И много у тебя работы?поинтересовался я.
Достаточно! Ты уже будешь... ночевать у тети, а я буду еще трудиться!
Почему этоу тети? Я у тебя буду ночевать!
Он пожал плечом и забарабанил, как профессиональная машинистка: та-та-та, та-та-та, та-та-та!
Зазвонил телефон. Александр сорвал трубку.
Да-а-а?вальяжным голосом затянул он.Здравствуйте, Аделаида Касимовна! Как вы отдыхаете? Похорошели чертовски, я думаю! Что Федор Кузьмич?
...чудесно, чудесно!доносилось из трубки.Здесь буквально все по высшему классу! Когда я выхожу на воздухиз столовой или из нашего корпуса, у меня такое ощущение, что мне дают чистый кислород!
Ну и особа! Ей, видите ли, дают!
Улыбка его была настолько механической, что он даже забыл ее на лице, она тускло освещала комнату, как луна...
Для газеты статья?спросил я, когда стук на секунду прервался.
Да нет...задумчиво проговорил он.Не для газеты... бери выше!
Ну а вот скажи, только честно!Час сумерек, как мне казалось, располагал к откровениям.Как ты сумел так подняться? Связи?
Делать что-то надо!Сашок вдруг разозлился.Пока вы там у себя, тряся седыми уже бородами, бурно обсуждаете в углу, как лучше отпроситься у начальника за билетами в Филармонию,я в это время... под пулями!..он неожиданно всхлипнул.
Насчет билетовэто он здорово сказал! Прямо под дых!
В облаках стали включаться стеклянные комнаты-кабиныСашок, не поднимая головы, щелкнул кнопкой, выключая интим.
Ну все! Работать!он завинтил новый лист и опять застучал.
Здорово это у него: проник в суть жизни, всплакнул, и вот уже снова работаети на все это потеряно минуты полторы... Да-а-а, местной деловитости стоит поучиться!
Под стук машинки я задремал в кресле, потом перевалился на кушетку. Вдруг дверь распахнулась, влетел усатый дед в кипенно-белом исподнем, пластая перед собою воздух саблею, закричал:
Прекратить! Не даете спать!
Я ошарашенно сел на кушетке. Сабля так и свистела над нашими головами. Я думал, что Сашок испугается, уступит,но неожиданно он, оскалившись, схватил поварешку и, прикрываясь, как щитом, крышкой мусорного ведра, начал сражаться. Некоторое время они звонко фехтовали, потом дед, видимо удовлетворенный, повернулся и ушел.
Сашок в ту же секунду рухнул на табурет и снова стал печатать: та-та-та! та-та-та! та-та-та!
Под этот стук я опять уснул, и проснулся, когда стук прервался. Сашок сидел, уронив голову. Галстук был приспущен, на отставшем от шеи крахмальном воротнике виднелись выпуклые грязные полоски.
А?Сашок встрепенулся, выкатил на меня свои круглые глаза.Ты откуда? Приехал, что ли?
Мы горячо обнялись.
А до этого, что ли, ты меня за другого принимал?
А, да. Мы уже виделись! Вот черт!
Он еще не успел напустить на себя важность, был такой, как раньше.
Хорошо бы твои женщины... спустились на минутку со своих высот... и выстирали бы тебе рубашку!сказал я.
Да зачем им спускаться с высот!с горечью проговорил он.
Мы с ним наконец-то поглядели друг другу в глаза.
Так!тут же заговорил он.Сколько времени? Уже четыре? Надо работать.
Да ты вроде закончил уже,я кивнул на груду напечатанных листов.
Это так!.. В четыре утра я сажусь обычно за главный свой труд!
Он полез в буфет, достал со дна толстый переплетенный том, положил его почему-то к себе на колени и начал писать.
Как-то не разобрать, что ты пишешь!попытавшись приглядеться, проговорил наконец я.Почерк очень неясный!
А зачем нужен ясный?с болью проговорил он.Все равно не оценят! Может бытьлет через сто!во взгляде его мелькнуло легкое безумие.
А что это?я кивнул на том.
Проект спасения человечества!чуть слышно прошептал Сашок.Кто-то должен же беспокоиться об этом,скромно добавил он.
Ясно,тоже шепотом проговорил я.
Он снова стал карябать. Я, будучи человеком слабым, снова уснул. Когда я проснулся, было уже светло. Сашок спал сидя, пламенно прижав свой том к животу. Лицо его было отечное, измученное, блестело испариной, на щеках чернела внезапно вдруг выросшая щетина.
