Он был увлечен?
Да. Очарован. Полностью покорен. Я должна была увезти его оттуда. (Вымученный смешок.) Они уверяли, что ведут себя с нами как паиньки, но это не могло продолжаться вечно. Все неприятности и неудачи они объясняли недостатком кровопролития. Мы сбежали на семь месяцев раньше срока. Вы, наверное, заметилиза нами тянется смрадный шлейф неудач.
Нет, не заметил ничего подобного. Я мог бы рассказать ей о собственном ощущении провала, но оно казалось слишком необъятным и не вмещалось в слова. Поэтому я просто смотрел на ее туфли, кожаные, на шнуровке, почти такие же потрепанные, как и мои. Я не был уверен, что у нее все пальцы на месте. Пальцыпервое, что теряют люди при тропических язвах.
У вас в машинке письмо матери, проговорила она.
Да, я регулярно пишу ей. Дорогая мама, оставь меня в покое. С любовью, Эндрю.
Эндрю.
Ну да.
Никто вас так никогда не называет.
Никто. Кроме моей матушки. (Нелл ждала продолжения.) Она предпочла бы, чтоб я работал в Кембридже, в какой-нибудь лаборатории. В каждом письме грозится прекратить всякое общение со мной. А без ее поддержки я не могу завершить работу. У нас же нет такого финансирования, как у вас в Америке. Да и если на то пошло, я же не написал бестселлера, вообще никакой книжки не написал. И пока она не задала очередного вопроса о моей семье, я поторопился предупредить: Остальные члены семьи умерли, так что матушка все силы обращает на меня.
А кто были эти остальные?
Мой отец и братья.
И как это случилось?
В этом вся американская антропология. Ни малейшей попытки деликатно сменить тему, никаких вам Примите мои глубочайшие соболезнования, ни хотя бы Какой ужас, а только деловитое прямолинейное Ну и в чем там дело?
Джон погиб на войне. С Мартином произошел несчастный случай шестью годами позже. А отец скончался от болезни сердца, вероятнее всего сломленный тем, что единственным его потомком остался мелкий старина я.
Не такой уж мелкий.
Мелкий интеллектуально. Мои братья были гениальны, каждый по-своему.
Всякий, кто умирает молодым, остается гением. И в чем они были талантливы?
Я рассказал ей про Джона, и его сапоги, и ведерко, и про редкую бабочку, про окаменелости в окопах. И про Мартина.
Мой отец считал стремление Мартина писать стихи гипертрофированным самомнением.
Фен рассказывал, что ваш отец придумал слово генетика.
Случайно. Он планировал прочесть курс, посвященный Менделю и тому, что тогда называли генной плазмой. И думал, что нужно более благообразное слово, чем плазма.
Он хотел, чтобы вы продолжили его дело?
Иной вариант ему даже в голову не приходил. Он считал это нашим долгом.
Когда он умер?
Зимой будет девять лет.
То есть он знал, что вы согрешили.
Он знал, что я изучаю этнографию у Хэддона.
И считал это несерьезной наукой?
Не считал наукой вообще. Я словно услышал отцовский голос. Абсолютная чушь.
А ваша мать исповедует такие же взгляды?
Как Сталин вслед за своим Лениным. Мне почти тридцать, но я полностью в ее власти. Все средства отец оставил ей.
Ну, вы сумели соорудить свою тюремную камеру довольно далеко от нее.
Я понимал, что должен предложить ей поспать. Вам нужно отдохнуть, следовало мне сказать, но вместо этого:
Это был не несчастный случай. С Мартином. Он покончил с собой.
Почему?
Полюбил девушку, а она егонет. Он явился к ней домой со стихами, а она не стала читать. Тогда он пришел на Пиккадилли, встал под статуей Антероса и застрелился. Стихи эти у меня. Не лучшее его произведение. Но пятна крови придают ему значимости.
Сколько вам было?
Восемнадцать.
Я думала, на Пиккадилли стоит статуя Эроса. Она перебирала карандаши на моем столе. Я чуть было не решил, что она сейчас начнет записывать.
Многие так думают. Но это его брат-близнец, мститель за отвергнутую любовь. Поэт до последнего часа.
