Везде порядки одинаковы, уклончиво ответил Худяков и посмотрел на старинные ходики, висевшие на печном стояке, за зыбкой, потом для полной ясности взглянул за окошко, в поле.
Лукашин нисколько не обиделся: к делу так к делуон и сам был не очень-то рад, что в такой день сидит за рюмкой. И потому начал прямо, без всяких подходов: выручай, мол, Аверьян Павлович, соседа. У тебя сенокос закончен, вся техника брошена на полячего тебе стоит дать одну жатку хоть на недельку?
Худяков махнул рукой:
Ну, это пустое дело. Давай об чем-нибудь об другом.
Да почему пустое? загорячился Лукашин.
А потому. Коня отдай соседу, а сам пешкомтак, что ли? Да меня за такие дела колхозники со свету сживут. Скажут: из ума выжил старый дурак
Лукашин попробовал припугнуть райкомомразве не звонил ему только что Фокин? Получилось еще хуже: Худяков посмотрел на него с откровенной усмешкой: неужели, мол, ты это всерьез?
Не по-соседски, не по-соседски, Аверьян Павлович, заговорил другим голосом Лукашин. Вон я недавно кино видел«Кубанские казаки» называется. Так там, понимаешь, дружба у председателейне разлей водой.
Худяков рассмеялся:
А председатели-то кто тамзабыл? Мужик да баба
Шутка, видно, размягчила немного прижимистого хозяина. Он стал заметно разговорчивее и даже раза два выразился в том смысле, что помогать надо, без подмоги не прожить, а после того как Лукашин сказал, что он не задаром просит жатку, заплатит что положено, Худяков и вовсе запоглядывал весело.
Ну, а что бы ты, к примеру, мне отвалил, а? спросил он. Я ведь такой купец: деньгами не беру.
А чем же берешь? Натурой?
Худяков кивнул.
Ну насчет натуры извини. Сами вприглядку живем.
Есть у тебя натура, сказал Худяков. Та, которая на лугах да на пожнях растет.
Сено? удивился Лукашин. Нет, Аверьян Павлович, плохо ты районку читаешь. У меня сенокос, знаешь, на сколько выполнен? На шестьдесят пять процентов.
Знаю. Да я не сено у тебя прошу. Ты мне покосишко какой уступи. К примеру, озадки на Марьюше. У вас они все равно под снег уйдут.
В общем-то, это верноневпроворот у пекашинцев всяких сенокосов, в то время как Шайвола испокон веку обделена ими. Но легко сказатьуступи. А что скажет райком? Разбазаривание колхозных земельтак это называется?
Ты бывал на войне? спросил Худяков, глядя прямо в глаза. Забыл, что там без риска не только дня, а и часу одного не проживешь?
То на войне.
Ну, как хочешь. Худяков опять посмотрел на ходики. А я тебе вот что скажу: чистеньким на нашем местене выйдет. А что касаемо этих самых покосов, то я их каждый год покупаю у соседей. И в районе, кому положено, знают это
В конце концов Лукашин принял условия Худяковадругого выхода у него не было.
Жатка у меня на той стороне, на вашей, сказал Худяков, хоть сегодня забирай. Только без шуму. Не к чему на весь район звонить.
Глава шестая
1
Августовский день был на исходе. Над главной улицей райцентра из конца в конец стояло красное облако пыли, поднятое возвращающимися из поскотины коровами, овцами и главной скотинкой районного людакозами.
Лукашину с Чугаретти пришлось остановиться возле школы.
У нас мужики тоже подумывают об этих бородатых коровках, заговорил Чугаретти. Петр Житов подсчитал это дело: кругом выгода. Корму в обрез раз, и дваникаких налогов
Лукашин вылез из кабины.
Жди меня у Ступиных.
Это дом, где он обычно останавливался.
Чугаретти закивал головойдаже он понимал, что к райкому лучше не подъезжать на машине. Да и чего тут мудреного! Страда, председатели вкалывают на поле да пожне за первого мужика, а тут на-ко, второй раз на дню в райком. Уборщица увидит, и та руками разведет.
Гулко запели деревянные мостки под ногами, потянулись знакомые дома, конторы, потом впереди на повороте замаячил райкомпожар в окнах от вечернего солнца, а Лукашин все еще не решил, говорить ли ему с Фокиным о том, что рассказал Чугаретти, на тот случай, конечно, если нет в райкоме Подрезова.
