Ужасно! В этом, в общем, виноват не ты, а сама философия
Если серьезното нужно же какими-то общими принципами руководствоваться в жизни.
Ну не знаю, может быть Но во всяком случае Топорков сегодня всех здорово повеселил. Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гёте, произнесла она, стараясь подражать акценту ширококепочных грузин из цветочного павильона Центрального рынка.
Игорь фыркнул:
Топорковболван!
Это точно, подтвердила Наденька, но он болван с чувством юмора, за что ему многое прощается, потому что чувство юмора у насбольшая редкость. Просто мы привыкли ценить только людей серьезных, важных и невероятно правильных. Наденька скорчила кислую мину:Нужно воспитывать у трудящихся чувство юмора! Вот в Канаде, например
Так то в Канаде! иронически-почтительно произнес Игорь, стукнув ладонью по рулю. Да еще не просто в Канаде, а в Канаде, в которой побывал мистер Мэдвэдэфф. Это особая страна, где одни молочные реки с кисельными берегами, и в этих реках купаются легкодоступные голые женщины на любой вкус.
Наденька рассмеялась.
А ты думаешь, там одни истощенные голодом безработные? спросила она.
Безработных во всяком случае хватает Да, кстати, а каким образом ты очутилась вместе с Медведевым?
Случайно встретилась в коридоре А что?
Да ничего, невольно помрачнел Игорь, вспомнив, как жмурился Медведев, смакуя разговор о Наденькиных прелестях. Ты с ним поосторожнее. Он вообще тип сомнительный.
Почему?
Черт его знает! Его довольно трудно раскусить, это крепкий орешек. Но мне кажется, что он не только физически, но и духовно косоглазый: одним глазомнашим, другимвашим. С ним можно влипнуть в грязную историю.
А по-моему, он просто бонвиван, которому на все наплевать. И в этом смысле он куда лучше всех этих старых маразматиков вроде Сперанского. Черную лестницу собираются, я слышала, закрывать, чтобы «зараза» не расползлась.
Может быть, они и правы, сказал Игорь без излишней убежденности, краем глаза взглянув на Наденьку: нет, она ничего не знает. Он с самого начала подозревал, что Надька примет сторону Евдокимова. Ее к этому обязывал хотя бы темперамент. Что же касается его позиции, то она, если разобраться, была ничейной: интересы Евдокимова и декана оставались для него в равной степени безразличными. Он просто сыграл на закрытии лестницы и сорвал банк. Перед Наденькой ему хотелось похвастаться победой над Сперанским, вовсе не вдаваясь в ее сущность, как личным достижением: я победил, порадуйся со мной; вот и все. Но сейчас он с удивлением ощутил, что эта победа за время, которое прошло после разговора в профессорской, утратила для него значительную часть своей привлекательности, превратилась в малозначительное происшествие. «Да, человек быстро привыкает к победе, следы оставляют только поражения», мелькнуло у Игоря.
Что плохо в тебе, так это то, что ты ортодокс, заявила Наденька. Ты готов оправдывать любые действия начальства, даже самые невероятные.
Брови Игоря сдвинулись.
А знаешь, что в тебе хорошо?
Что же?
То, что ты ортодокс не по призванию, а по служебному положению а это исправимо! Наденька откинула назад голову и залилась смехом.
Игорь снисходительно улыбнулся. Никому другому в жизни не позволил бы он подобного рода высказывания, оборвал бы на первом слове, перестал бы здороваться, но для Наденьки он делал исключение за исключением и находил в этом какое-то тайное удовольствие. Наедине с ней он позволял себе роскошь не быть начеку.
Просто я более ответственный человек, чем тынигилистка! он вдруг набросился на нее и ущипнул за ухо. Машина круто вильнула в сторону.
Не щипайся, я не нигилистка. весело закричала на него Наденька. Веди машину, я еще жить хочу!
Как же ты не нигилистка, когда все отрицаешь все! даже то, что ты нигилистка! Да ты нигилистка в квадрате!
Куда ты меня везешь?
К себе А что?
А то, что степень твоего нигилизма вообще трудно измерить!
Почему? удивился Игорь. Что же я отрицаю?
Супружескую верность!
