Все в том же неизменном кителе из чертовой кожи, как четыре и восемь лет назад, когда Лукашин впервые увидел его, и дома у него худосочные, полуголодные ребятишкивсе шестеро в железных очках, и сам он тоже в прошлом не от хорошей жизни маялся куриной слепотой. Но какой дух! Какая упрямая пружина заведена в нем!
Эта самая куриная слепота на Ганичева обрушилась летом в пяти километрах от Пекашина, на Марьиных лугах. И он всю ночь пробродил по росяным лугам, пока, мокрый, начисто выбившись из сил, не натолкнулся на колхозный стан. Но что сделал Ганичев после того, как взошло солнце и он снова прозрел глазами? Приказал скорей отвезти его в районную больницу? Нет, пошагал дальше, в дальний колхоз, где создалось критическое положение с сенокосом.
Над Ганичевым смеялись и потешались кому не лень, и сам Лукашин тоже не помнит случая, чтобы он расстался с ним без улыбки. А сейчас, в эту минуту, когда он смотрел на Ганичева, занятого самонакачкой, как шутили в райкоме, он не улыбался. Сейчас непонятная тоска, щемящее беспокойство поднялось в нем.
3
Подрезов стоял у бокового итальянского окна, как бык, упершись своим крепким широким лбом в переплет рамы, верный признак того, что не в духе. А почему не в духегадать не приходилось.
С заготовкой кормов в районе плохо, строительство скотных помещений сорвано, план летних лесозаготовок завален. По всем основным показателям прорыв! А раз прорывзначит тебя лопатят на всех областных совещаниях и даже в печати расчесывают твои кудри. Каково? Это при его-то гордости да самолюбии!
Правда, в самом главномв лесном делеу Подрезова было оправдание: район переживал период реорганизацииот лошади переходили к трактору, от «лучка» к электрической пиле, словом, внедряли механизацию по всему фронту работ.
Но реорганизация реорганизациейоб этом можно иногда напомнить первому секретарю обкома, да и то когда он в хорошем настроении, а срыв государственного плана есть срыв. И когда? В какое время? Два года подряд
Что скажешь?
То есть какого дьявола разъезжаешь по району, когда дорог каждый час? Вот как надо было понимать вопрос Подрезова.
Насчет жатки хлопочу.
А Худяков что? Не дал? Подрезов уже знал про поездку Лукашина в Шайволу.
Худяков вроде дает, да только за калым.
Ну насчет калыма говорить не будем. Здесь райком, а не базар, отрезал Подрезов. Это означало: договаривайтесь сами, а меня не вмешивать.
Ладно, подумал Лукашин, и на том спасибо.
Сенокос гонишь? Подрезов уже отошел от окна и, твердо ставя массивную ногу в запыленном, туго натянутом на мясистых икрах сапоге, зашагал по кабинету, красному от вечерней зари.
Лукашин доложил коротко, как обстоят у него дела, и вдруг ужасно разозлился. И на себя, и на Подрезова.
Его не первый раз вот так принимает Подрезов, и благо бы на народетогда чего обижаться. Секретарь. Надо вожжи в руках держать. А то ведь он и наедине удилами рот рвет.
И вообще, что у них за отношения? Приятелями их не назовешьПодрезов всегда стену ставит, но и делать вид, что он, Лукашин, для Подрезова только председатель колхоза, тоже нельзя. Не каждому председателю позвонит первый секретарь: «Ну, как живешь-то? Заглянул бы, что ли»
Лукашин заглядывал, они целую ночь пропадали на рыбалке, ели из одного котелкаказалось бы, свои в доску.
Черта лысого!
Через неделю, через две, когда Лукашин приезжал в райком на очередное совещание, Подрезов едва узнавал его, а уж колхоз пекашинский разделывал под орех
Однажды после такого разделывания Лукашин месяца три не заходил к Подрезову в кабинет. И не только не заходил, но и всячески избегал прямых встреч с ним вплоть до того, что, завидев на улице хозяина района, демонстративно сворачивал на другую сторону.
Подрезов первый пошел на примирение. Да как!
Раз вышел из райкома со своей свитойкто там такой храбрый шагает по мосткам на той стороне и не здоровается?
Лукашин, ты?
Я.
А чего не подходишь?
А чтобы не подумали, что подхалимничаю.
Хорошо, сказал Подрезов. Раз ты не подходишь, я подойду.
