Язык этих людей, страдающих в очередях, разрушает старую эстетику и создает новую, грубую и корявую, но в гораздо большей степени соответствующую реальности, чем прежние наши о ней представления («Кончай базарить, волосаны!»). Детали рассказов драгоценны тем, что мы видим не только сами детали, но и тех, кто их видит: «на завалах, как клапана на баяне, торчали опята», «он был забрызган маслом, как сардина».
Если предъявлять к Насущенко претензии, я бы заметил, что схемы его рассказов нередко повторяются. Первая схема«преодоление»: преодоление непослушной машины, преодоление сурового пространства варьируются в книге не раз и не два («Последняя Марфа», «Розовая дача», «ФД», «Соленый круг»). Вторая схема«неудачное любовное свидание»тоже повторяется многократно («Петр и Лиза», «Девушка с кошкой», «Рената», «Пианино в рассрочку»). Правда, герои всегда живые и точные, особенно тут удаются автору образы женские. Конечно, писатель не должен отказываться от найденного, но главноенаполнять рассказы все более острым и горячим содержанием.
Книга Насущенко вышла в трудное время. Никогда еще, наверное, у нас не было такого засилья одних авторов (пусть и весьма достойных) над другими, не менее достойными, но не попавшими в орбиту острого читательского интереса, который определяется сейчас лишь степенью политической остроты либо крайней экзотичностью материала или судьбы автора. Признаки эти вовсе не противоречат созданию хорошей литературыно ориентироваться лишь на них, как это делает читательская масса... Все сделались вдруг «очень левыми» (или «очень правыми»), остальное никого не интересует: люди словно забыли вдруг, что существует огромная жизнь (без всяких экзотических «меток»)и великолепная литература о ней. В борьбе крайностей мы все чаще замечаем лишь крайности, а жизнь и литературуне видим. А ведь этонаша жизнь и наша литература.
Встреча с мастером
Сколько было радостей в жизни! И одна из главных радостейвозвращение гениальных наших писателей, которые, как звезды, поочередно появлялись из-под уходящей черной тучи, называвшейся Советская власть.
Платонов! Бабель! Олеша! Какая прелесть, какая красота! Оказывается, русская литература не прерывалась, Пушкину и Гоголю было бы на что посмотреть и в нашем веке. И это скрывали от нас!
Последним возвратился Булгакови в этом была своя справедливость и закономерность. Самая большая радость и должна быть в конце, чтобы не затмевать предыдущие. И вот1966 год, и пошло, покатилось: «Булгаков, Булгаков... Вы еще не читали? Ну как же так?»
Сиреневого цвета журнал «Москва» уже мелькал в пределах досягаемости, в руках знакомых и друзей, и можно было ухватить, уговорить, умолить: «На один день! На одну ночь! Клянусья привезу вам на работу, встречу вас с журналом у проходной!» Все так и делали. Журнал выхватывали друг у другана несколько часови торопливо дочитывалив транспорте и двигаясь пешком: «Ну еще каплю, еще глоток!..» Ничего слаще не было тогда.
Я, однако, почему-то не спешил, оттягивал встречу, словно надеясь, что она произойдет как-то особенно радостно, не в спешке и не на бегу. Я словно чувствовал себя обязанным оказаться на высоте, выстроить, сочинить встречу так, чтобы она была необыкновенной. Булгаков возвращал нас в яркий, праздничный мир, и нам так хотелось быть достойными его учениками. Унижаться, выпрашивать журнальчикэто было как-то не по-булгаковски... А по-булгаковскибыло так.
Я ехал на Карпаты к друзьям, кататься на лыжах. Предвкушение счастья переполняло меня. Только что был Львов, показавшийся мне за те два часа, что я проболтался в нем, необыкновенным, уютным, элегантным,и вот за окнами пошли снежные горы, с елок ссыпался снег и, падая, успевал сверкнуть на солнце красным, зеленым и синим.
