ПомнюНью-Йорк, встреча с гостем из Петербурга, то естьсо мной. Знаю уже: дети кавалергардов будут спрашивать о сохранении традиций, бородатые демократы станут спрашивать о знаменитом петербургском мэре. В последнем рядумолодая пара, красавец и красавица... Они-то зачем пришли? Им что, в громадном Нью-Йорке пойти больше некуда, с их-то красотой?
Рядом со мной два моих любимых критика, переехавших в Америку. Втроем, можно сказать, выросли, радуя друг друга. Тут симпатии свободно раздаются! Я рад нашей любви... Потом, правда, оба эти критика обнесли меня премией, когда держали ее в руках... Чья-то бочка громче в тот момент грохоталавсе в ту сторону и смотрели! Успевай поворачиваться. А как же наша любовь?
Не по любви это делается. А по чему? По грохоту.
Но та встреча в Нью-Йорке заканчивается замечательнои кавалергарды счастливы, и демократы, и, главное, мы. Вдобавок в конце вдруг подходят красавец и красавица из последнего ряда: Вы знаете, когда мы уезжали из Харькова, мы взяли только ваши книги! Вот это да! Красота, значит, уму не помеха. Но что еще может пожелать себе писатель после таких слов?
Вот премий, правда, нет. Что ж делать? Душит отчаяние. После очередной неполученной премии я бегу по Москве. Неплохая вроде была представлена вещица. Ноне угодила! За ними не уследишь. Но в общем понятна механика: давно надо было притулиться куда-то. Объявить себя, скажем, смелым писателем!.. Какая тоска! Смелый писательэто тот, кто смело и отчаянно говорит то, что давно всем известно... не пойдет!
А, скажем, интеллектуальным объявиться, таким интеллектуальным, что никто не может понять? Тоже неплохо. Хорошие премии дают. Но... не собрался как-то. Легче писать понятно... Легких путей ищешь?.. Признаюсь, да.
Или, скажем, модернистом сделаться, отрицающим все старые формы, устаревшие и прогнившие, и отныне исполнять свои произведения только под барабан? Верное дело! Шей карман для премии... А патриотом? Или, наоборот,западником? Тоже хорошо!
Но некогда как-то! Вместо этоговсе пишу и пишу...
Ну и что толку? Премии где? Примкнуть куда-то надоа ты все один, как сирота!
Грустя о недополученной премии и в то же время радуясь свободе, я бегу по Москве. Давальщики премий, считая, что главноесебя показать, любую премию так изуродуют, что в руки не взять! Утешаю себя.
Я спускаюсь в подземный переход... Прощай, солнце! Снова ты сияешь не для меня! Внизу, у самых ступенек, стоит нищий и, не глядя по сторонам, читает книгу, вплотную придвинув ее к очкам... Может, духовное что-то? Я опасливо приближаюсь. Детектив! Детектив он читает, чтобы время не терять! Ну герой! Бог, оказывается, не забывает меня и дарит мне время от времени моих героев. Прямо не успеваешь модернистом стать! Глядь, бочка постмодернизма уже отгрохотала, вслед за бочкою Перестройка... А ты? Бог хранит меня в дальней бочке... Зачем?
На очередной встрече с читателями я снова оказываюсь перед полупустым залом... Не прогремел! Вот недавно тут выступал один смелый писательтак зал был битком набит смелыми людьми!.. А ты каких хочешь? Только своих! Все премии я пропустил и никому не известен... Никому лишнему, я бы сказал.
Я оглядываю зал. Вот только эти двое (двое есть всегда!) пришли сознательно, остальныепросто так. Всегда та же пропорция.
Ну, не такая уж плохая!
Начнем, помолясь. Я склоняюсь к рукописи и, только дочитав вслух до конца, поднимаю глаза: зал полон. Даже в проходах стоят. Вот то скромное, что я могу.
Но скоро снова все побежали на грохот.
Дай три рубля!
Через границы
Иностранный крем После бритья кончается как-то сразу. Нашдолго еще хлюпает, пузырится и выдает после долгого выжимания какие-то сопли. А этототпустит еще довольно сочную уверенную колбаску, и всебольше ни миллиграмма, сколько ни проси!.. Ну что жтут все по-другому... и главноедругие запахи... вот, например, этот, в зелененьком флакончике... я отлил, завинтил... И вышел из ванной.