Она сбросила плащ в прихожей, он подхватил его, вместе со своим нацепил на вешалку и тут же, в прихожей, поймал ее, привлек к себе и принялся целовать, зацеловывать, а потом на руках понес в комнату и, не давая ей перевести дух, осмотреться, опомниться, начал раздевать нетерпеливыми рукамиснял зеленое короткое платьице с золочеными пуговками, колготки, голубенькие трусики пока не осталась на ней одна только тоненькая золотая цепочка (его подарок)«ты лохматишь меня, сумасшедший!»а он наклонился и, лаская, целовал ее маленькие груди с набухшими сосками, потом живот, языком щекотал пупок и гладил упругие нежные ягодицы; он спрятал лицо между ее бедер: дурманящая теплота, невыносимое наслаждение, до стона, до обморокаи она впилась! не больно ничуть! ему в волосы и вздрагивала от ласк он застонал, с мукой оторвавшись от нее, и стал, не помня себя, срывать с себя одежду, словно она вспыхнула на нем факеломи они, голые, свалились на диван, обвиваясь ногами, руками, не отрывая губ от губ. Сладкая судорога пробежала по ее телу: она ойкнула, поджала ноги и приняла его целиком, руками касаясь его бедер, так что в каждое мгновение он был у нее в руках, в теплых, ласкающих ладошках; и пока блаженство накатывалось волнамимир, вселенная, человечество с его бедами и надеждами, христами и мао-цзэдунами утратили всякое значение, слиняли, растворились в горячем головокружительном потоке «Я мечтала об этом, когда болела», шепнула она. «Я тоже все время», выдохнул он в ее раскрасневшееся лицо
Он достал плед, чтобы накрыться, из бара принес бутылку армянского коньяка. Они грели рюмки в ладонях, попивали не спеша, кайфовали
Наденька, наконец, осмотрелась. Комната была большая, светлая, с двумя окнами. Уважение внушал роскошный вишневый ковер во весь пол. Расстановка мебели не свидетельствовала о вкусе (конечно, хозяйки!); казалось, как внесли ее рабочие, как поставили, так она и осталась стоять до сих пор. Да и сама мебелькакая-то разнокалиберная. Слишком громоздкий письменный стол со старомодной грибообразной лампой, к которому вовсе не подходит легкое, крутящееся креслице На столе валялись в огромном количестве газеты и книги; стоял телефон. Как только Наденька взглянула на него, он словно проснулся от ее взгляда и зазвонил. Неожиданный звонок в тихой квартире заставил ее вздрогнуть. Игорь не шевелился. Телефон звонил долго, терпеливо, потом оборвался на ползвонке, но не прошло и полминуты, как зазвонил снова.
Черт возьми!
Не надо, попросила Наденька, ну его!
Затерзает он нас! с раздражением выкрикнул Игорь. Он подошел к телефону:
Я слушаю.
Алло, Игорь? Тесть говорил не «алле», а «алло»; выходило как-то очень некультурно. Только теперь до Игоря дошло, что тестю он так позвонить и не собрался.
Я, Александр Иванович, сказал Игорь без особого подъема. Да, только что вошел. Еще в лифте слышал Да-да, конечно, это очень толковый человек (о Стаднюке). Все прошло замечательно! Спасибо! Большое спасибо!.. Ужинать?
Да, давай приезжай, гудела трубка. У тебя машина бегает? Ну вот, садись и приезжай. Или хочешь, Григория пришлю? Он еще не уехал в гараж.
Я не смогу приехать, Александр Иванович.
Что значит «не смогу»? Я из буфета клубнику принеснебось, в этом году еще не ел болгарскую! Круу-у-пная, зараза! и пахнет
Голый Игорь нетерпеливо поворачивался на кресле из стороны в сторону, поигрывая коньячной рюмкой.
Давай-давай, настаивал тесть. Сегодня футбол по телевизору, вместе посмотрим.
Александр Иванович! взмолился Игорь. Мне мне, у меня срочная работа: мне нужно статью одну по рабочему движению рецензировать к завтрашнему дню.
Ага! засмеялась Наденька, с дивана грозя пальцем Игорю. Это теперь называетсярецензировать статью по рабочему движению.
Игорь приложил палец ко рту: тс! и подмигнул ей. А тесть томился от одиночества в тишине пятикомнатных апартаментов.
Да пошли ты ее к черту! Приходи, побалуемся коньячком я знаю, ты любишь!
Александр Иванович, не соблазняйте, с меня голову снимут!