Я чувствовал какой-то радостный голодно почему-то был уверен, что скоро поем, и поем как-то необыкновенно. Я знал, что въезжаю в праздник. Почему-то я был в вагоне один, что было очень странно. Булгаковщина началась еще до того, как я начал читать: все мы ее жадно ждали, уже давно. И вдругсо скрипом отъехала дверьи вошел один человек: карпатский житель, в черном, цвета дегтя, тулупе, в пахучих валенках ис кастрюлей в рюкзаке. Его непривычное для нашего взгляда лицо, какое-то острое, узкое, розовое от загара, сияло золотой улыбкой. Он раскрыл передо мною кастрюлюи я буквально пошатнулся от волшебного запаха: горячая, самодельная кровяная карпатская колбаса! Я купил сразу три штукии надкусил сразу все! Упоение! Полное счастье? Оказывается, это еще не все. Вдруг снова отъехала дверьи вошел... не какой-то случайный пассажирвошел... продавец журналовБулгаков, ясное дело, назвал бы его как-то повеселей. Продавец протянул ко мне брезентовую сумку, и там кроме пары газет лежали два сиреневых журналадва номера «Москвы» с булгаковским романом. Вот так и должно это было произойти!
Я жадно откусывал кусок пахучей колбасыи тут же «кусал» кусок романа. Вот это было уже полное счастье! Иногда я кидал взгляд за окно, там сверкали снежные горыи там все было прекрасно!
Не много было в моей жизни таких счастливых минут! Но и Булгаковы появляются не часто.
Потоммы уже старались по-булгаковски жить, и женщины наши натирались кремом Азазелло и летали, как Маргарита, и мы чувствовали себя мощными и блистательными, произнося: «Осетрина бывает только одной свежести: первая, она же последняя», «Ты бы еще винограду сверху положил!» (эта фраза для друзей на веселой гулянке) и«Никогда и ничего не просите: сами предложат и сами все дадут!»эти слова поддерживали нас в тягостные минуты. Булгаков поднялся из хляби, как остров, и все мы уцелели благодаря ему. И до сих порчуть что, мы тянемся к Булгакову. «Маэстро! Урежьте марш!»
Кузнец своего несчастья
На вопрос, кому улыбается «госпожа Удача», хочу ответить сразу и категорично: тем, кто ее, Удачи, достоин, тем, кто не спешит получить все сразубез упорных усилий, без очереди, а порой и без достаточных оснований. Все неудачи отсюда.
Для иллюстрации своей мысли расскажу (пока без комментариев) две житейские истории, знакомые мне не понаслышке.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. Аспирантка Р. успешно закончила работу над диссертацией. Перед самой защитой вдруг обнаружилось, что в ее деле не хватает справок о сдаче двух экзаменов кандидатского минимума. Заведующий кафедрой предложил аспирантке сдать эти экзамены заново. Но она обиделась, забрала диссертацию и поехала в Москву, в головной институт. Там ее диссертацию прочли и увидели, что одна из глав имеет сходство с работой другого автора. Предстояла тщательная проверка. Оскорбленная обвинением в плагиате (видимо, действительно незаслуженном), аспирантка вновь забрала диссертацию и вернулась домой. Но вот бедана прежнем месте к ней уже установилось определенное негативное отношение. Теперь жалуется на то, что окружена одними врагами, что жизнь несправедлива и жестока, что пробиться таланту честными путями невозможно.
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. У инженера Б., работающего в одном из крупных объединений, появилась идея замечательного прибора. Хоть работа эта не входила в планы его лаборатории, но все, как могли, сверху донизу пытались помогать ему. Он сделался популяренмолодой, талантливый! Его всячески приветствовали, выбирали в разные общества и комиссии, в частности, выдвинули в комитет народного контроля,все горячо верили, что их «неформальный лидер» наведет наконец порядок! И тот не подвел: для начала энергично обследовал работу столовой, нашел вопиющие злоупотребления, добился увольнения директора столовой и далее заместителя директора объединения.
Казалось бы, тут пора вспомнить о своем приборе (да и о служебных обязанностях), однако Б., упоенный славой правдоискателя, все силы теперь отдавал разоблачениям, расширяя поле деятельности. Под его пристальный взгляд стали все чаще попадать люди честные и добросовестные, чем-то не нравящиеся ему. И постепенно Б. из любимца публики превратился в глазах сотрудников в эдакого горлопана и скандалиста. Сам Б. считал эти обвинения, конечно же, местью за критику. Наконец, в поисках правды поехал в Москву, задержался там больше положенного и был уволен за прогулы. Теперь вся жизнь для негоарена битвы, все людивраги.
