Помню, когда зарубили мою книжкуи главное, непонятно, кто, меня надоумили попытаться прорваться к секретарю обкома по идеологии (за точность термина не ручаюсь). Меня он слушал, не поднимая глаз от каких-то важных бумаг. Когда мое красноречие кончилось и я умолк, он поднял от бумаг красные, измученные глаза и спросил:А о бесстойловом содержании скота не хотите написать?
Тридцать лет спустя я разглагольствовал так же красноречиво о роли литературы, и в частности моей книжки, уже перед совсем другим слушателеммолодым и румяным президентом то ли трастовой, то ли консалтинговой компании. Сначала он тоже слушал меня, не отрывая глаз от каких-то ценных бумаг на столе, но постепенно его «доставало» все-такисвободная страна, новые люди! Не зря мы боролись столько лет! Окончание моей речи он уже слушал, не сводя с меня глаз, и когда я с надеждой умолк, он сказал, дружески улыбаясь:
Вы так замечательно говорите! Не хотите ли рекламировать кофе «Чибо» по телевизору?
Неудачная вербовка
После знаменитого вечера в Доме Писателей в 1968 году, на котором выступали Бродский, Довлатов, Городницкий, Уфлянд, Галушко, Кумпан, Марамзин и я, а вел этот вечер Гордин, мой телефон на следующий день разрывался от звонков друзейвсе ликовали. Вот телефон снова затренькал, и я радостно произнес: «Алло!»«Вам звонят из Комитета государственной безопасности! Необходимо с вами встретиться и поговорить!»
Конечно, конечно, разумеется! Встретимся, обязательно!воскликнул я.
На том конце провода повисло молчание. Видно, они привыкли к другой реакции на свои звонки, и мой ликующий тон несколько сбил их с толку.
Вы поняли, откуда вам звонят?произнес тот же мрачный голос.
Ну конечно!радостно повторил я.Слушаю вас!
...Давайте встретимся сегодня... в четыре часа.
У вас?
На этот раз мой энтузиазм сбил их с толку надолго. Наконец, все же послышалось:
Нет. Не у нас. Давайте встретимся на углу Литейного и Петра Лаврова. Как я узнаю вас?
«Ну и профессионалы!подумал я.Даже не знают, кого видеть хотят!»
Давайте... я буду держать в руке цветок!
Нет,последовал мрачный отказ.Я буду стоять с газетой.
Отлично. С какой?горячо заинтересовался я.
В ответ послышались гудки. Видно, мой разговор их утомилне привыкли они еще, что с ними уже могут разговаривать так!
Опоздал я всего минут на пятнадцатьзвонки, звонки!но моего «абонента» узнал сразу, и даже не по газете. Несмотря на тщательную конспирацию, они резко выделялись из обычных людей. Мой был приземист, темноволос и почему-то сильно небрит. Видно, дома не ночевал, разрабатывая операцию. Мы поздоровались, почему-то не за руку. Далее он предложил пройти с ним в «одно место» (хорошо, что не в два). Трудно было отказать ему. Мы перешли Литейный и вошли в скромную гостиницу. На втором этаже коридорная молча протянула ему ключ, и мы вошли в самый обычный номер и сели почему-то за маленький столик у кровати. Я достал ручку и блокнот, положил на стол. Почему-то это ему не понравилось.
Вы что хотите записывать?
Все!с энтузиазмом воскликнул я.
Тогда запишите мой рабочий номер!сказал он и продиктовал букву и цифры (тогда номер состоял еще из буквы и цифр).
Я записал. После этого он глухим голосом и как-то без огонька стал говорить о том, что враг в нашей стране поднимает голову, особенно в связи с «пражской весной» и знаменитым письмом чешских диссидентов «две тысячи слов». Поэтому долг каждого сознательного гражданина сообщать «органам» о всех случаях подобного рода. Он говорил еще долго, я старательно кивал, но мысли мои улетели далеко, к более приятным темам.
Что вы делаете?вдруг рявкнул он.
А что я делаю? Я глянул в мой блокнот... Дане совсем... Пока я его слушалслушал, конечно, относительно, унесясь мыслями далекопревратил букву и цифры номера телефона в бабочек, птичек и зверьков... Да, позвонить по этому номеру будет трудно!
Я понял,произнес он,как вы собираетесь мне звонить. Идите!
Где мой тот блокнот? Хорошо бы его увидеть, особенно сейчас!