Большинство женщин любят растравлять раны твоего прошлого, отдирать струпья и утешать, когда причинят достаточно боли. Но не Нелл.
А что вам больше всего нравится в этом? спросила она.
В чем?
В вашей работе.
Больше всего нравится? Да пока меня мало что удерживает от того, чтобы не рвануть опять к реке с полными карманами камней. Я покачал головой.
Сначала вы.
Она удивилась, словно не ожидала, что ей вернут вопрос. Чуть прищурилась.
Вот этот момент, когда ты уже примерно два месяца работаешь в поле и решаешь, что наконец-то ухватил суть этого места. Когда чувствуешь, что оно у тебя в руках, что победа близка. Это заблуждение, иллюзияты здесь всего восемь недель, и потом следует полная безысходность и отчаяние от невозможности хоть когда-нибудь понять хоть что-нибудь. Но в тот миг кажется, что все принадлежит тебе. Кратчайший миг чистейшей эйфории.
Черт побери! расхохотался я.
У вас так не бывает?
Боже, нет. Для меня хороший деньэто когда никакой мальчишка не стащил мои кальсоны, не нацепил их на палку и не принес обратно набитыми крысами.
Я спросил, неужели она полагает, что в принципе возможно понять иную культуру. И рассказал, что чем дольше торчу здесь, тем более идиотскими кажутся мне эти попытки, и что меня все больше интересует как раз наша странная уверенность в том, что мы вообще можем быть объективными, мы, которые ко всему подходим со своими собственными представлениями о добре, силе, мужественности, женственности, Боге, цивилизации, правильном и неправильном.
Она сказала, что я такой же скептик, как мой отец. Сказала, что ни у кого не может быть больше одного мнения, даже в так называемых точных науках. Всегда, во всем, что делаем в этом мире, мы ограничены собственной субъективностью. Но у нашего мнения могут быть огромные крылья, если мы разрешим им развернуться. Взгляните на Малиновского, сказала она. Взгляните на Боаса. Они рассказали об иных культурах так, как они их увидели, как они поняли взгляды аборигенов. Фокус в том, чтобы освободиться от собственных представлений о естественном.
Но даже если я сумею, следующий, кто явится сюда, расскажет свою собственную, совершенно иную историю о киона.
Несомненно, согласилась она.
Тогда в чем смысл?
Это ничем не отличается от любого исследования. В чем смысл поиска ответов? Истина, которую вы отыщете, рано или поздно уступит место другой. Когда-нибудь и Дарвин устареет и будет казаться чудаковатым Птолемеем, который видел лишь то, что был в состоянии увидеть.
Погодите-ка, до меня не доходит. Я потер ладонями лицо, здоровыми ладонямимое тело в тропиках только расцветало, это разум грозил меня покинуть. Вас что, не смущают эти проблемы?
Нисколько. Но я всегда была убеждена, что мое мнение верно. Есть у меня такой небольшой недостаток.
Типичный американский недостаток.
Возможно. Но и Фен им грешит.
Ну тогда изъян колонизатора. И поэтому вы ввязались в эту работу, чтобы обрести собственное мнение, а потом людям придется ехать за тысячи миль и писать свои книги, если им захочется возразить вам?
Она широко улыбнулась.
Что? удивился я.
Вот уже второй раз за нынешний вечер я вспоминаю об одной мелочи, о которой годами не задумывалась.
И о чем же?
Мой первый школьный табель. Меня не отдавали в школу до девяти лет, и в конце первой четверти родители получили вот такой комментарий учителя: Элинор демонстрирует преувеличенную восторженность относительно собственных идей и заметный дефицит восторженности по поводу идей прочих людей, более всегопедагогов.
Я рассмеялся.
И когда вы первый раз об этом вспомнили?
Почти сразу, роясь на вашем столе. Заметки, блокноты, книгина меня сразу обрушился шквал идей, давно такого не бывало. Я уж думала, навеки утратила эту способность. Вы как будто не верите.
Верю. Просто боюсь представить, как выглядит преувеличенная восторженность. Если то, что я наблюдаю сейчас, считается недостаточным воодушевлением.
Если вы хоть немного похожи на Фена, то вам не понравится.
Полагаю, я совсем не похож на Фена.
