...Нашлись даже некоторые недобросовестные люди, распускавшие слухи, что у нас тут царская охота, стая борзых!Ездунов гулко захохотал, его поддержали.Некоторые определенного сорта руки распространяли даже списки с кличками борзых! Вот эти списки.Голос его зазвенел.Теперь вы сами видите, есть ли у нас борзые. Вот как мы поступим с этим пасквилем!Он с хрустом разорвал листы... хорошая бумага... Ну что жеи я на что-то сгодился.
Я вышел. На спуске с холма меня обогнал кортеж и просветленная толпа, прущая за ним. Все отлично!
Я приехал в аэропорт, чтобы умчаться отсюда подальше, но оказалось, без денег не летают.
Неожиданно в толпе возле буфета я встретил своего друга Миколуон с ходу заговорил о своем, словно мы и не расставались:
И я устроился в аэропорту в кочегарку. Работать в аэропорту великолепно: ощущение вечного движенья без какого-либо реального сдвигато, что все мы любим.
Многие промелькнули тут. Вот подъехали две огромные машины, из них вышли Ездунов и патриарх Аверьян, бурно расцеловались и плечом к плечу двинулись к трапу. Как я знал из газет, они летели на всемирную конференцию по бездомным, происходящую в парижском дворце Пале-Рояль. Что они шли плечом к плечуэто не совсем точно: меж ними, конечно же, шел Мартын, как бы переводя слова одного другому инаоборот. Ясно было, что без него вся эта затея обречена на провал. Возле трапа, однако, Ездунов и Аверьян действительно сомкнулись плечами и вытеснили Мартынано тот умело сделал вид, что так и было задумано, и тайком (хоть это видел весь аэропорт) перекрестил двух своих неразумных учеников...
Естественно, он разыскал менякак же без этого?
Ну, поздравляю, друже!ликовал он.Безоговорочнорожать только в воду, без разговоров!
Кого рожать-то?хмуро осведомился я.
Ты что, не знаешь, что у тебя будет сын?!воскликнул он.
Да, интереснопочему он так возбудился от этой абсолютно фальшивой ее легенды? Неужто у него аппетит только на туфту, только на искусственное, на муляжиа ничего настоящего, живого он так никогда не видел и не вкушал? Наверное, дело в том, что живое-то как раз склеивать не нужно, склеится и самобез посредников, поэтому он так любит склеивать фальшивоетут он необходим!
...Да, от рождения своего сына он навряд ли пришел бы в такой восторг! Но на то он и посредниквозбуждает его лишь чужое.
И от кого же мой сын?спросил я.
Он принял позу.
Слушай... не порть высоких понятий мелкой суетой!отчеканил он... Фраза-красавец! Да, ради такой фразы он не пожалеет и жизни (особенно чужой!).
Слушай... а к чертовой матери ты не вхож?поинтересовался я.
...Через три дня я получил аванс, купил пива, пирожков с саго, потом пошел к телефону-автомату и позвонил ей.
Привет,проговорил я.
Привет,как-то отрывисто ответила она.Сейчастолько выключу газ.
Чай пьешь?
Да нет, хотела отравиться... Ну, так. Слушаю тебя.
Пирожков хочешь?
С чем?
С саго!
М-м-м!сладострастно промычала она.Ну и чтовесь в ожидании?
Нувесь не весь... но частичнода!
Сейчас еду.
Только бы без посредников!подумал я.
Через полчаса она вошла в мою комнату, и мы, не теряя времени, накинулись на еду, покончив с едой, накинулись на пиво, покончив с пивом, накинулись друг на друга, покончив друг с другом, кинулись на газеты: ведь интересно, что в миредве недели прошло!
Потом я ушел в свою кочегаркуона осталась. Когда я пришел с ночной смены, в койке лежал какой-то человечек удивительного, не здешнего оттенка.
Массаж!деловито проговорила она.Сеансдесять рублей!
Надо же какой... прямо шоколадный!Я ревниво поглядел на него.
Съедим!Она щелкнула зубами.
Потом я встречал шоколадных все больше, потом вдруг в разгар ночной смены она пришла в кочегарку вдвоем с сумкойпрощаться.
Ну скажи, только честно,ты хоть немного еще любишь меня?куражилась она.
Я молчал. Прикрыв глаза, прикусив губу, она дернулась к топке, но как бы удержалась. Я сидел неподвижно. Саламандра танцует в огневспомнил я фразу из старой книги. Замелькали вверх по лестнице ногиона исчезла.