Мой вклад в борьбу с тоталитаризмом
Нынче все говорят, что боролись с тоталитаризмом. Я тоже боролся. Но на том участке, который мне был ближе всего.
После веселых шестидесятых наступили грустные семидесятые, скучные восьмидесятые, когда даже в кабаки нас перестали пускатьдаже в ресторан нашего Дома Писателей. Получающие твердые оклады чекисты из расположенного поблизости Большого дома полностью покорили сердца наших официанток, и все чаще наши двери оказывались закрыты для нас. Вывешивалась пошлая табличка «Проводится мероприятие», и попасть нам в наш дом было невозможно. Мелочь, казалось бы, но было ясно, что таким способом нас стирают в порошок. Проглотим этопроглотим и все.
И однажды я вспылил. Я подошел к Дому Писателей с московским критиком, который собирался написать про меня и явно приглядывался: «А стоит ли?» И в очередной раз увидев перед собой запертую дверь, я сказал: сейчас или никогда! Я стал дергать дверь. Стекло задребезжало. За второй дверью появилась администраторша и, увидев меня, небрежно отмахнулась: иди, иди! Тут рядом с ней появились и гуляки: встречали, видимо, кого-то своего. Увидев, как я бьюсь в дверь, они, будучи веселы, всячески усмехались, а один сделал неприличный жест. Это его и погубило. Я разбил большое стекло на первой двери, пролез через дыру, потом разбил стекло на второй двери, влез и окровавленными руками стал трясти моего обидчика за грудки. Он вырвался и убежал, и вообще, боевитости они не проявили. Может, чувствовали некоторую свою неправоту? Вскоре появилась милиция. Посадив меня в машину, они первым делом забинтовали мне кровоточащие руки, потом повезли. И вообще, резкого осуждения моих действий они не высказали, скорей, были веселы и довольны. Меня подержали в камере и вскоре повели к следователю. Открылась дверь, и я вошел в залитую солнцем комнату. За столом сидела красивая рыжая женщина. «Вы следователь?»изумленно воскликнул я. «А что? Не похожа?»улыбнулась она. Моя простодушная реакция явно польстила ей. «Так вот,она перешла к делу.Я должна вам сказать, что вы абсолютно правы. Вы пришли в свой дом и в то время, когда он должен быть открыт для вас. Вы поступили абсолютно правильно, как настоящий мужчина. А эти мальчики из Большого дома много позволяют себе, и об этом я напишу специальную записку. Можете идти!»
Не веря своему счастью, я выскочил на улицу. Помню пыльную вывеску «Следственный отдел», на ней я написал пальцем: «Ура!»
В мой родной Дом Писателей я вошел теперь свободно: двери были вдребезги разбиты (кажется, мной?) и распахнуты. Я был встречен как герой. А наша очаровательная секретарша шепнула мне: «Один наш писатель... из руководства... просил передать вам, что вы молодец! И что на вашем месте он поступил бы так же!»
Хорошо, что он был на своем! Однако борьба не закончилась. Скорее, я бы сказал, мы повсюду проигрывали. Нас стали не пускать в лучшие кабаки уже вполне официально. Рядом со швейцаром обычно стоял человек в штатском, и если в толпе иностранцев оказывался местный, они хватали его и выдворяли на улицу. Не мог я с этим мириться! Однажды помню, я все же проник в свой любимый бар, полностью оккупированный теперь иностранцами. «Иди, иди,сказал мне бармен,а то дружинников вызову, и ты пожалеешь!» Кстати, обслуживали тут за наши деньги. Но не нас. С какой это, интересно, стати я не могу выпить в заведении, расположенном на территории моей страны? Я долго ходил за барменом вдоль стойки, но он полностью игнорировал меня. Он стал готовить какой-то сверхсложный коктейль для заморского гостя, наливал в высокий бокал из маленьких пузатых бутылочек. Яркие облачка жидкостей, причудливо смешиваясь, создали картину, не уступающую закату. Бармен полюбовался своим творением и поставил его на подносик, собираясь нести клиенту. Я взял с подносика бокал и выпил... Ничего особенного. Бармен оцепенел. Ничего не сказав мне, он ушел и вернулся с дружинниками, двумя мужиками простецкого видаодин постарше, другой помоложе. Они отвели меня куда-то вниз, в неказистую комнатку, где они сидели. И я взволнованно рассказал им все! И они абсолютно неожиданно полностью поддержали меня! Сказали, что сами они с Завода турбинных лопаток и что здешний порядок им тоже не по душе. «Что ж это деется?проговорил пожилой.Русскому человеку и выпить не положено? Второй сорт?»«Пойдем,сказал молодой.За нами там столик числится, посадим тебя. Заодно и сами попразднуем!»