Так!проснувшись от моего взгляда, он выкатил круглые свои глаза, быстро перевел их на ходики.Половина седьмого! Надо собираться! Душ, бритье!энергично, подхлестывая себя, заговорил он.Кофе можешь сварить?он повернулся ко мне.Надеюсь, там у вас хотя бы кофе умеют варить?
Я с треском молол зерна, ссыпал кофе в латунный кувшинчики вдруг почувствовал, что волнуюсь: от имени своего города кофе варю!
Гиганты
В последний день пребывания в Москве я все же решил зайти к Стасу. В каждый свой приезд я обязательно заходил к немуи сейчас вроде бы положено исповедаться. Сделался он суров, особенно в последние годы, добровольно взвалив на себя гигантский трудстал считать себя «совестью эпохи». Ну, или, во всяком случае,совестью нашей компании. Никакой «нашей компании» давно уже нет, а он есть, и все обязаны исповедоваться емутак, во всяком случае, принято. И когда шел я к нему в этот раз, поджилки тряслись: наверняка я что-то накузьмил, о чем он непременно узнал и теперь осуждает.
Я смотрел из окошка трамвая... удивительный город Москва: возносятся до небес космические строения из каких-то полупрозрачных материалов и в то же время сохраняются почти без изменений уголки истории. Причем, если двухсот-трехсотлетние дома демонстрируются и реставрируются, то пятидесяти-шестидесятилетние как-то выпадают из поля зрения, стоят в том же виде, плюс изменения от времени и погоды, и грустно попадать в такие места.
В одном из таких мест, в длинном двухэтажном бараке, и жил теперь Стас, страдалец-профессионал,в другом каком-то месте он и не мог бы жить!
Я поднялся по затхлой деревянной лестнице на второй этаж, шел по коридору с длинными половицами вдоль множества дверей... такая коридорная система часто встречалась, помню, в детстве. В Ленинграде такого уже теперь не найти, но в Москве можно встретить любые чудеса.
Стас молча открыл дверь, пропустил. И даже об этой холодной встрече пришлось договариваться по телефону заранее,причем только такой суровый человек, как Стас, способен назначить дружескую встречу на полшестого утра! Это ему кажется единственно возможным, более тогопереполняет гордостью: вот какой загруженный человекдружеским встречам может уделить только несколько секунд перед рассветом!
Помню, когда мы с ним дружили более интенсивно и встречались чаще, уже тогда поступки его были насыщены какой-то настырной пунктуальностью. Однажды мы с ним не расставались несколько суток в поисках писчей бумаги по сорок шесть копеек пачка, причем пачки по сорок семь копеек и по сорок пять вызывали у него лишь презрительные усмешки.
«Ну что я тебе буду объяснятьвсе равно не поймешь!»говорила эта мудрая и усталая усмешка.
Ну вотгляди! Отличная ведь бумага!я все-таки надеялся его совратить. В ответ он молча выходил из магазина...
И так же он вел себя и в остальном. Однажды он решил вдруг осчастливить человечество, взять в свои руки разящее перо и написать роман о пьянстве (тогда именно пьянство почему-то попало под его разгневанный взор). Но в управлении милиции (начал сверху!) не захотелиили не смоглидать ему точную цифру алкоголиков...
Негодуя, он порвал рукопись.
А без точных цифр нельзя было?робко поинтересовался я.
О, господи!с кротким вздохом произнес он. «С кем приходится общаться!»очевидно, должно было прозвучать далее. На этом мы и расстались тогда... Поэтому можно себе представить, как рвался я к нему в этот приезд!
Ну как ты, вообще?наконец нарушил тягостное молчание я (он, видимо, твердо решил молчать, «цепко», как ему думалось, оглядывая меня).Не пишешь больше? (я вспомнил о его единственной попытке).
Стас скорбно усмехнулся.
Встреча явно не ладилась. Мы протиснулись через узкое длинное пространство в довольно большую, но пустоватую комнату-кабинет, потом через еще более узкое пространство (как он тут протискивается, такой гигант?) в совсем крохотную спальню и присели с прямыми спинами на стулья.
Я огляделся... Да-а-а... Стас давно уже отказался от всех внешних форм преуспеяния, сосредоточившись исключительно на внутренних,поэтому и такую квартирку следовало считать грандиозным подарком. Работал он, насколько известно, воспитателем в девичьем общежитиипричем серьезно!
Ну как ты?пытался я реанимировать разговор.Все так же? Кстати, когда запустишь меня в свой огород в качестве козла?
К сожалению, огорода больше не существует!усмехаясь лишь одним уголком, вымолвил он.
Погорел?! На чем?