Впрочем, кого не встретишь в аэропорту! Встретил я и ее. Дело было так: накануне меня вдруг разыскал большой литературный генерал, зашел в кочегарку: Возьми корку хлеба от меняи запиши там у себя в мемуарах. Я записал.
На следующий день в аэропорт прибыл настоящий генералс кортежем мотоциклистов, с эскортом, весь в лампасах и аксельбантах. Рядом с генералом шла она. Не знаю, стала ли она военной,не пойму, но плащ у нее был с большими алыми отворотами, а-ля Тухачевский. Я скромно стоял в толпе, в своей незаметной форме старшего кочегара. Она вдруг оказалась рядом, прильнув, зашептала:
Это все так, ерунда... Простогенерал этот пишет детские басни, а у меня есть знакомые в журнале Уголек, поэтому все эти церемонии...
Я позволил себе несколько усомниться. Глядя в суровые глаза генерала, мало верил, что он пишет детские басни. Скореедетские басни сочиняет она.
Через неделю я получил открытку из Москвы: Да, ты недостоин быть отцом моего ребенка! Поиски продолжаются. Через месяц пришла телеграмма, почему-то из Рима: Жива. И плету кружева.
Мартына я тоже встретил. Я стоял в том же самом кафе, кстати, в той же жизненной ситуации, что и вначале.
Мартын вошел внезапно и стремительно, зорко огляделся. Потом вдруг небрежно скинул пальто. Как бы предполагалось, что сзади кто-то должен его подхватить, но никто не подхватил, и оно плюхнулось в грязь. Я внутренне дернулся, хотел поднять, но гигантским усилием удержал себя: может, он специально сбрасывает, чтобы другие поднимали?
Я кому-то нужен?капризно проговорил он.
Все ошарашенно молчали.
У меня шесть минут!оглядывая неразумную толпу, отчеканил он.
Все молчали. Я не спеша допил кофе, посмотрел на часы.
Осталась минута,подумал я.
Никто не откликался.
Бог хранит меня в дальней бочке
Дай три рубля,попросил я.
То были трудные восьмидесятые годыи они только еще начинались: столько мук еще было впереди! Жизнь моя сложилась странно: книги выходили раз в пять лет, и один рассказ в год выходил в журнале Аврора благодаря усилиям главного редактора, именно к нему я сейчас обращался. Мой единственный рассказ в год появлялся, как правило, в июне или июлев эти месяцы, как объяснял шеф, притуплялась бдительность городского начальства.
Может,говорил я,мне взять псевдонимПопов-Летний, раз уж так?
Что ж ты хочешь, чтобы я в ноябре тебя печатал?усмехался он, погруженный в самые глубины политики и потому, как правило, грустный.
Разговор этот происходил как раз в ноябре, в абсолютно мертвом для меня месяце... но есть, тем не менее, хотелось ужасно.
Бросать литературу и возвращаться в инженеры было глупо: быть писателем мне нравилось больше.
Нет! Три рубля я тебе не дам,произнес мрачный, длинный редактор, головой уходящий в самые высшие сферы и видящий там нечто кислое, судя по выражению его лица.Но могу дать триста,неожиданно улыбнулся он.
Как?!
...Но для этого тебе придется поехать на Саяно-Шушенскую ГЭС и написать очерк.
Согласен!воскликнул я.
Деньги я получил в Доме политпросвещения и был поражен не столько суммой, сколько обстановкойчистые, чинные, полупустые коридоры, холеные, вальяжные дамы, вполне, впрочем, благосклонные... наконец-то я пробился наверх! Теперь не надо быть дуракоми эти славные дамочки будут мне отсчитывать такие суммы всегда! Вон как кокетничают! Не надо быть дураком!.. Впрочем, дураком я уже несколько раз был... Но не в этот раз! Тут я, похоже, ухватил быка, и даже не за рога, а за гораздо более надежное место.
Я пересчитал деньги... Час назад у меня еще не было ни копейки. Вот это жизнь!
Полет был иссушающимв то суровое время еще не было принято разносить прохладительные напитки.
В самолете все спали (кроме пилотов, надеюсь?).
За иллюминатором простиралась фиолетовая тьма.
Вдруг появилась будто размытая полоска, бордовая, потом розовая. Рассвет?
Ну и страна у наси закат, и рассвет почти в одно время!