И что же? Пошлепал через грязную дорогу на виду у всей свитыздороваться с председателем колхоза
Ну, как Худяков? Видел хозяйство? спросил Подрезов.
Лукашин молчал, хотя об этом-то он и собирался говорить. Не сплетничать, не доноситьэто попервости только ему хотелось как следует причесать своего соседа, а разобраться прежде всего самому: как хозяйничает шайвольский председатель? Насколько верны эти россказни насчет тайных полей?
В кабинет вошел сияющий помощник Подрезова.
Телеграмма, Евдоким Поликарпович. Приятная.
Подрезов быстро развернул протянутый листок, пробежал глазами.
М-да, род Подрезовых пошел в гору. У сына дочь родилась, так что я теперь дважды дед. Он горделиво, по-молодецки вскинул свою большую умную голову и кивнул Лукашину: Есть предложение двинуть ко мне. Как ты на это смотришь?
Лукашин замотал головой: нет. Он по всем статьям должен ехать домой, да и надоели ему эти перепады в подрезовском настроении. Но разве Подрезов отступится от своего?
Нет, нет, пойдем. Да ты у меня еще и не бывал, так?
Потом вдруг снял трубку, сам позвонил в Пекашино: передайте Мининоймуж задерживается на совещании
4
Подрезов жил недалеко от райкома в небольшом желтом домике с красным, пестро разрисованным мезонинчиком.
Кроме этого мезонинчика, у дома была еще одна достопримечательностькусты черемухи и рябины, посаженные тут еще старым хозяином, доверенным знаменитых пинежских купцов Володиных. Но Подрезов кусты эти основательно поукоротилон любил, чтобы жизнь била в его окна.
Света в верхнем этаже, где жил Подрезов, несмотря на поздний час, не было, но сам Подрезов нисколько не удивился этому.
По крутой лестнице высокого, на столбах, крыльца они поднялись наверх, вошли в сени.
Подрезов чиркнул спичку. На той стороне длинных сеней обозначились зыбкие переплеты черной рамы, дверь сбоку с большим висячим замком.
Иди туда. Замок это так, вроде пугала. А я сейчас.
Лукашин по-ребячьи, совсем как в далеком детстве, вытянул вперед руки с растопыренными пальцами, пошагал в темноту, потом долго шарил по стене, отыскивая замок.
Яркий свет ударил ему в глаза, когда он наконец открыл дверь. Подрезов с лампой в руке встречал гостя у порога.
Устраивайся. А я буду хозяйничать. Женку не трогаю. Она у меня нездорова.
Запели, заходили половицы под ногами увесистого хозяина, захлопали двериПодрезов раза три выходил в сени. На столе, накрытом старенькой клеенкой, появилась квашеная капуста, соленые грибы, редька.
Тебя упрекал как-тобез рыбы живешь, а у меня тоже небогато. Тоже на лешье мясо больше нажимаю. А надо бы рыбки-то достать Чего все глазами водишь? Непривычно?
Лукашину действительно было непривычно. Столярный верстак, рубанки, фуганки, стамески, долота Самая настоящая столярка! И у кого? У первого секретаря райкома.
Не удивляйся, сказал Подрезов, я ведь, брат, по специальности столяр. Не слыхал? Да и столяр-то, говорят, неплохой. Поезжай в верховье районатам и теперь шкафы моей работы кое у кого стоят. Мне двенадцать, что ли, было, когда меня отец стал с собой по деревням таскать И вот когда в райком запрягли, специально это хозяйство завел. Хоть для разминки, думаю. Черта лысого! Забыл, как и дерево-то под рубанком поет. А ведь когда-то я с закрытыми глазами на спор мог сказать, что в работеелка там, сосна или береза По звуку
Подрезов налил гостю, себе, чокнулся, выпил. Потом, смачно хрустя капустой, смущенно подмигнул:
Ну, еще какие вопросы будут? В разрезе автобиографии первого? Образованиеначальное, семейное положениеженат. Старший сынтехник. Ребенком вот обзавелся. Дочьучительница. Замужем. И тоже с приплодом. Так что я по всем статьям дед.
А сколько же этому деду лет?
Мне-то? А как ты думаешь?
Ну, думаю, лет на пять, на шесть меня старше, не больше.
Подрезов довольно захохотал, слезы навернулись на его голубых, с бирюзовым отливом глазах.