Гага, со слегка опухшими после сна, полуоткрытыми губками, с красноватыми вытаращенными глазками, стоял в дверях кухни, сдирая жестяную нашлепку с баночки пива. Я впервые в эту нашу встречу разглядел его, так сказать, без бутафориион был такой же тоненький, в такой же белой футболочке и шортиках, как в пионерском лагере, где мы познакомились почти четверть века назад. Но тут был не лагерьза окном был совершенно другой пейзаж: соседний дом уходил вдаль и ввысь широкими террасами, заросшими кустами, деревьями, гирляндами цветов.
Так...поводя тоненьким синеватым носиком, проговорил Гага.Мазался, падла, моей Кельнской водой?
А ты чтопредпочел бы запах родного Тройного?поинтересовался я.
Улыбаясь, мы смотрели друг на друга. Вдруг он быстро приложил палец к губам. Из спальни вышла Рената в махровом халате и, сдержанно поклонившись мне, не глядя на Гагулю, прошла в ванную.
...Дело в том, что мы вчера по случаю нашей с Гагой встречи слегка нарушили с ним режимне только здешний, немецкий, но и наш, среднерусский.
Началось все довольно культурно: они встретили меня в аэропорту, с ходу радостно сообщив, что в самолете моем обнаружена бомба, которую, однако, удалось обезвредить... Ничего себе начало! Мы с Ренатушкой тут же слегка отметили это радостное событие в стеклянном баре (Гага был за рулем), потом мы вышли на автостоянкуна жару, яркий свет, в заграничную пахучую пестроту.
Потом мы приехали в их скромненькую квартирку, разделись до трусов (кроме, разумеется, Ренатушки) и сели на террасе, расположенной над ухоженным садиком.
Присутствие мое среди друзей, с которыми я без отрыва жил десять лет (с того года, как Ренатушка приехала на стажировку в наш университет), делало все вокруг каким-то понятным, знакомым, незаграничным... словно мы чудом прорвались в какой-то привилегированный, закрытого типа пансионат где-нибудь в Ялте или Зеленогорске и теперь наслаждаемся привилегиями: чистотой, ухоженностью, подстриженными кустами, солнцем и тишиной, копченой ветчиной и баночным пивом. Из своего скромного опыта зарубежных поездок я знал, что странное чувство иной жизни приходит не сразу и, как правило, внезапно, от какого-нибудь пустяка, привычно-незаметного для здешних и абсолютно убойного для тебя. Пока же прежнее мое, предотъездное, возбужденное состояние растягивалось, как резина, и сюда... Я радостно приглядывался, внюхивался, стараясь прорвать пелену, почувствовать, что я прилетел.
Потом, где-то на двенадцатой баночке пива, к Гагуле пришла роскошная идея: немедленно показать мне таиландский ресторан, расположенный прямо вот тут, в этом здании, поднимающемся террасами.
Пойдем, Ренатушка?вскакивая, произнес он.
Ренатушка, поджав губы, молчала.
Но, Игор,своим слегка гортанным голосом заговорила она.Тебе же завтра целый день сидеть за рулем!
Я все понял.
Да зачем? Неохота! Отлично же сидим!миролюбиво сказал я.
Но Игорек уже завелсяуже вполне по-нашему, почти как в те черные дни, когда Рената, закончив стажировку, жила уже здесь, а его не отпускали даже на конференции, где бы он мог хотя бы встретиться с собственной женой. Но такие издевательства были тогда в порядке вещейсейчас вроде нормально, но напряженка в душе осталась...
Рената!тряся перед своим изможденным детским личиком растопыренными ладошками, завопил Игорек.Ты что, со своей обычной тупостью не понимаешь, что к нам наконец приехал наш любимый друг?
Я не меньше тепя люплю Валеру,волнуясь и слегка обнаруживая акцент, проговорила Рената.И потому не хочу, чтопы из-за твоих трошаших рук он савтра погип!
Ты знаешь, что я прекрасно вожу машинув любом, кстати, состоянии! И все дорожные происшествия, которые с нами случались, происходили исключительно по твоей вине, из-за твоих идиотских советов, которые ты любишь давать под руку!
Игорек весь дрожал. Чувствовалось, что это давняя заноза в его сознании: полностью или не полностью владеет он сравнительно новой для него здешней жизньюв частности, вождением машины.
Но ты же знаешь, Игор,мудро сдаваясь, проговорила она,что я не могу с вами пойти сейчас в ресторан, я непременнонепременно, да?должна готовиться к завтрашней лекции!