Вроде бы герои двух этих историй должны вызывать наше сочувствие: пострадали за правду. Но лично у меня сочувствия к ним почему-то нет. Уж больно коротким и элементарным оказался у каждого из них путь к поражению. Меня очень тревожит, что сегодня что-то уж слишком много появилось таких «кузнецов своего несчастья», быстро и чуть ли не целенаправленно идущих к неудаче.
Пора трезво поглядеть: как возникают неудачные судьбы, как появляются люди, уверенные в том, что жизнь жестока и бесперспективна? На мой взгляд, вырастает это из ошибок мышления.
Первая из нихнепонятная убежденность в том, что «никуда не пробиться, лучше и не пытаться». Но ведь это только очень издалека кажется, что на Олимпе толпа. Чем ближе подходишь туда, тем толпа эта становится реже и, наконец, рассеивается. А стоит только взойти на какую-то свою вершину, как сразу же оказываешься абсолютно одинкто тебе может тут помешать, когда и забраться то сюда, кроме тебя, никто не смог! (Конечно, это при условии, что ты не карабкаешься на вершину, открытую другим человеком до тебя.) «Толковище» существует лишь в очереди за дефицитомвокруг «точек работы» такого не наблюдается. Наоборот, возникает тоска по равному тебе, люди ищут и порой не могут найти соратников. Это среди бездельников и неудачников тесно, а среди «удачников»очень даже просторно.
Вторая ошибка, плодящая неудачниковкультивирование врагов. Почему-то распространилось мнение, что человек, что-то делающий, обязательно бывает окружен тучей врагов. Чуть ли не престижно это сегодняиметь врагов. Но ведь для того чтобы человек стал твоим врагом на всю жизнь, надо сильно стараться, причем усердно и непрерывно!
Я глубоко убежден, что человек всегда может добиться того, чего хочет, если его желание достаточно длительно и горячо. Почему мы знаем столько случаев побед над противниками, преграждающими путь человеку, который идет к единственной и, казалось бы, недостижимой цели? Да потому, что этот человек работает для достижения своей цели непрерывно, изо всех сил, противник же препятствует ему вполсилы, вчетверть времени (ведь дело, на котором они столкнулись, не его, и у него наверняка есть какие-то более важные свои делишки, чем кому-то другому препятствовать...). Противник всегда жалок и слеп.
Между тем одна из ошибок «неудачников-профессионалов»идеализация, возвеличивание противника. Мы очень хорошо знаем свои слабости, слабости наших друзей и союзников. Врагов знаем, естественно, хужеи тут даем волю безудержному воображению. Противника почему-то принято воображать всемогущим и недремлющим. Между тем противники тоже люди, им случается и вздремнуть, у них тоже есть колебания и сомнения.
В один из дней, когда я думал над этой статьей, ко мне приехал мой родственник из города Н. Вечерами за ужином расспрашивал его об успехах. «Надо же,рассказывал он,самый важный вопрос решался сегодня моим коллегой, с которым в одной группе училисьтогда он вроде бы и не выделялся ничем...»«Ну и как?»поинтересовался я. «Да чуть я сам все и не испортил!усмехнулся родственник.Стал он смотреть мой отчетвсе нравилось, до половины дошел, говорит: пойдем покурим! Вышли с ним на площадкуо науке неудобно вроде бы говорить. Тут я и заикнись о шахматах: здорово Каспаров играет! Вдруг вижуглаза у друга стекленеют. Ты что, спрашивает, всерьез? Ну конечно, говорю, ведь он же выигрывает! Это ни о чем не говорит, произносит он еще холоднее... Да как же!.. Я разгорячился. И тут вдруг говорю себе: стоп! У Каспарова-то все хорошо, а ты, кажется, сейчас результат годовой работы пустишь под откос! И задумчиво так соглашаюсь: вообще-то ты прав... Смыслов серьезнее. Тут у противника моего взгляд потеплел. Через час он подписал мой отчет, долго хвалил (честно говоря, есть за что)... А ведь могло бы...»