Ты с какого? С девятьсот шестого? Так? Так. Подрезова, брат, не надуешь. Всех своих коммунистов знаю. А в войну и лошадей по кличкам знал. По всему району, во всех колхозах. Бывало, к примеру, твоей Анфисе звонишь. «Нету, нету лошадей, Евдоким Поликарпович!» Как так нету? А Туча где у тебя? А Партизан? А Гром? Мининой и крыть нечем.
А все-таки сколько же тебе лет? спросил Лукашин.
Хм Нет, я тебя маленько помоложе. По годам, как бы мимоходом бросил Подрезов. С девятьсот седьмого. Знаю, знаюстарше выгляжу. Не ты первый удивляешься. Я, брат, рано жить началв этом все дело. Знаешь, сколько мне было, когда я первый раз женился? Семнадцать. Подрезов смущенно заулыбался. А жене моей двадцать один, и я ее ученик
Заметив недоверчивый взгляд Лукашина, ухмыльнулся:
Думаешь сказки рассказывает Подрезов? Нет, правды не пересказать. Выру, речку, знаешь? Приток Пинеги? Ну дак я белый свет, а вернее, ели да сосны на этой самой Выре впервой увидел. Там моя родина. Выселок. За девяносто верст от ближайшей деревни. Беглые солдаты когда-то, говорят, скрывались. Школы до революции, понятно, не былодвадцать домов население. И вся твоя академия Псалтырь да Библия, да и то по вечерам, когда ты уж лыка не вяжешь. Я с восьми лет стал за верстак, а в десять-то я уже рамы колотил И вот когда мне повернуло уж на семнадцать, приезжает к нам учительница. Первая. Культурную революцию делать. В одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году
Памятный год, сказал Лукашин.
Слушай дальше! нетерпеливо перебил Подрезов и так разошелся, что даже кулаком по столу стукнул. Как на заседании. Ты когда город впервые увидел? Не помнишь, поди, такого? Ни к чему. А я до шестнадцати лет не то что города, а и человека-то городского не видел. Понимаешь, что такое был для меня приезд Елены? Подрезов налил в стакан водки, жадно выпил. Да-а А школы-то в Выре нетугде делать культурную революцию? Ну, я ребят кликнулс этого и началась моя общественная деятельность: построили к осени школу. И вот где пригодилось мое столярство! Старики на дыбыне надо школы, под старину подкоп, зараза мирская: староверы все у нас были Меня дома братья да отец дубасятиз синяков не вылезаю. Но и я упрямый. Даром что пенек лесной, а сообразил: нельзя без школы. В общем, построили школупятистенок на два класса да еще горенка для учительницы. Да-а Подрезов широко улыбнулся. Школу-то мы построили, а первое сентября подошлони одного ученика. Не пустили родители: «Мы без школы жили, и дети проживут». Ну, я опять пример подал: пришел, сел за партуучи. В общем, весной результаты такие: у меня на руках свидетельство за начальную школу, а у Елены брюхо
Способный ученик!
Ну, ты! Подрезов свирепым взглядом полоснул улыбнувшегося Лукашина. Знай, где губы распускать. Девка одна-одинешенька. Как среди волков Матрена у нас была. Старуха. Ни разу в мир за свою жизнь не выезжала. Чтобы святость соблюсти, с никонианами не опоганиться. Дак эта Матрена, знаешь, что сделала? Ночью школу соломкой обложила да жаровню живых угольков притащила Ладно, не сердись. Когда человека топят, разве он разглядывает, какое бревно под руку попало? Да я, уж если на то пошло, и бревно-то не последнее был. Лес на школу под выселок приплавилникто лошади не дает. И помощнички у менясоплей перешибешь. Я один среди них жернов. В дедка. Тот у нас в восемьдесят лет изгонял дьявола из плоти. Дак что я сделал? На себе, вот на этом самом горбу, перетаскал от реки бревна. Она, Елена, в жизни своей такого не видала. А история со стеклом была! О-хо-хо!.. Все готово: пол набран, потолок набран, окна окосячены, рамы сделаны, одного не хватаетстекла. А стекло за девяносто верст, в деревне, и навигация на нашей Выре только ранней весной да поздней осенью, когда паводки. А так порог на порогев лодке не проехать. И вот я ждал-ждал дождей да и пошел камни в порогах пересчитывать. Привез стекло. Через сто десять порогов и отмелей протащил лодку. Вот какая у меня любовь была! Дак разве она могла устоять перед такой силой?
Подрезов взялся рукой за свой тяжелый, круто выдвинутый вперед подбородок, мрачно уставился в стол.