Игорек весело чмокнул ее в бледно-розовую щечку и убежал в комнату переодеваться. Мне вроде бы переодеваться было не надодостаточно одетьсяя и так был в лучшем... Игорек скоро появился в белых шортиках и футболочке, с черной кожаной сумочкой через плечо.
Игор!кротко проговорила она, кивая на сумку.Зачем ты берешь все деньги? Я тоже очень рада приезду Валеры, но зачем ты берешь их всеты же опять потеряешь сумку! Возьми сколько угодноно все остальные лучше оставить!
Но в Гаге уже играло его казачье упрямство.
Ты прекрасно знаешь, что сумку я в прошлый раз потерял по твоей вине, причем в Испании, а тутдва шага от дома!
Рената кротко вздохнула.
Не беспокойся, Ренатушка, все будет в порядке!солидно проговорил я.
Но ты, надеюсь, придешь к нам?слегка обиженно-отстраненно проговорил он.
Хорошо. Если закончу работуприду!сказала она.
С чувством божественной легкости (при всей нашей любви к Ренатушке) мы сбежали по скромной мраморной лестнице и вышли на улицу.
В жарком слепящем свете я попытался оглядеться... в сущностиэто были новостройки, мюнхенское Купчино, серые бетонные дома... на ближайшей стене, правда, был нарисован идиллический сельский пейзаж с рекламой пива Паулянер. Мы быстро прошли через жару и слепящий свет и вошли в кондиционированные катакомбы под огромным террасовым домомтут, увы, сходство с нашим Купчино кончалосьяркий подземный зал тут и там ответвлялся уютными тупичками: итальянский ресторан с приятно щиплющей нервы игрой мандолины... зеркально-роскошный салон модного парикмахера, крохотные пестрые магазинчики... Потом вдруг показались восточные миниатюрные пагоды, бронзовые страшные птицы, золотистые, в мудреных иероглифах, решетки... наш таиландский ресторан!.. Мы сели в плетеные кресла, вольготно расслабились, огляделисьоткуда-то из таинственного полумрака чуть слышно доносилась медленная гортанная музыка.
Гага, вскочив, пошел помыть руки (я, не желая нарушать блаженного оцепенения, отказался). Вернулся он свежий, умытый, оживленный.
Володьке позвонилсейчас подгребет!радостно сообщил он.
Какой это Володька?Я наморщил лоб.
Ну... мой здешний приятель, художник,ответил Игорек.Сейчас я угощу тебя потрясающим напитком, который есть только тут... сейчас.Он нетерпеливо огляделся.
Подошел, кротко улыбаясь, грациозно-хрупкий официант-таиландец в белой бобочке.
Гага, поглядывая в богатоеметр на метрменю, долго разговаривал с ним по-немецки. Таиландец очень тихо что-то отвечал и в ответ почти на каждую фразу робко кланялся. Наконец, еще раз поклонившись, он отошел.
Отлично!хлопнув ладонью по меню, радостно сверкая глазами, воскликнул Гага.Гляди...Он повел пальцем по реестру.Против некоторых блюд стоят восклицательные знаки, а вотцелых два. Это значит, что блюдо слишком экзотическое... с непривычки можно слегка ошалеть.
Надеюсьмы не заказали ничего такого?поинтересовался я.
Нет, нет... пока нет! Ничего такого, о чем бы ты раньше не знал... или, во всяком случае, не слыхал бы!усмехнулся он.
А напиток? Что за напиток мы будем пить?уже заранее избалованный, почти капризно осведомился я.
Сейчас... попробуй угадать!оживленно потирая руки, проговорил он.
Тут, кланяясь, вышли из сумрака сразу три таиландца, поставили фарфоровую горелку с тихим, чуть вздрагивающим пламенем над ней, много баночек, видимо, с разными соусами, потомбадью с торчащими из нее палочками. Я схватил одну из палочек, поднял еес нее, как тонкий полупрозрачный флажок, свисал ломтик мяса.
Нутут разные экзотические виды мяса... ну там, лань, гималайский медведь, ягнятина... все!Он нетерпеливо махнул рукой.Осторожно подогреваешь на пламени, потомв какой-нибудь соуси ешь!
В сыром виде?
Конечно!Гага небрежно пожал плечом.
Изобрази!
Он изобразил. Я последовал его примеру.
С-с-с! Отлично!просасывая через рот охлаждающий воздух, проговорил я.