Бармен, увидев меня «с охраной», обомлел. Что праздновали мы? Видимо, наступающую свободу. Процесс пошел.
Подарки
Недавно я в мрачнейшем настроении сел в метро, но через минуту уже ликовал, впрочем, вместе со всем вагоном. Вместе со мной вошли два усталых человека, рухнули на сиденья и отключились. Но не просто отключились! Один спал, подняв высоко правую руку, и в руке той была не бутылка, не нож, а шариковая ручка. Второй сполз почти в проход, но при этом крепко сжимал в руках журнал с наполовину заполненным сканвордом. То есть сон сразил ребят как раз посередине их интеллектуального подвига: вот сейчас передохнут маленько и продолжат свое нелегкое дело!
Вагон с любовью и надеждой смотрел на них.
Пока писатель живет среди своего народа, такие подарки ему гарантированы, успевай только фиксироватьи счастью твоему не будет конца. Онобесконечно... Недавно подошел ко мне субъект в шляпе:
Чисто нервно хочу спросить...
Жить среди такой роскоши, событийной и словесной... что тебе нужно еще?
Каменный гость
Путем хитрых карьеристских ухищрений мне удалось следующее: я живу в квартире, в которой жила и умерла Ирина Одоевцева после переезда к нам из Парижа. Кроме того, мне удалось прожить несколько лет в будке Ахматовой в Комаровоправда, она там теснилась одна, а теперь там ютятся две семьи, восемь человек. Единственное, что меня пугает, что возникнет вдруг передо мной Николай Гумилев и рявкнет:
Отстань от моих баб!
Крах карьеры
А ведь было время, когда меня выбирали в руководящие органы и даже приглашали на ужины в иностранные консульства! Тогда почему-то казалось, что именно оттуда, из консульств, и обрушится на нас главное счастье.
Однажды меня пригласили на ужин в консульствомне бы не хотелось уточнять, в какое именно. Показав приглашение благожелательному охраннику, я по мраморной лестнице поднялся в холл. Походил там. Похоже, явился рановато: к столу, поражающему изобилием, еще не зовут. Тогда я раскланялся пока со знакомыми дамами: одна из Смольного, двеглавные редакторы газет. Мы и так, в общем-то, были знакомы, но тут принято так: мы раскланялись и даже обменялись визитными карточками; я дал им свои, они мнесвои. Нупора, наверное, приступать?!
Консул, консул идет!пронесся шепот.
Консул шел через зал, все кланялись ему, представлялись, протягивали визитки, он читал их и благосклонно кивал. Ч-черт, а у меня, кажись, и визитных карточек не осталось, раздал знакомым дамам, балда! Лихорадочно шаря, нашел-таки в нагрудном карманчике три визитки и, когда подошел консул с двумя сопровождающими, скромно поклонился, пожал руки и дал каждому по визитке. И тут же удивился: почему же это они разного цвета? Консул и сопровождающие лица изумленно смотрели в мои визитки, потом ошарашенно переглянулись, показали визитки, что у них были, друг другу и изумились еще больше. И несколько даже испуганно пошли дальшетам все пошло путем. Наконец я сообразил, что, представляясь, вручил им три женские визитки, причем на разные имена! Было им чему удивиться!
С той поры в консульства меня не звали, да и карьера пошла на спад. Но это, может, и хорошо.
Тайна мастерства
Однажды мне один молодежный журнал дал аванс, чтобы я написал им о жизни рабочего общежития. Я сходил к коменданту, потомк председателю комитета их комсомола, потомк председателю их профкома, но очерк почему-то не шел. Был я тогда молод и неопытен. «Видно, не знаю я какой-то тайны мастерства!»сокрушался я. Когда до срока сдачи осталось два дня, я, отчаявшись, слегка выпил и пошел в это общежитие на танцы, сгоряча пригласил какую-то не ту девушку, и меня побили. И я тут же горячо про это написал. Вот и вся тайна мастерства! Но те, кто на это не способен, уверяют нас, что все намного сложней, но я-то уже знаю как надо: без драки не обойтись. Правда, очерк, который я написал, в молодежный журнал не взяли, но это не особенно меня огорчило: главноея узнал тайну мастерства.