А может быть, статья у тебя того блондинка? с шутливым подозрением осведомился тесть. Игорю стало не по себе. Не нагрянул бы сюда на ревизию!
Александр Иванович! обиженно воскликнул он, и сам подивился, сколь естественной вышла у него обида.
Ну работай, черт с тобой! Сам съем всю клубнику, сказал тесть, вешая трубку.
Уф! Отпустил с миром. Игорь перевел дух. Вот ведь зануда! Не угадали, Александр Иванович, скорее шатенка!
Кто?
Аноним. Игорь усмехнулся. Это я для тестя определение нашел: аноним.
Почему аноним?
А очень просто, сказал Игорь, забираясь под плед к Наденьке. Как в лотерее выигрывает аноним. Как когда-то Стаханов. Разве в том было дело, что он выполнил сто своих норм? Не говоря уж о том, что это не производство, а полный бардак, когда можно лишнюю сотню норм выполнить Просто попался под горячую руку, потребовалсяи стал Стахановым. Так и тесть мойпотребовался, после окончания какого-то вшивого техникума. Он даже, наверное, сначала не понимал, что происходит. Он просто шел, глядя прямо перед собой круглыми, преданными глазами, а перст судьбы указывал вдруг на него, и его вызывали в отдел кадров или в партком. А вокруг люди с такими же преданными глазами, свои парни в доску, оставались в дураках. СЛУЧАЙ! И сначала его вызывали даже не в кабинеты, не наследил бы там, а просто в большую комнату к одному из столов. Это позже пошли кабинеты, которые становились все краше и краше, а секретаршивсе приветливее и приветливее к нему. Наконец, перст судьбы еще раз не указал на негоправда, к этому времени он, видимо, умишко накопил и научился нравиться, и он плюхнулся в кожаное кресло, обрел свою собственную секретаршу, очутился в кабинете с державным, многопудовым сейфом, с комнатой для отдыха сбоку, с телевизором, с пальмой в кадке и с могущественным пресс-папье на столесимволом его могущества, которым так удобно проламывать подчиненным головы И тогда он подумал: «Я был создан для руководства людьми»
Ты не любишь его?
Он посмотрел на нее недоуменно и, не отвечая на вопрос, сказал:
С тобой я вырываюсь из-под его власти С тобой я чувствую себя, он смутился, свободным.
Свободаэто осознанная необходимость, торжественно объявила Наденька.
Не смейся! чуть ли не с мольбой в голосе воскликнул Игорь. Я же серьезно. Я никому не рассказывал о тесте Нет, это лотерея, помолчав, вздохнул он. Ему нельзя подражать Можно повторить те же движенияи вытащить проигрышный билет. Сейчас другое время, когда всесильным стал не случай, а вульгарный блат. Он превращает деньги в бумажки, открывает любые двери, заставляет людей улыбаться, кланяться, потеть, бояться, он изменяет втихомолку инструкции, правила и даже постановления, он все «нельзя» переправляет на «можно», все «запрещается»на «милости просим».
Это точно!.. И ты женился начала Наденька.
Нет, остановил ее Игорь, здесь было не так все просто.
Извини, я совсем не хочу
Ну почему? Если рассказывать, так рассказывать. Как я влюбился в дочку анонима, а я в самом деле в нее влюбился? Я вернулся из армии, оттрубив законные три года, как пиявка впился в книги и протиснулся в университет. И вот однажды я прохожу мимо ее факультетаона училась рядом, в соседнем зданиии вдруг вижу: на улице останавливается черная сверкающая на зимнем солнце «чайка», и из нее выходит Танька в белой дубленке, отороченной мехом, и так небрежноне нарочно, не напоказ небрежно, а просто каждодневным жестомдверцей: шлеп! и этот образ у меня в голове так и отпечатался: шлеп! в голове пацана с Подмосковья, которого все детство отец ненавидел за хронические бронхиты, за кашель по ночамя ему силы мешал восстанавливать, и он кричал: «Прекрати кашлять, а не то придушу, щенок», а когда пьяный был, то не выдерживал: как я в подушку ни старался тихо кашлять, вскакивал и стегал ремнем куда ни попадя, а если мать бросалась защищать меня, то и ей попадало, так что она не бросалась, а только выла
Он замолчал; Наденька взглянула ему в лицо: оно было жестоким, злым.