Потомтаиландец поставил на стол графинчик с золотыми птицами.
Мы торопливо налили по рюмке и выпили: я выпил зажмурясь, сосредоточившись, дегустируя.
Ну?успокоив наконец дыхание, спросил Гага.
Грушевка!воскликнул я.
Точно такоегрушевый самогоня пил две недели назад на Кубани.
Да, точно... грушевая водка!несколько разочарованно произнес Гага.
Ноотличная штука... какой аромат!Я зажмурился.Ну и, ясное дело, качество значительно выше!
Удовлетворенный этим признанием, добродушно оттопырив губу, Гага налил по второй.
Потом появился Володяплотный, слегка прихрамывающий, с черными усиками. Приподнявшись, я тряхнул ему руку. Лицо его показалось мне знакомо... но, наверное, в основном теми неуловимыми отличиями, которыми отмечается лицо всякого нашего соотечественника, оказавшегося на чужбине.
Наш разговор с Гагой к тому времени уже кипел, продвигался вперед странными рывками.
Давай... Баптисты!.. Какая рифма?!
Баб тискать!
Точно!Мы радостно хохотали.
Давно не виделись-то?поинтересовался Володя.
Четыре года!сказал Гага.Думаливсе! И тут на тебе! Перестройка! И этот тип тут как тут! Приехал меня спаивать!
Ну давай... чтобы еще не видеться, лет пять!Мы радостно чокнулись.
Как приятно наконец услышать родную ахинею!довольный, сожмурился Володя.
Да, тут мыполные чемпионы!самодовольно заметил Гага.
И действительноахинея удалась! После таиландского ресторана, где Гага безуспешно пытался склеить таиландку с маленькой балалаечкой, мы оказались в итальянском ресторане, потомв испанском, где поели паэльи и где я поимел от Гаги скандал за развязное пользование зубочисткой и где потомпод ритмичные хлопки Вовымы исполняли огненный танец фламенко. Потом, уже без Володи, были в каком-то изысканном пристанище местной богемы, оформленном каким-то моднейшим дизайнером в виде сарая: неструганые скамейки, мятые вентиляционные трубы из светлого кровельного железа. Оборванные завсегдатаи, одетые почему-то почти по-зимнему. Но это уже мало занимало насмы, наконец, были в состоянии полного счастья, абсолютно слились... Ритмично рубя ладошками и как бы отталкивая друг друга от текста, радостно опережая: Я знаю лучше!выкрикивали наше общее юношеское (назовем это так) стихотворение... Все теперь у нас было разное, но эти дурацкие стихи помнили на всей планете лишь мы вдвоем:
Пока не стар,
Идешь ты в бар,
Подобно человеку,
И смотришь на живой товар
По выбитому чеку.
Но ждет тебя здесь не любовь
(Иронию прости нам!):
Тут бьют тебя и в глаз, и в бровь
Мингрелец с осетином.
И вот, сдержав протяжный стон,
Не жив, но и не помер,
Ты ищешь в будке телефон
И набираешь номер!
К тебе на помощь мчится друг,
Уже втолкнувший в тачку
Почти без скручивания рук
Безумную гордячку.
И если не напьешься в пласт
И будет все в порядке
Она тебе, возможно, даст
Свои погладить прядки.
И, лежа на ее груди
И локоном играя,
Ты Музе скажешь вдруг: Гляди!
Сестра твоя родная!
Дочитав, оборвав стихотворение одновременно, мы с Гагой глянули друг на друга и радостно захохотали.
Естественно, что в момент нашего позднего прихода Ренатушка встретила нас в прихожей бледная, скорбно прижав руки к груди... И, естественно, сейчас, поутру, довольно чопорно с нами обращалась. Гага, повернув голову, посмотрел ей вслед. Судя по добродушно оттопыренной нижней губе и блеску глаз, он был доволен, что гулянье, редкое в его теперешней жизни, блистательно удалось.
Ренатушка вышла из ванной уже причесанная, свежая, подтянутая, как и положено молодой немке.
Я все понимаю, Игор,заговорила она.Но скажи мне, зачем ты взял сумку с получкойведь ты же знал, что напьешься и потеряешь ее!
Ну, во-первых, там была уже не вся получка...подумал я.
Но ты же прекрасно знаешь, Рената,слегка передразнивая занудливость ее тона, произнес Гага,что сумку вернут: сколько раз я напивался и терял ееи каждый раз приносили!