Ну ладно!
Стал аккуратно вешать брюки, загремели монеты из карманов.
М-м-м! Золотой дождь?усмехнулась она.
А это у тебя что? Джин? А какой-нибудь закусочки нет?
Ты самзакусочка!прохрипела она...
Утро пришло внезапно. Ну всеработать, работать!
Я кинулся к машинке, начал стучать.
Созидай, Назидай, Сображай (с одним о), Покупай, Попрекай, Пресекай, Присягай...
Она, конечно, с упреком глядела на меня, но я, черт возьми, не мог остановиться.
Сейчас, сейчас,кивнул я ей.Посягай, Заставляй, Застилай, Занимай!
Никак не мог остановиться. Она схватила свои шмотки, бросила взгляд:
Как-то в профиль вы мне казались интересней.
Ушла и унесла свои дивные ноги. Это бывает.
...Загибай, Забегай, Запекай, Запевай, Запивай, Увлажняй, Усложняй, У... У... У... Ублажай, Угождай, Утверждай, Утепляй, Упадай, Укоряй, Укрепляй, Упрекай, Возникай, Намекай, Закипай, Закрепляй, Заряжай, Заражай, Насаждай, Нагревай, Нагнетай...
Очнулся я от дикого звонаувы, совсем не колокольного. Я поднял голову и смотрел, как в лучах радостного солнца булыжник проламывает стекло в оконце и вместе с острыми сверкающими кусками этого стекла летит прямо в мою голову. Я вежливо отстранился. Осколки красиво усыпали мой свитер, булыжник шваркнул сверху в машинку и, не повредив ее, отскочил и лег. К счастью, мягкий оказался булыжник! Я внимательно посмотрел на него: розоватый, с гранитными блестками, с одного бока впалый. Потом поглядел на окно. Булыжникорудие пролетариата? Ничего себеутро нового дня. Видно, верующие уже совсем недовольны тем, как мы тут решаем их проблемы. Я хотел было выглянуть в оконце, объясниться, но подумал: запросто может быть, что у них имеется и второй булыжник.
Я временно простился со своими верными псами и двинулся в сторону трапезной. Может быть, сегодня что-то обломитсяведь я же, как-никак, уже вписался в местный процессв качестве доказательства даже прихватил булыжник. С начальством у меня всегда устанавливаются, в конце концов, добрые отношения. Помню, с шефом с моего последнего места работы мы дошли до того, что я читал ему в рабочее время свои стихи и он бурно рыдал, утираясь ширинкой (ширинкарасшитый платок, укр.).
В трапезной, ожидая раздачи, сидели уединенно только двое: Мартын и моя новая знакомая Леся. Но разговор у них был не интимный, а, скорее, напряженный. Мартын сухо кивнул мне, а она даже не повернула ко мне головы, но тон ее изменился на почти угрожающий:
...пришел, раскинулсядавай, говорит! Я ему: Сейчас, хорошенький мой! Вышла, зашла к нашему лейтенанту Володеньке: Володенька,говорю,разберись!
Я прислушался: сюжет был явно не про меня, но угрожающая интонация явно предназначалась мне: смотри!
Лгала, придумывала, игралано за всем этим маячило что-то четкое...
Мартын среагировал неожиданнокак бы искренне, от глубины возмущенной души,но на самом деле тоже явно играя на меня:
Как ты могла?! К тебе приходит мужик, одержимый нормальной человеческой похотью, а ты сдаешь его ментам!
В негодовании он даже привстал, откинул волосы со лба благородным жестом.
Ярый либерал, радикал... пока не начался рабочий день.
Тут мое внимание отвлекли еще двоебратья-близнецы, как-то в первый день я на них внимания не обратил, а напрасно. Зато потом полюбил. Они были абсолютно неразличимы, но один из них был главным инженером данного заведения, а другойего заместителем. И как после я узнал, вся их деятельность заключалась в том, что один из них совершал какое-то крупное хищение, а другой его возмущенно разоблачал. Посленаоборот. Бим и Бом.
Например, вдруг наутро выяснялось, что один из них ночью открыл ворота нашего храма, и в них под покровом тьмы въехала какая-то компания на трех машинахи с помощью бредня они тщательно пробрели имеющийся на нашей территории пруд с недавно впущенными туда зеркальными карпами. Наутро, когда это выяснилось (карпы не пожаловали на завтрак), возмущению одного из них (кажется, Бима?) не было предела:
Как ты мог это сделать, Андрей?!
Один театрально бьет, другой театрально падает. Потом все наоборот. Но сейчас у них был момент замиренияони мирно и даже любовно беседовали.
Я подсел к Мартынувсе-таки самый близкий мне человек.
Сейчас наигранное его возмущение по отношению к неадекватному поступку Леси как бы прошло и сменилось опять же наигранным как бы восхищением по поводу найденной в какой-то гробнице рукописи какого-то Евтихия Паленого, XVI век.
Какая свежесть! Какая глубина!он откидывал голову, снова играя на меня.
Леся равнодушно зевалаее подобные разговоры, как она бы сказала, не факали. Бим и Бом бодрыми, выспавшимися глазами поглядывали вокруг: что бы такое еще украсть?
Ну, это все понятно: сольный номер Мартына предназначался исключительно для менядля этого он меня и привез.
Я смотрел на него. Да, вся трагедия таких людей в неосуществимости их желания: сочетать неординарность личности с предельно ординарным, надежным существованием.
Будучи кинорежиссерами, они обычно ставят фильмы о скором и неизбежном конце светано при этом напряженно следят, чтобы их не забыли выдвинуть в местком.
Слушай!Я решительно подступил к нему (ибо своей любимой игрой он может заниматься до бесконечности).Ты с шефом не говорил насчет меня? Вовсю уже тружусь, наплодил борзых... но не могу же я, даже в монастыре, святым духом питаться?!
Он оценивающе, изумленно смотрел на меня, как бы открывая новые бездны падения (впрочем, это уже было!).
Да-а... а ты шустрый мальчик!процедил он. Что он имел в видуто ли мою безудержную тягу к наживе, то ли некоторые ночные нюансы... Неважно! Главноеему показать, что он знает все, видит насквозь. Ну ладно! Я шустрый, он благородный... С этим ясно.
Ну так как... говорил или нет?Я понял, что его надо загонять в угол, как курицу в сарае.
Он долго снисходительно смотрел на меня.
Ну так как?!тупо повторил я.
Разумеется, я говорил с шефом...
Обо мне?
Ну, прямо так о тебе мы не говорили... В основном мы касались некоторых более тонких проблем! Но я дал ему понять!..
Решив, видимо, что и так уже сказал достаточно, он поднялся и встал в очередь за Бимом и Бомом.
Так что же мнес голоду подыхать?!
Он только отмахнулсяпогоди, мол, со своей ерундой, со своими низменными проблемами!
Тут вдруг дверь в трапезную распахнулась, и вошел Сам.
Все буквально обомлели. По степени обомления я понял, что явление Самого в общую трапезнуюявление небывалое: видно, действительно нечто меняется в воздухе, раз так!
Он бодро и оживленно поздоровался со всеми и демократично встал вторым.
Скажите,я подошел к нему,мне стоять в очереди али нет? Дадут мне тут подхарчитьсяали как?!
Ну уж эти вопросы я не решаю!Он сокрушенно развел руками. Мол, если уж я и такие вопросы буду решать, то где же брать время для серьезных дел?
Так к кому же мне?голод разжигал меня.
Ну уж... не знаю.Он беспомощно огляделся.Узнайте где-нибудь...
Хорошо.
Стыдитесь,стыдливо шептал мне Мартын.Умерьте свой чрезмерный аппетит, хотя бы на людях!
После этого Мартын, отодвинув Бома еще на одну позицию, непринужденно встал рядом с Ездуновым и стал вдохновенно рассказывать о рукописи Евтихия Паленого, который, оказывается, когда-то умерщвлял свою плоть в этом монастыре (примерно как я!).
Я подивился глупости Мартыназачем он рассказывает такое Ездунову?Но, к удивлению моему, Ездунов слушал очень внимательно, переспрашивал трудное, а самое трудное даже записывал в тетрадку.
Они покушали, потом мирно закурили. Пьянея от дерзости, Мартын говорил ему ты.
Ездунов благодушно улыбалсяно взгляд его неотрывно следил за телеэкраном. Тут было оборудовано такое телевидение наоборот: обычно народ смотрит по телевизору своих властителей, а тут наоборотвластители могли смотреть на народ, столпившийся у ворот.
Толпа как-то нехорошо гудела, и булыжникиуже знакомые вкратце мнепомелькивали кой у кого в руках. Отчасти оно и понятно: если бы по своему телевизору они увидели бы монахов, весьма обильно трапезничающих здесь,это вряд ли бы их настроило на добродушный лад.
Ездунов посмотрел на экран, потом перевел взгляд на булыжник, лежащий на столе передо мной (но, к сожалению, несъедобный), потом вдруг перекинул взгляд на вошедшего в зал слегка опухшего после сна доктора Гридина.
Вот вы бы, два хулигана,добродушно проговорил Ездунов, почему-то объединяя нас вместе,взяли бы да вышли тудачтоб народ мог увидеть, в конце концов, что тут тоже нормальные люди живут, не с рогами на голове!
В голосе Ездунова звучал даже укоркак это мы, проживая здесь, не догадались сделать этого раньше, неужели по-прежнему все надо решать ему одному?!
Конечно, некоторым уютнее за каменной стеной!сардонически произнес Мартын, явно выставляя меня (хотя я был за каменной стеной всего сутки).
Но это было неважно. Машина работала.
Застигнутый врасплох Гридин стоял и неподвижно смотрел на Ездунова. Тот спокойно выдержал его взгляд.
Мне тоже, кажется, предлагается идти?проговорил наконец Гридин.
Это дело вашей совести,неумолимо произнес Ездунов (но почему же не его, ездуновской? Почему-то уверенно предполагалось, что уж с его-то, ездуновской, совестью все в порядке!).
А как вы думаетея не понадоблюсь тут как врач?язвительно спросил Гридин.
Врач вытолько во-вторых!сказал Ездунов. Да, он умеет произносить фразы.
А скажите, мне... можно не возвращаться?вежливо поинтересовался хирург.
Мы,шеф сделал явный нажим на мы,никого не удерживаем!
Надо отдать Гридину должноепосле этого он не стал лихорадочно рваться к стойке, вырывать, требовать куски, якобы на дорожку. Он повернулся и вышел. Я вышел за ним.
Уходя, я с изумлением услышал, как мой Мартын мерно читал Ездунову куски из Священного Писания... К чему это бесполезное занятие?
Овечью шкуру примеряют!Гридин, покуривая за дверью, кивнул туда.
Ну что? Уходим?сказал я.Или... боязно?
Пока что я ничего еще не боялся,сказал Гридин.
А что, вообще,страшно отсюда выходить?вскользь поинтересовался я.
Что значитстрашно?усмехнулся Гридин.Не пойдем же мы на рожон, как бы они этого ни хотели. Хватит одного булыжника с тебяне все так удачно падают. Мне твой кумпол чинитьхотя я и хирургникакого особого желания нету.
А за свой кумпол вы не боитесь?
За свой нет,сухо ответил он.Потому что я ничего такого не сделал, за что бы им можно было меня не любить. Скореенаоборот. А вот за тебя как-то неспокоен. Так что пойдем другим путем. Что-нибудь теплое хочешь надеть?
Все на мне!
Ну, тогда пошли.
Мы спустились в уже знакомые (приятно знакомые мне!) катакомбы. Я обрадовался: блестящая мысльотсидеть это смутное время в сауне, но мы молча миновали ее. Гридин, похоже, был, в отличие от меня, человек решительный и крутой.
Мы миновали холодный винно-бочечный коридоря игриво поглядывал на Гридина, но тот никак не реагировал, сосредоточенно шел.
Эти его игры с дефицитом: прикормитьотказатьмне вот уже где сидят!Гридин мрачно провел рукой по горлу.Прекрасно знает ведь, чтó меня здесь удерживает, так нетзачем-то эти детские игры с лишением завтрака?!
А что же вас здесь удерживает? (Совсем мокрое пошло подземелье).
Ты... здесь меня удерживаешь!повернувшись, резко ответил он.
Я?!
Ты! Завтра будем тебя потрошить.
А, да!
Да и тебе хватит гарцевать... знаешь ведь уже, что значит ущемление грыжипробовал уже?
О да! Это было в Москвев разгар игривого разговора на улице вдруг зажало внизу, глаза закрыло плотным туманом. И так, в этом тумане, я шел, скрючившись, держась за живот, пока не увидел вдруг в абсолютно сплошном тумане сияющий красный крести только на него уже и брел, очень долго.
О да!
Вообще-то, конечно... можете здесь квалификацию потерять,деликатно проговорил я.Народ здесь все больше здоровый, крепкий. Для поддержания квалификации не лучшее место.
А ты думаешь, я добровольно сюда попал?