ВЕК ТАКОЙ, КАКОЙ НАПИШЕШЬ
Помощь ниоткуда
Недавно я набрел на слова Пруста: «Гротескэто единственное, что остается от литературы в веках!» Точно! Ну, и здорово же я устроился, сразу просек, как надо писать. Тем более, чего-чего, а гротесков в Россиинавалом, благодаря им и живем.
Помнюгрустный вечер в унылом Купчино. Безденежье, тоска, пучина застоя. Откуда может прийти помощь? Да ниоткуда!
И вдругзвонок! Разъяренная женщина, сметя нас с женой с пути, врывается в нашу спальню, отшвыривает одеяла, срывает простыни, пододеяльники, наволочки и, связав все узлом, направляется к выходу.
В чем дело, простите?наконец произношу я.
А в том!грубо отвечает она.Вам в прачечной мое белье выдали!
И торжественно уходит.
А где же наше белье? Это абсолютно неважно! Мы начинаем хохотать. Грусти как не бывало. Гротескэто единственное в нашей жизни, что нам не изменит, единственное, что никогда не подведет. Наши ужасы, беспорядочно нагромождаясь, в конце концов вызывают смех. Гротесксамый короткий путь от отчаяния к веселью, удар молнии, насыщающий жизнь озоном. Но гротеск может и отрезвить. Однажды, помню, мне нужно было опустить несколько важных писем, но я не успевалмне надо было ехать в Пулково, чтобы лететь за рубеж.
Вот и хорошо, опущу письма в Пулково, в международном аэропорту,томно подумал я.Это будет элегантнолечу за рубеж и в международном аэропорту опускаю важную почтув других местах мне просто некогда ее опускать!.. да это и не так изысканно, как в аэропорту!
Чуть не опоздав, измятый и разодранный, я добрался в аэропорт в вонючем автобусе, кое-как вырвался, оправился. И увидел на здании почтовый ящик... Ага! Это я в аэропорту, отправляясь за рубеж, опускаю важную почту! Я подошел к ящику и, солидно брякнув крышечкой, опустил письма.
Неторопливо, сделал два шага... и увидел все мои письма, лежащие передо мной на асфальте! Что такое?не понял я.Неужели я промахнулся мимо ящика? Мистика какая-то!
На второй раз я тщательно вставил письма в щель, пропихнул... громыхнул крышечкой. Вот так! Удовлетворенный, пошел... и увидел все мои письма на асфальте!
Жанр требует, чтобы я опустил письма в третий раз, и, наверное, так оно и было. И опятьписьма оказались у меня под ногами.
Я стоял, пораженный этой загадкой. Потом, одолев оцепенение, решил потрогать дно ящика... дна не оказалось! В международном аэропорту просто и непритязательно висел почтовый ящик без дна! Вот такая у нас жизнь. Очень-то не зазнавайся!
Первый гонорар
Вспоминаю один вечер: замечательный зал «Европейской», огромные японские вазы, плавно изогнутые медные торшеры, и за столиками, покрытыми крахмальными скатертями,знакомые и друзья: красивый, слегка томный художник Желобинский в его знаменитом белом жилете, ядовито-рыжий, утонченно-насмешливый Дима Гиппиус, чуть дальше, в соседнем ряду,общий любимец, весельчак и гуляка, инженер и баскетболист Олег Кутузов. Других я не могу вспомнить по именамно все наши, наше поколение, поколение победителей, пришедшее после долгих холодных десятилетий в этот зал праздновать свою победу, и празднуем мы ее уже довольно долго: шестидесятый год, шестьдесят первый, шестьдесят второй, шестьдесят третий!
Мы втроем сидим за скромным столиком в углу: заикающийся, как бы простой и скромный, но уже знаменитый физик Миша Петров, уже тогда всем известный Андрей Битов ия, виновник этого собрания: обмываем мой первый гонорарв «Европейской». А где же еще должна проводить вечера элита Петербурга, соль и слава этого города?
Со сцены нас приветствует король джаза, красавец-усач Саня Колпашников, потрясая поднятыми вверх кулаками, с золотым саксофоном, висящим на груди. Зал в уютной полутьме, и только над сценой, над Саней Колпашниковым, летит на витраже розовый Аполлон в лучах солнца, на конях с развевающимися гривами.
Какая жизнь была в этом ресторане когда-тои неужели мы, первое поколение свободы после десятилетий тьмы, ударим в грязь лицом перед теми великими, что побывали здесь? Мы уже точно знали, как жить, иувы!не по Дзержинскому, мы жили по Бунину: