил в Худякове, так не нашел и сейчас. Мужик как мужик. Правда, сколочен крепко и надолго. Ему уж было за пятьдесят, а в чем возраст? В глазах? В походке? Ногу в кирзовом сапоге ставит неторопко, твердохозяин идет. Да и вообще по всему чувствовалоськорневой человек. Вагами выворачиватьне вывернуть Глубоко, как сосна, в земле сидит.
Лукашин все время думал, кого же напоминает ему Худяков, и, только когда тот стал расспрашивать его о райкоме, решилПодрезова. Вот у кого еще самочувствие и хватка хозяина.
Раскаленный самовар стоял уже на столе, когда они вошли в избу.
Лукашин поздоровался со старухой, сидевшей за зыбкой, и посмотрел на хозяина. Тот отвел глаза в сторону, и Лукашин понял: его ребенок, а не дочери или сына, который был в армии.
М-да, с новым удивлением посмотрел Лукашин на хозяина, у него везде жизнь на полном ходу
Закуска к водке (Худяков выставил непочатую бутылку) оказалась самой обычной, по сезону: молодые соленые грибы и луксвежие головки с пером, только что выдернутые из грядки, зато житник, пестрый, мягкий, хорошо пропеченный, был на славу.
Лукашин, с аппетитом уминая его за обе щеки, подмигнул:
Поучил бы, Аверьян Павлович, как такой хлеб делать.
А это уж к хозяйке надо адресоваться. Она у меня мастерица.
Да хозяйка и у меня не без рук, сказал Лукашин. С хозяином загвоздка.
У нас на Севере, товарищ Лукашин, всему голованавоз. Наши пески да подзолы без навоза не родят И я первым делом, когда встал на колхоз, взялся за навоз
Ну, у меня навоз тоже не валяется. Но живем вприглядку. Хлеб видим, покуда он на корню