Она перевела взгляд на мужа, который спал рядом крепким сном, наморщив лоб и стиснув губы, как младенец, протестующий против ложки с кашей.
Как вы познакомились? спросил я.
На пароходе. После моей первой экспедиции.
Корабельный роман. Получилось, словно я спросил, не поспешили ли они, поэтому торопливо добавил: Лучший вариант.
Да. Все случилось внезапно. Я возвращалась с Соломоновых островов. Канадские туристы страшно возбудились, узнав, что я изучала туземцев в одиночку, и я потчевала их байками, а Фен затаился в тени. Я понятия не имела, кто он такой, да и никто не знал, но он был единственным мужчиной моего возраста и при этом не танцевал со мной. А потом ни с того ни с сего подошел за завтраком и спросил, что мне снилось накануне. И я узнала, что он изучал сновидения в племени под названием добу, а теперь направлялся в Лондон преподавать. Откровенно говоря, для меня стало большим сюрпризом, что этот черноволосый здоровяк-австралиец оказался антропологом, как и я. Мы оба возвращались из своих первых экспедиций, и нам было о чем поговорить. Он был полон задора и юмора. Все добушаманы, и Фен пробовал наводить на людей всякие чары и посылать им заклинания, мы с ним прятались за углом и смотрели, сработает или нет. Мы были как дети, взбудораженные внезапной встречей с другом среди всех этих скучных взрослых. Фену нравится жить с чувством мы-против-всего-мира, и первое время это завораживает. Прочие пассажиры сами собой отсеялись. Мы болтали и хохотали всю дорогу до Марселя. Два с половиной месяца. После такого действительно начинаешь думать, что хорошо знаешь человека. Она смотрела куда-то за мое левое плечо и, кажется, не осознавала, что молчит. Я забеспокоился, не уснула ли она с открытыми глазами. Но тут глаза ожили. Он на один семестр вернулся в Лондон, преподавать. Я отправилась в Нью-Йорк писать книгу. Через год мы поженились и приехали сюда.
Нелл совсем обессилела.
Давайте-ка я вас уложу, сказал я, вставая.
Сунулся в маленькую комнату, защищенную от москитов. Постель не меняли несколько недель, повсюду разбросана моя одежда. Я затолкал тряпье в ящик, который служил мне тумбочкой, застелил матрас свежими простынями, соорудив почти настоящее ложе. У меня была вполне пристойная подушка, еще из материнского дома, но перья в ней слежались от влаги, и на ощупь она была как ком глины.
За спиной раздался тихий смех. Нелл стояла за москитной сеткой, наблюдая за моими попытками взбить подушку.
Пожалуйста, не беспокойтесь. Но покажите, где у вас тут уборная, если она вообще есть.
Я повел ее на улицу. В тропиках отхожее место лучше устраивать подальше от дома, у байнинг я понял это на собственном горьком опыте. Небо уже светлело, и фонарик не понадобился. Я никогда не предполагал, что уборной будет пользоваться женщина, переживал, нормально ли там внутри, и собирался проверить, прежде чем впускать ее, но она успела юркнуть вперед меня.
Я оказался в затруднительном положении. Надо бы держаться поближена случай змей или летучих мышей, и на тех и на других я уже натыкался, равно как и на летучих лисиц и очаровательных багряно-золотистых птичек, которые, по мнению Текета, мне почудились. Но я понимал, что человеку нужно уединение при отправлении нужды. Однако не успел я выбрать разумное расстояние, на котором следует держаться, как она зажурчала, часами сдерживаемая струя лилась мощно и долго. А потом она вышла, и мы вместе поплелись по тропинке обратно, но несколько живее.
Фен уже перевернулся на бок и громко размеренно пыхтел, как вынырнувший на поверхность кит. Мне этот звук казался жутко семейным, сокровенным, и я пожалел, что не отправил его в спальню раньше, пока он не заснул так глубоко. Я думал, что Нелл сразу ляжет спать, но она пошла за мной в заднюю часть дома, где я планировал за чашкой чая прикинуть, где бы поискать для них подходящее племя.
Она спросила, каков был тот самый последний кусочек местной головоломки, и я рассказал о ритуале, который киона называют ваи и который я видел лишь однажды, а также о собственных смутных соображениях насчет трансвеститских мотивов, там замешанных. Она спросила, проверил ли я свои предположения.