Ничего-то мы друг про друга не знаем, подумал Лукашин и, прислушиваясь к шумно прогрохотавшей под окном машине (не Чугаретти ли опять загулял?), спросил:
А Елена твоя Что с ней?
Нету. В тридцать первом отдала концы Подрезов помолчал, махнул рукой: Ладно, кончили вечер воспоминаний
Однако Лукашина так взволновал подрезовский рассказ, что он не мог не спросить, отчего умерла Елена.
От хорошей жизни, буркнул Подрезов. Можно сказать, я сам ее зашиб. Ты знаешь, сколько во мне тогда этой силы лесной, окаянной было? Жуть! Я как вырвался на просторы из своей берлогимир, думаю, переверну. В восемнадцать председатель сельсоветану-ко, поставь нынешнего сосунка на такое дело! В двадцать председатель коммуны Потом дальшебольше. Первая пятилетка, коллективизациявся жизнь на дыбы. Меня как бревно в пороге швыряло. Сегодня в лесу, завтра на сплаве, послезавтра в колхозе По трем суткам мог не смыкать глаз. Лошади подо мной спотыкались да падали, а тут городская девчонка Пушинка Да чего тамдубы пополам ломались, а она уж что
Да, было времечко, с раздумьем сказал Лукашин. Ух, работали!
Еще бы! подхватил Подрезов. Мир воздвигался новый. Социализм строили. Сейчас сколько у нас в лесу техники, тракторов, узкоколейку делаем А ты знаешь, что в начале тридцатых годов мы лошадкой да дедовским топором миллион кубиков давали! Миллион! Одним районом. Вот ты у Худякова сегодня был. Какой, думаешь, у него рекорд в тридцатые годы был? Сто двадцать кубов в день при норме в три Вася Дурынин с ним соревновалсяна войне мужика убили. Прочитал это в районке, аж заплакал от расстройства. «Ну, говорит, черева из меня вон, а достану Худякова»
Кстати, насчет Худякова, сказал Лукашин. Что это у него за тайные поля?
Подрезов рывком поднял свою гривастую голову, по-секретарски сдвинул брови:
Это еще что такое?
Говорят. На Богатке телят откармливает и хлеб сеет. А налоги с того хлеба не платит
Ерунда!
Ничего не ерунда.
А я говорю, ерунда! рявкнул Подрезов.
Лукашина начала разбирать злость. Чего глотку показывать? Где они? На бюро райкома? Он вовсе не хотел бы наговаривать на Худякова (избави боже!), но раз Подрезов делает вид, что ему ничего не известно, молчать?
А откуда же у него, по-твоему, хлеб в колхозе, а?
Откуда?
Да, откуда?
А оттуда, что он работать умеет. Хозяин!
Ах, вот как! Хозяин. Работать умеет. А другие не работают, другие баклуши бьют. Так?
Да! рубанул Подрезов. Ты который год свой коровник строишь?
Это был удар ниже пояса. Лукашин вскочил на ноги, выпалил:
А ежели так будет дальше ежели так выгребать будут еще десять лет не построю!
Ты думаешь, что говоришь? Кто это у тебя выгребает?
А ты не знаешь кто? За границей живешь?
Советую: не распускай сопли! опять с угрозой в голосе сказал Подрезов. А то смотрисхлопочешь
Когда печать колхозную сдавать? Сейчас? Или на бюро райкома сперва вызовешь?
Подрезов медленно отвел голову назад, наверняка для того, чтобы получше разглядеть своего гостя. Но разглядеть его он не успелЛукашин уже громыхал половицами в коридоре.
Глава седьмая
1
Вышли из дому ранони одного дымка еще не вилось над крышами, серебряными от росы. И было прохладно, даже зябко. А когда добрались до болотницы да начали в тумане пересчитывать ногами старые мостовины, Лизе и вовсе стало не по себе.
Но Степан Андреянович был весь в испарине, как если бы они шли в знойный полдень, и шагал тяжело, шаркая ногами, с припадом.
И Лиза опять в который уже раз сегодня спрашивала себя: а правильно ли она делает, что больного старика одного отпускает на пожню?
Степан Андреянович первый заговорил с ней о дальнейшей жизни. Так и спросил вечор, когда она вернулась с коровника: как жить думаешь, Лизавета?
Она заплакала:
Какая у меня теперь жизнь
А я твердо порешил: как ни вздумаешь жить, а передние избы твои. Я и бумагу велю составить