Чугареттидьявол его задери! довел Лукашина до белого каления. Ему было строго-настрого сказано: не напивайся у шурина, не забывай, что тебе за рулем сидеть, а он явился к рекееле на ногах держится. Ну и что было делать? Лукашин загнал его в воду и до тех пор полоскал, пока тот не посинел от холода, пока зубами не застучал.
За реку ехали молчаЧугаретти дулся и чуть не плакал от обиды. Но разве он может долго молчать?
Только сели в машинузаскулил, как малый ребенок:
Вот и служи вам после этого. Я, понимаешь, все секреты про Худякова вызнал, а вы меня как последнюю падлу
Ладно, сказал Лукашин, можешь оставить свои секреты при себе, а я тебя последний раз предупреждаю, Чугаев. Понял?
Чугаретти не унимался. Он опять стал пенять и выговаривать, а потом вдруг бухнул такое, что у Лукашина буквально глаза на лоб полезли: у Худякова на бывшем выселке по названию Богатка, где работает его шурин, не только телят откармливают, но и сеют тайные хлеба
Какие, какие хлеба? переспросил Лукашин.
Потайные. Которые налогом не облагают
Как не облагают?
А как их обложишь? Какой уполномоченный пойдет на ту Богаткуза восемьдесят верст, к черту на рога? Нет, сказал убежденно Чугаретти, люди зря не будут говорить про сусеки с двойным дном
Лукашин, никогда до этого не принимавший всерьез россказни своего шофера, тут поверил сразу. Каждому слову.
«М-да, думал он, вот так Худяков!.. А я-то еще час назад ломал голову, как он умудряется концы с концами сводить. А оказывается вон чтопотайные хлеба»
Лукашин высунул голову из кабины. Они сворачивали к шайвольской мызе, где по записке Худякова он должен был получить у бригадира жатку.
Поворачивай обратно! вдруг распорядился он. В район поедем.
Чугаретти всполошился:
Только, чур, Иван Дмитриевич, меня не выдавать. Хо-хо?
Хо-хо, хо-хо, сказал Лукашин.
Вот так он и оказался второй раз на дню в райкоме.
Сперва, когда он услыхал про тайные хлеба, он так вскипел, что на все махнули на жатку, и на коровник, и на дом (только бы на чистую воду вывести этого ловкача Худякова!), а сейчас, подходя к райкому, он уже не ощущал в себе первоначального мстительного запала. И даже больше того: глядя на чистое, в вечернем закате небо, он жалел о потерянном дне.
2
Подрезов был у себя, к нему была очередь: зампредрика, редактор районной газеты, директор средней школывсе народ крупный, не обойдешь, и Лукашин, чтобы не терять понапрасну времени, побежал цыганить, то есть клянчить по учреждениям и магазинам всякие строительные материалыгвозди, олифу, стекло, замазкуи конечно же курево.
С куревом с этим была беда, в сельпо не купишьтолько на яйца да на шерсть, и вот приходится председателю добывать не только для себя, но и для мужиковиначе и на работу не дождешься. Теперь, правда, после выгрузки у пекашинцев было что дымить, но раз уж оказался в райцентре, надо побегать: кое-какой НЗ завести разве плохо?
В последнее время Лукашина частенько выручал председатель райпотребсоюза, с которым он познакомился близко на сплаве, но сегодня ничего не вышловсе служащие райпотребсоюза, в том числе председатель, были на уборочной в показательном колхозе.
Лукашин думал-думал, ломал-ломал голову и вдруг кинулся за дорогу, в орс леспромхоза. Не важно, что не Сотюжский леспромхоз система та же. И ему по всем статьям обязаны выплачивать калым. Во-первых, за землюразве не на пекашинской земле стоит орсовский склад? А во-вторых, кто разгружает орсовские баржи?
И вот выгорело. Сорок пачек махры отвалил начальник орса да потом еще по собственной доброй воле накинул десять пачек «Звездочки». Это уж исключительно для него, Лукашина, чтобы он, как добавил, смеясь, начальник, не слишком притеснял Ефимко-торгаша.
В общем, через каких-нибудь полчаса Лукашин притащил к Ступиным, где его поджидал с машиной Чугаретти, целую охапку разного курева. А кроме того, в кармане у него лежала еще накладная на десять килограммов гвоздейтоже из начальника орса выбил.