Вроде как, расхохотался я. Нмебито, ты знал, что, воссоединяясь той ночью с женской стороной своей личности, ты обеспечивал равновесие этого общества, которому постоянно угрожает чрезмерно развитая мужская агрессивность, свойственная вашей культуре? Вы так это себе представляете?
Скорее так: Как ты думаешь, когда мужчины становятся женщинами, а женщинымужчинами, это приносит мир и радость?
Но они не мыслят в таких категориях.
Разумеется, мыслят. Они вспоминают о минувшем днечто он принес им, размышляют, куда отправиться рыбачить на следующий день. Они думают о своих детях, супругах, родственниках, о своих долгах и обещаниях.
Но у меня нет никаких свидетельств того, что киона анализируют собственные ритуалы, разбираясь в смыслах.
Уверена, некоторые все же пытаются разобраться. Просто они родились в культуре, которая не оставляет места подобным размышлениям, поэтому такого рода стремления слабеют, как мышцы без нагрузки. Вам нужно помочь им тренироваться.
А вы этим и занимаетесь?
Не постоянно, но да. Смысл скрыт внутри них, а не внутри вас. Вам придется вытащить его наружу.
Вы предполагаете наличие аналитических способностей, которыми они, скорее всего, не обладают.
Они люди, с полноценно функционирующим человеческим сознанием. Если бы я не считала их абсолютно такими же людьми, как я, меня бы здесь не было. Она разрумянилась. Зоология меня не интересует.
Наблюдать, наблюдать, наблюдатьтвердили мне всю жизнь. Ни слова о том, чтобы делиться открытиями или добиваться анализа ситуации от самого предмета исследования.
А что, если подобный подход изменит самосознание человека, и это, в свою очередь, повлияет на результат исследований?
Я считаю, что наблюдение без последующего обсуждения его итогов создает атмосферу абсолютной неестественности. Они не понимают, что вы тут делаете, зачем вы здесь. Если же вы открыты и искренни с ними, люди успокаиваются и становятся гораздо откровеннее.
Она опять стала похожа на пушистого кускуса, лицо взволнованное, а широко раскрытые серые глаза чуть расфокусированы.
Мы можем присесть и выпить чаю?
Мы уселись, и она продолжила:
Фрейд утверждал, что примитивные народы похожи на западных детей. Я категорически не согласна, но большинство антропологов принимают такое определение глазом не моргнув, так что пусть, подкрепим им мой тезис, который заключается в следующем: каждый ребенок ищет смысл. Помню, когда мне было четыре года, я спрашивала свою беременную мать: в чем смысл всего этого? Всегочего?удивлялась она. Всей этой жизни. И я помню, как она посмотрела на меня, словно я сказала что-то очень дурное. Она уселась за стол рядом со мной и сказала, что я задала очень серьезный вопрос, ответить на который не сумею до самой-самой старости. Но она ошибалась. Потому что родила ребенка, маленькую девочку, и, когда принесла ее домой, я поняла, что нашла смысл. Девочке дали имя Кэти, но все называли ее малютка нашей Нелл. Она была моим ребенком. Я делала все: кормила, меняла пеленки, одевала, укладывала спать. Когда ей было девять месяцев, она заболела. Меня отправили к тетушке в Нью-Джерси, а когда я вернулась, ее уже не было. Мне даже не дали с ней проститься. Я не смогла обнять, удержать ее. Ее не сталои все, как будто старого кресла или коврика. Кажется, большую часть жизненного опыта я обрела, когда мне не исполнилось и шести лет. Для меня очень важны другие люди, но они могут вдруг исчезнуть. Полагаю, не мне вам рассказывать.
Киона дают всем детям тайное имя, заветное духовное имя, которое нужно для жизни в ином мире. Я дал новые имена Джону и Мартину, и, думаю, это помогает. Они становятся немножко ближе. Сердце внезапно сильно заколотилось. Кэти была вашей единственной сестрой?
Через два года у матери родился мальчик. Майкл. Я к нему близко подойти не могла. Говорила про него всякие гадости. Думаю, именно поэтому меня в конце концов отправили в школу. Чтобы оторвать от шевелюры бедняжки Майкла.