Могло бы! Окажись тут «кузнец своего несчастья», он бы не отступился. Сколько раз я наблюдал, как из-за «принципиальности» в пустяках рушится действительно важное дело, как из-за ерунды наживаются враги. Зачем они тебе? Но... Почему-то мы лихо делаем врагов из людей, которые вполне бы могли быть нашими союзниками. А не разумнее ли подойти к этому «лютому врагу», этому «ретрограду» и «злодею» и сказать ему доброе словои вдруг увидишь, как он сразу изменился! Дай произнести ему до конца хотя бы фразу, не перебивай, выслушай совет (даже если ты с ним заранее не согласен)и вот уже человек превращается не во врага, а в союзника! Если бы мы сами взяли на себя труд быть великодушными, какие бы резервы великодушия нам открылись!
Знаю случай (дело происходило на моих глазах), когда застарелый ретроград, знаменитый своим неприятием всего нового, вдруг полюбил талантливого дебютанта и начал с юношеской непосредственностью ему помогать. Тут слегка испугался уже сам дебютант. «Не волнуйся!пояснили ему умные люди.Просто он разглядел в тебе последний свой шанс быть хорошим!»
Можно ли лишать наших противников этого «последнего шанса»?
Излишняя «боевитость», усердно воспитываемая у нас с детства, весьма вредна. Наверное, существует немало «историй с увольнением», в которых целиком виноват начальник. Но чаще, как я наблюдаю, конфликт этот любовно взращивается обеими сторонами. Хочется порой крикнуть: «Да поговорите вы пять минут по-человеческии все у вас будет хорошо! Конфликт-то ваш не стоит выеденного яйца, а вы враги!»
Думай круглые сутки о своем делеи все противники, не вынеся твоего невнимания, обидятся и исчезнут. Винить в своих поражениях окружающие обстоятельства так же бессмысленно, как обижаться на погоду. Кто, как не ты сам, должен обдумать и обеспечить свою удачу? Человек же, «побежденный препятствиями»,это пешеход, ударившийся о все столбы и с отчаянием заявивший: «Нет, здесь абсолютно невозможно пройти!» Конечно, карьеристы нехороши, но не правы и те, кто в угоду непонятно чему усиленно разрушает свою карьеру. Именно они открывают дорогу беспринципным карьеристам. «Не куй несчастье себе!»
Свобода в разные времена
В какой степени исторические обстоятельства определяют уровень осмысления действительности литературой? В каждую эпоху, естественно, этот уровень разный. В шестидесятыесемидесятыевосьмидесятые годы, когда я и мои ровесники жили и писали, странного было немало. Удивительное, например, дело: плохо помню даты выхода своих книг! С таким волнением писал, так долго ждала годов не помню. И думаю, это не случайно, потому что годы те никаких собственных запоминающихся примет не имели. Что преодолевали? Чего был подъем? Какой гремел съезд?.. Спросите что-нибудь полегче.
И тем не менее действительность, думаю, в моих книгах присутствовала, но действительность неофициальная, более тогоне имеющая с официальной точек соприкосновения. А была ли вторая, неофициальная действительность? Думаю, любой, чья активная часть жизни пришлась на эту пору, скажет: конечно, была! «Блюстители» проморгали самое главное: успел сложиться наш мир, и, поскольку средняя продолжительность жизни (если ее не прерывать) не так уж мала, люди эти продолжали жить, творить, веселиться, снабжая мои рассказы материей. Удача была еще и в том, что успели появиться не только такие писатели, но и читатели, и даже редактора. Нам вполне хватало друг друга. Люди иного, официального плана если и появлялись в нашем кругу, то крайне редко, пребывание их было недолгим, и уход их сопровождался язвительными насмешками. Именно в этой атмосфере (весьма свободной и творческой даже по нынешним временам) и появился мой первый рассказ о том, как ловят шпиона в горе творога и постепенно весь этот творог съедают.
Были ли столкновения? Ответ мой не будет современно-прогрессивным... столкновений фактически не было! Перелистывая свои книги, не обнаруживаю в них конкретных дат и конкретных названий улиц. Мы по их улицам не ходили, так что и столкнуться было довольно трудно.
Порой, конечно, непонятный шум доходил до их ушей, пересечения происходили, но контактов не было и быть не могломы расходились, как в море корабли, иногда, к сожалению, приходилось даже разъезжаться,но случаев контакта, взаимодействия с официальной реальностью я не помню. В результатеглавное, грохочущее фактически прошло без следа, а творчески-иронический, свободный дух свободной литературы живет и теперь. Так что было действительностью?