Гвозди нужны были позарезвот-вот начнут крыть коровник, и потому Лукашин тотчас же послал Чугаретти на базу к рекеавось еще застанет там кладовщика.
Я, кажется, задержусь немного, сказал на прощанье Лукашин. А ты на всех парах домой да по дороге, ежели не совсем темень будет, прихвати жатку. А то утром за ней скатайся, пока то да се
Окрыленный удачей, Лукашин от Ступиных направился в милицию, вернее к Григорию. Рубить ихний узел.
Григорий замучил их до смерти. На развод с Анфисой не соглашаетсяхоть ты башку ему руби. Это милиционер-то, страж законности! Затемсколько еще разводить канитель вокруг дома? Ни тебе, ни мне. Ни я вам свою половину не продам, ни вашу не куплю. Живите в полузаколоченном доме! Давитесь от тесени в одной избе.
Как все-таки это хорошо, что на свете есть показательные колхозы! Всю жизнь клял их за иждивенчество, за то, что на чужом горбу едут, а сейчас, когда ему в милиции сказали, что Григорий с Варварой и двумя милиционерами на уборочной в показательном колхозе, он чуть не подпрыгнул от радости. Надо, вот как надо покончить с этим делом, но если можно отложить хотя бы на недельку разговор с Григорием, то он за то, чтобы отложить.
В приемной Подрезова, куда впопыхах примчался Лукашинон все боялся опоздать, по-прежнему томились редактор районки и директор средней школы.
Евдоким Поликарпович знает, что вы здесь, тихо и вежливо сказал помощник.
Лукашин поблагодарил и подсел к редакторуу того в руках был «Крокодил».
Редактор знал егораза два был в Пекашине по поводу строительства коровника и даже чай пил у него, но тут, в райкоме, на виду у портретов, которые взирали на них с двух стен, счел невозможным такое занятие, как совместное разглядывание веселых картинок в журнале, и, отложив его в сторону, стал расспрашивать, как поставлена в колхозе политико-воспитательная работа в связи с развертыванием уборочных работ на полях.
Лукашин отвечал в том же духе, в каком спрашивал редактор: политико-воспитательная работа поставлена во главу угла политико-воспитательной работе уделяется большое внимание политико-воспитательная работаоснова основ успеха, а потом вдруг встал: вспомнил давешний разговор с Фокиным про парторга.
Интересно, интересно Кого Фокин решил дать ему в комиссары?
Лукашин прямо прошел в инструкторскуюне пошлют же в колхоз кого-нибудь из завотделами!
Тут было людно, в инструкторской: целая бригада сидела молодых, здоровых мужиков, каких сейчаспо всей Пинеге проехатьни в одном колхозе не найти. Одеты все одинаковополувоенный китель из чертовой кожи и такие же галифе. Крепкая материя. Один раз схлопотали лет десять никаких забот.
Лукашин поздоровался, вытащил начатую пачку «Звездочки» мигом ополовинили. Тоже и они, низовые работники райкома, до сих пор ударяют по «стрелковой».
Лукашин курил, перекидывался шуткамитут никто из себя номенклатуру не корчил, присматривался потихоньку, но так и не решил, кого из этих молодцов прочит ему в комиссары Фокин. Народ все был малознакомый, новый, подобранный Фокиным: тот как-то на районном активе заявил, что все парторги на местах должны пройти выучку в райкоме.
А где у вас Ганичев? спросил Лукашин. В командировке?
Нет, собирается еще только.
Лукашин пошагал в парткабинет: где же еще искать Ганичева, раз на носу у него командировка?
Ганичев на этот счет придерживался железного правила: прежде чем заряжать других, зарядись сам.
«А как же иначе? делился он своим опытом с Лукашиным, когда тот еще работал в райкоме. Не подработаешь над собойвсю кампанию можно коту под хвост. Так-то я приехал однажды в колхоз. Бабы плачут, председатель плачеттоже баба. У меня и получилось раскисание да благодушие А ежели, бывало, подработаешь над собой, подзаправишься идейно как следует, все нипочем. Плачь не плачь, реви не реви, а Ганичев свою линию ведет».
Память у Ганичева была редкая. Он назубок знал все партийные съезды, все постановления ЦК, он мог свободно перечислить всех сталинских лауреатов в литературе, сказать, сколько у кого золотых медалей, и, само собой, чуть ли не наизусть выдавал «Краткий курс». С ним он не расставался, всегда носил в полувоенной кожемитовой сумке на боку, и, смотришь, чуть какая минутка выдаласьприсел в сторонку и началась работа над собой.