Плотина с неба напоминала штабель картофельных ящиков в мрачном ущелье... но штабель огромный. Мы летели над морем за плотиной, оно все вытягивалось, теперь плотина все больше походила на хилую затычку в огромной бутыли, вот-вот она выскочит, и все хлынет.
И не боятся!с восхищением подумал я.
Бросив в номере сумку, я тут же вышел на площадь перед гостиницей и почти сразу оказался в столовой. Божественный, уже почти забытый запах мяса... Здравствуй, жизнь!
Наконец, сыто отдуваясь, я вышел и в одном из переулков между домами поймал мощный, упругий ветер... Мне, видно, туда.
Я вышел на берег. Да, такой силы я раньше не встречал: широкая гладь Енисея летела с невиданной скоростью. На середине реки отчаянно тарахтела моторка и, казалось, не продвигалась ни на метр. Та, дальняя, сторона была ровно отрезана скалой, достающей небо; изредка в ней, как бандерильи в круп быка, были воткнуты елочки.
На этой стороне был поселок, аккуратные белые домики. Там, за рекою, ужас и дикость. Даа где же, интересно, плотина, ради которой сюда все съехались, и, в частности, я? Все двигались деловито... но у кого-нибудь спросить: А в какую сторону тут к плотине?было бы величайшей бестактностью. Наконец я решилсяи, что приятно, четкого ответа не получил.
Там!спрошенная девушка ткнула пальцем в автобусную стоянку.
Автобус все ближе подъезжал к штабелю ящиковон закрывал не только ущелье, а и небо. То были не ящики, а деревянная опалубка, как выяснил я потом, слившись с жизнью.
Из плотины как-то нестройно, вразнобой, торчали краны, причем двигались из трех десятковтолько два. Плохо работают!решил было я, но потом сообразил: неправильно, наверное, пенять дирижеру, что не все инструменты у него играют постоянно и на полную мощь.
Небо было ровным и серым, падающие снежинки казались темными. Но снега не было видно нигдевсе поверхности были крутыми, снегу не удержаться.
Автобус мой проехал по грохочущей эстакаде вдоль выпуклого брюха плотины, съехал вбок на кривую жидкую дорогу и остановился у будки. Ребята в заляпанных робах, покореженных касках, балагуря, пошли внутрь. И я со всеми, куда бы они ни шли!
Вот это да... Снова столовая!.. Но раз так надо! Не известно еще, что ждет впереди! Тут, правда, принимались не деньги, а талоны.
Откуда такой? Держи!корявая рука протянула талончик.
Я почувствовал, как слезы умиления душат меня... Замечательные люди!
Выйдем-ка!сказал мой друг Валера, бригадир бетонщиков, лауреат Ленинской премии, Герой Соцтруда, тридцатилетний крепыш абсолютно хулиганского вида: железная фикса, косая челка.Сбросим давление!скомандовал он, как только мы вышли из бригадного вагончика под хмурое небо. Мы стали сбрасывать, задумчиво глядя вдаль и вниз.
Плотину сжали с обеих сторон ледовые полятолько у самого водосброса дымилась черная вода.
Ну что? Пустите в срок?и это лирическое мгновение я хитро использовал для своего репортажа.
В ответ Валера резко повернулсяк счастью, отключив струю. Благодаря способности яростно есть глазами он и создал, наверное, лучшую на стройке бригаду: даже я почувствовал дрожь.
Пустим ли?Он презрительно глядел на меня, словно я в чем-то виноват.Пустим, конечно!.. Но как?! Ачто ты понимаешь в нашем деле? Чего напишешь? А вообще,проговорил он неожиданно примирительно,если бы знал всю правду, вообще бы не написал!
Мы вернулись в тепло, в вагончик, к ребятам... и другой правды мне не надодостаточно этой.
Я жил в поселке, в гостинице квартирного типа, километрах в десяти от плотины, в одном номере с двумя пуско-наладчиками из Ленинграда. Один из них был тощий, другойтолстый. Но в общемтолком я их не разглядел... Они являлись, когда я уже спал, зажигали в кухне свет, хрипло спорили, что-то чертили на клочках... Только эти клочки оставались от них и еще стада окурковими, как опятами, была утыкана кухня.
Потом они ненадолго засыпали, надсадно кашляя, и почти сразу, как мне казалось, вскакивали.
О! В темпе давай! Матаня идет! Спички взял? Беломор? Пошли!
Матаня, дико завывая, заполняла ярким светом прожектора нашу комнату, через минуту с воем уносиласьи больше не появлялась. Ни разу я не сумел прервать блаженного оцепенения полусна, подняться хотя бы на локте и посмотреть: что же это за матаня? Электричка? Дрезина? Катер? Так это и осталось для меня загадкой.
Болтаясь по бетонным подземельям станциии уже начиная соображать, что к чему, я вдруг нарвался на своих соседей: с грохотом и ядовитой пылью они ломали отбойными молотками толстую бетонную стену диспетчерской, потом выпускали сквозь пыльную дыру связку серебристых кабелей... коммутационный железный шкаф, должный красиво соединить все кабели в себе, был отодвинут в сторону, как ненужная мебель.
Так это ж все не работает!радостно объяснил мне тощий, кивая на шкаф.Вся страна поставляет с разных концовв результате ничто ни на что ж не налазит! Без нас, пусконаладчиков, это все железо. Только мы можем гайку диаметром четыре дюйма напялить на болт диаметром восемь дюймов. Без насвсе металлолом!
В номере они появились ночьюи в вскоре их унесла матаня.
Кроме них я еще знал электрика Женю, который изобрел колесико на доске и катался по кабелю над бездной Енисея, проверяя крепления. Узнал я и бетонщика Витю, который влезал в объем, сравнимый с его собственный погребальной урной, изнутри замуровывал себяпотом его как-то вытягивали веревкой под мышки.
И вот теперь все онине сомневаюсь, что все,стояли по берегам реки (внутрь станции пустили только начальство) и ждали. Берега были забиты людьми на несколько километров от плотины. Была ночь накануне решающего дня, давно намеченного планового срока, странным образом совпадающего с днем рождения Генерального секретаря, хотя нигде это официально не афишировалось: с культом личности, слава богу, покончили!. Склоны жили. Уверен, что никакой стадион Маракана никогда не будет столь громаден и столь радостно возбужден. Включение должно было произойти около полуночичтобы наутро, на завтрак, уже подарить Генеральному новую, самую мощную ГЭС. Все ждалина ветру, в темноте, и думали, мне кажется, не о Генеральном.
И вот по склонам грянуло Ура!вверх полетели каски и матерчатые шлемы. Светящиеся буквы над станциейЗапустим в срок!вздрогнули и загорелись сновауже от собственного тока! Забыты были все обиды и ссорывсе были счастливы в этот миг!
...Что ты здесь развел?Шеф поднял свои усталые глаза от моей рукописи. (От чего это он, интересно, устал?).Для чего я тебя посылал? (Поехал бы сам). Ты должен был нащупать проблемуи о ней написать.
Отсюда, из кабинета, ему, конечно, виднее. Без проблем нельзя!
А на хрена им проблемы?в сердцах сказал я.Им лучше без проблем!
Да, понял я, забирая рукопись, никогда мне не вникнуть в иезуитские тонкости комсомольской журналистики. Проблему им подавай! А потом, глядишь, проблема та и в жизни появится. Ну нет! Через два месяца премию ЦК ВЛКСМ получил нашумевший очерк Романа Ветровачто эта плотина, оказывается, величайшее преступление тысячелетия, и тысячи молодых брошены и обмануты на тех берегах. Я вспомнил те берега... преступлением я бы это не назвал. Но вот, оказывается, как надо писать, чтобы премии получать!
Причем премию этуза разоблачениевручил тот самый ЦК ВЛКСМ, который и затевал стройку... За ними не уследишь!
Теперь, вспоминая те времена, думаю с облегчением: слава богу, что я ту премию не получил! Началась бы шумиха, суета, заездился бы по заграницам, нажрался бы спецпайков. Ведь не удержался бы? Нет, не удержался! Но бог отвел меня от этого праздника жизни. Бог хранит меня в дальней бочке и не раскупоривает по пустякам.
Вместо этого я продолжал жить как раньше: одна книга в пять лет, один опубликованный рассказ в год. Мало? Достаточно!
Ну... за аскетизм!был наш любимый тост с друзьями в то время.
И постепенно, благодаря аскетизму, поскольку всегда писал что хотел, стал известным писателем. Во всяком случае, в аудитории из ста человек всегда известен примерно десяти. И вездеот Ташкента до Нью-Йоркавсегда найдутся двое, которые знают меня наизусть. Мало? Достаточно! За своих двоих и то боюсь!