А нет? Я думал...
Да нет ужизбави бог!Гридин сверкнул во тьме очками.Как только узнал он, что я за врача врач я, не буду греха таить, неплохой,так в буквальном смысле охота на меня началась. Загоняли сюда, как волка,и, как волка, соответственно, травили во всех прочих местах. Я поклялся себе, что это последнее место будет, куда я пойду, и так и сделали: действительно последнее!
Как же это так?!Я споткнулся.
Обычнокак все они делают: дожимают до конца. На предпоследнем месте, где я работал,самая хламная, наверное, больница на всем свете... врачей нормальных нет... Может, хоть тут, думаю, в покое оставят меня?.. Нонет! Не такие тут люди, чтобы своих замыслов до конца не доводить! Уж казалось быза что зацепиться? В больнице той врачи пилине просыхали, с медсестрами жили, больных обворовывалиполный распад. И, казалось бы, я на общем фоне чистым ангелом был. Так нет жепридумали! Сказал я в сердцах старушке одной: выброси это наше дерьмо, скажи детям своим, чтоб венгерский препарат принесли. И что ж думаешьв тот же день заявление от той старушки, написанное удивительно складно: Порочит советский строй, пропагандирует западную медицину. Казалось бы, в наши времена место таким заявлениям в мусорной корзине. Если бы был нормальный коллектив, то посмеялись бы все вместе, поставили бы этой старушке клизму и разошлись. Но откуда у нас быть нормальным коллективам? Единогласнособрали собрание и единогласно проголосовали: меня уволить! С гневным возмущением выступалии пожилые, и молодые. А рукавсе та же, по локоть все та же рука видна! Так и осталось односюда идти. Приняли как блудного сына... Оказали доверие. Да они еще не такие комбинации проделывают! Это только так... легкая разминка.
Мне стало вдруг казаться, что из этого подземелья не выберемся никогда.
Куда идем-то?испугался я.
Меня больше всего пугало то, что коридор, тускло освещенный, почти что темный, все поднимался и поднимался куда-то вверх... Как это может бытьпод землей? Потеря чувства реальности происходит гораздо быстрей, чем мы думаем,как только исчезают знакомые и понятные ориентиры. Что это? Куда идем? Можно ли это понимать в том смысле, что я пошел в гору? Навряд ли!
Потом мы уже лезли через какой-то земляной лазвпереди, однако, маячил просвет, а ведь для нашего человека самое важное, чтобы маячило что-то впереди,неважно, что у него по бокам.
Мы вывалились на какой-то холмпод обрывом змеилась река, другой скат медленно шел к монастырю, который был виден отсюда как на ладони. Отсюда он казался великолепным, чистым, возвышенным, средоточием всего светлого на земле и в небе.
Но эти неспокойные верующие продолжали окружать его, отсюда они походили на мух, облепивших праздничный торт.
Вдруг мы увидели, что по пологой длинной дороге к монастырю медленно движется колонна черных волг.
Гридин пристально вгляделся.
Церковные генералы пожаловали!процедил он.
Кортеж приблизился к монастырю. Вдруг с черными фигурками что-то произошло... они словно сделались короче... Сразу все, несколько тысяч, встали на колени? Точно!
Кстати,глядя туда, проговорил Гридин,лет двадцать назад, когда верующие вот так же вот забузили перед монастырем, их значительно проще на колени поставили: дали пулеметную очередь над головамис ходу все на колени попадали.
Вы как будто одобряете те действия!проговорил я.
Гридин, не отвечая, только досадливо махнул рукой. Мы пошли по косогору, время от времени оглядываясь на монастырь.
Кортеж долго стоял перед воротамипотом мы увидели, что он развернулся и двинулся обратно.
Не принял их! Ну и дуб!крякнул Гридин.
Мы стали спускаться в поселокудивительно неказистый, а впрочем, обычный: дома сколочены из каких-то обломков... вот дом, целиком сбитый из обшарпанных дверей! Да, быстро же я позабыл обычную жизньвсего за день! Каково же помнить ее тем, кто много уже лет проводит за стенами. Я вспомнил тамошнюю неброскую солидность, стоившую явно недешево. Даконтраст вопиющий!
Ты не представляешь, какое иезуитство кругом идет!говорил Гридин.Нельзя, например, в обычной городской больнице называть больному то лекарство, которое действительно может ему помочь. Можно называть только абсолютно бесполезное или даже вредное!