Я отомстил отцуженился на Таньке. Он теперь тщеславится мной, подлец! Я к нему не езжу: ну, раз в два месяца Он постарел ужасно, опустился, пить не может. Я не могу простить. Видишь, вон на виске шрам? он скривил рот. Папашин. А ты бы простила?
Наденька задумчиво гладила его по груди.
Не знаю Мой папаша бросил маму, когда я пошла в первый класс, и больше не появлялся. Но он и до этого почти с нами не жил. Он был каким-то вечным командировочным, и я запомнила его вместе с огромным рыжим чемоданом в руке так что для меня отцовствоэто что-то такое чемоданное
Чемоданное! Чудачка же ты!.. Мне с тобой хорошо, признался он, и хочется говорить. Хотя потом, наверное, жалеть буду.
Почему?
Недопустимая слабость а нужно буриться.
Буриться?
Ну пробиваться вперед, понимаешь?
Ты пробьешься, я верю, шептала Наденька, нежно играя его гениталиями.
Ласковые пальцы с крохотными коготками звали к новым весельям. И подсматривала лукаво Ах ты, насмешница! Он одним махом сдернул плед, прикрывающий Наденьку, и набросился на нее: целовать, зацеловывать.
Игорек, милый, любимый лепетала Наденька, оглушенная поцелуями, и щеки ее пунцовели, и жглись, и ласкались.
А когда, прервав на секунду свое движение в ней, он спросил очень тихо и очень по-доброму:
Ты и сейчас боишься смерти?
Она ответила с легким счастливым смешком:
Не-а, я бессмертна!
Ой, сколько времени? услышал Игорь сквозь сон. Он высвободил руку с часами. В тишине они тикали всеми своими колесиками, но циферблат оказался слепым, без единой стрелки.
Без двенадцати увидел он наконец расположение большой стрелки. А маленькая отвалилась.
Она приподнялась на локте, прижимаясь грудью к его плечу:
Дай-ка я ее поищу И почти в панике:Боже мой, без двадцати двенадцать! Мама, наверное, с ума сошла. Я обещала быть к ужину. Знаешь, у нее нервы Ей всякие ужасы в голову лезут. Ну как маме!
Может, все-таки останешься?
Нет, что ты! Она поднимет на ноги всю московскую милицию!
И пока она в ванной приводила себя в порядок, Игорь неподвижно лежал на диване, не зажигая свет, курил, пускал дым в потолок, и мысли его шли нестройной чередой. Он вдруг посмотрел на нее с подозрением.
Слушай, Надька, а за что ты меня любишь?
За твои дикие пляски в кровати.
И только? Нет, правда
За твои дурацкие сомнения и вообще. В общем, отстань от меня! Люблю, и все.
Слушай! Выходи за меня, а? Выйдешь?
Игорь?
Что?
Не шути так.
Я не шучу.
А жена?
Что жена?!
Он подбежал к столу; на стене возле него висела большая фотография Таньки, еще до замужества, на ступеньках дачи с соседским щенком на руках. Он сорвал фотографию и поспешно разорвал на клочкион снял ее со стены сегодня утром, «на всякий пожарный», и спрятал в ящик стола вместе с четырьмя кнопками, на которых она держалась.
Видишь: нет жены! Финита ля комедия! кричал он, посыпая клочками ковер. А в душе уже возникал, мужал и креп, параллельно этому действию и совершенно независимо, сам по себе, всегдашний страххолодный и острыйстрах прожить жизнь бессребреником, превратиться в старости в посмешище для ребятишек и беспомощным инвалидом подохнуть на продавленной койке на матраце в желтых подозрительных разводах, в городской полуголодной больнице. Нет, я от мира сего!
Ему вспомнилась встреча со своим бывшим однокурсником: недавно, в апреле, на Гоголевском бульваре. Тот зябко сидел на краю скамейки и что-то читал, среди луж и талого снега. На нем было потертое пальто, в котором он проходил когда-то все пять зим студенческой учебы. Книга, толстая, большого формата, пожелтевшая от времени, покоилась у него на коленях.
Игорь неслышно подошел к нему и тихо спросил:
Что читаем, сэр?
Рябов вздрогнул: шутка удалась.
А, Игорь! Рябов приподнялся, встряхнул ему руку, как стряхивают термометр, и улыбнулся расплывчатой улыбкой, весь там, в книге. Да вот неловким жестом он показал обложку книги и не решался сесть.