Сейчас Ганичев один сидел в парткабинете, склонившись над столом с керосиновой лампой под зеленым абажуром, а что делал, не надо спрашивать: штурмовал труды товарища Сталина по языку.
Вся страна теперь была занята изучением этих трудов. Они появились в центральной «Правде» в самый разгар сенокосной страдыЛукашин как раз в то время был на Верхней Синельге. И вот приехал нарочный: срочно на районное совещание. Всех председателей вызывают.
Бабы подняли переполох: не война ли грянула? И он, Лукашин, тоже всю дорогу строил самые невероятные догадки и предположения: ведь не будут ни с того ни с сего собирать председателей в такую горячую пору! Думал о переменах в налоговой политикене первый год уже поговаривают о снижении налогов, думал о том, что в магазинах снова, как до войны, будут свободно торговать хлебом, сахаром, махрой, и конечно же думал о том, что превыше всего беспокоило баб, о войне.
Сорок семь верст он проехал верхом почти без передышки, сменил двух коней, в районный клуб вошел, хватаясь руками за стены, до того отхлопал зад.
Зал был забит до отказа, некуда сесть. И он уцепился обеими руками за спинку задней скамейки, на которой сидели такие же, как он, запоздавшие работяги, да так и стоял, пока Фокин кончил свой доклад.
А Фокин хоть по бумажке читал, но читал зажигающе:
Товарищи! Труды товарища Сталина мощным светом озаряют наш путь идейно вооружают весь наш советский народ
Последние слова докладчика Лукашин расслышал с трудомони потонули в шквале аплодисментов, да ему теперь было и не до них. Хотелось поскорее в парткабинет, хотелось самому своими глазами почитать.
Прочитал. Посмотрел в окнотам шел дождь, посмотрел на портрет Сталина в мундире генералиссимуса и начал читать снова: раз это программа партии и народа на ближайшие годы, то должен же он хоть что-то понять в этой программе.
Несколько успокоился Лукашин лишь после того, как поговорил с Подрезовым.
Подрезов словами не играл. И на его вопрос, какие же выводы из трудов товарища Сталина по языку нужно сделать практикам, скажем, им, председателям колхозов, ответил прямо: «Вкалывать». И добавил самокритично, нисколько не щадя себя: «Ну а насчет всех этих премудростей с языком я и сам не очень разбираюсь. К Фокину иди».
К Фокину, третьему секретарю райкома, Лукашин, однако, не пошелстрада на дворе, да и самолюбие удерживало, а вот сейчас, когда он увидел за сталинскими работами Ганичева, решил поговорить: Ганичевсвой человек.
Ну что, Гаврило, грызем? сказал он.
Ганичев поднял высоко на лоб железные очки, блаженно заморгал натруженными голубенькими, как полинялый ситчик, глазами:
Да, задал задачку Иосиф Виссарионович. Я по-первости, когда в «Правде» все эти академики в кавычках стали печататься, трухнул маленько. Думаю, все, капут мнеуходить надо. Ни черта не понимаю. А вот когда Иосиф Виссарионович выступил, все ясно стало! Нечего и понимать этих так называемых академиков. Оказывается, вся эта писанина ихняялженаука, сплошное затемнение мозгов
А как же допустили до этого, чтобы они затемняли мозги?
Как? А вот так. Сволочи всякой у нас много развелось, везде палки в колеса суют
Лукашин вспомнил, как мужики на выгрузке толковали про сталинские труды.
Слушай, Гаврило, а у нас поговаривают: вроде как диверсия это. Вредительство
А чего же больше? Ожесточение классовой борьбы. Товарищ Сталин на этот счет ясно высказался: чем больше наши успехи, тем больше ожесточается классовый враг. Смотри, что у нас делается. Даже в естествознании вылазку сделали, против самого Лысенко пошли
Тут зазвонил телефонЛукашина вызывали к Подрезову, и разговор у них оборвался.
Ганичев сразу же, не теряя ни минуты, опустил со лба на глаза свои железные очки, и больше для него никого и ничего не существовалоон весь, как глухарь на току, ушел в свою зубрежку. И Лукашин с каким-то изумлением и даже испугом посмотрел на него.