К сожалению, все значительно скучнее... Просто обнаружилась другая, еще более засохшая нива.
Которую немедленно надо оросить!.. Слезами, я имею в виду, слезами!
Стас кротко вздохнул.
К сожалению, мне пора!он чопорно поднялся, как после неудачных дипломатических переговоров.
Протиснувшись через узкости, мы вышли в коридор, спустились по лестнице.
Да!я еще раз попытался оживиться.А как тут наш Кузя?
Понятия не имею! Я давно уже не подаю ему руки!
Молодец! Всегда находит двух-трех людей, которым демонстративно не подает руки! (Мне, кстати, тоже не подал!) Это какую же силу надо иметь, чтобы руки не подавать! У меня, помню, рука парализована былаи то я подавал, как мог,а чтоб уметь здоровую руку не подать!.. Гигант!
А что произошло все-таки?поинтересовался я.
С людьми подобного сорта никогда ничего не происходит. Простоторгует своими способностями, оптом и в розницу!
И почем?
Если ты дальше намерен вести разговор в таком тоне...
Извини!я захлопнул рот.
Мы молча прошли по горбатому московскому переулку и спустились к маленькой серо-белой церквушке. Стас вдруг многозначительно остановился. Я тупо поглядывал то на него, то на церковь.
Матюша Казаков!выговорил Стас.
Где?я стал испуганно озираться по сторонам.
Стас кивнул на купол.
А-а,проговорил я. Мы помолчали. Я не знал, сколько в таких случаях полагается стоять.
Потом мы сдвинулись, перешли улицу, прошли вдоль каменной стены и свернули в церковный двор.
На заутреню, что ли?я остановился.
К сожалению, наших грехов уже не замолить.вымолвил он.
Интересно, что он имел в виду?
Церковный двор оказался заставлен бело-красными пикапами.
Так ты на «скорой» теперь работаешь?
Стас широко развел руками, как бы говоря: «Что делать? Кто-то должен!»
Он подошел к пикапу, отпер сначала заднюю дверцу, потом кабину. Уселся за руль. Я сел рядом.
Считаю своим долгом тебя сопровождать!
Все ерничаешь?проговорил Стас.
Нет, серьезно! Давно мечтал посмотреть, как тут работают, и вот подвернулся близкий друг!
Работа эта не предназначена для праздного любопытства... Впрочемспроси у врача!он кивнул на подходившего пышноволосого брюнета.
Извинитевот к другу... проездом... а он едет! Нельзя ли с вами мне? Я и подмогну, коли что!я почему-то перешел на просторечие.
Ну пожалуйста!пробормотал врач несколько удивленно.По-новой на комбинат!сказал он Стасу.
Прибежала молоденькая медсестра, и мы поехали. Водить он стал классномаленькие домики так и мелькали!
А что там... на комбинате?крикнул я.
Ханыги!отрывисто проговорил Стас.Работают, потом что-то натворят, их судят и направляют туда же... Несчастные, в сущности, люди!добавил он.
В конце старинного дряхлого тупика перед нами разъехались в стороны железные ворота. У длинного стеклянного здания мы остановились. Возле желто-синего газика клубились люди.
Где?деловито спросил Стас у милиционера.
Тот показал на темный вход в здание. От широкого гулкого зала была отгорожена, стенками не до потолка, фанерная каморка. Там на топчане, под плакатами по технике безопасности, лежал небритый человек с желто-зеленым лбом, покрытым потом.
На груди его лежала зеленая куртка.
Опять это Хвощ!проговорил доктор.
Тот вдруг вскочил, мелькнул кулакдоктор еле успел уклониться, кулак со всей силы врезался в плакат: «Не работай без заземления!»
Тихо, тихо!Стас перехватил руку.Давай, давай... баиньки!он с помощью медсестры уложил вдруг осевшего Хвоща на носилки.
Я, стараясь хоть чем-то помочь, поднял с пола курткуна ней было темное пятно:
Положить?
В ноги!отрывисто скомандовал Стас.
У выхода нас нагнал торопливо хромающий человек.
Стоп!он поднял ладонь. В куртке казенный микрометр у него!
Посмотри!скомандовал мне Стас.
Я быстро перерыл карманы, вытащил тяжеленький инструмент в дерматиновом чехольчике.
Отдать?спросил Стас у Хвоща.
Тот, слизывая с губы пот, кивнул. Когда мы задвигали его в машину, голова его болталась почти безжизненно. Стас закрыл заднюю дверь, и мы с ним вернулись в кабину.
Нуа ты как живешь?вдруг спускаясь из своей высокой задумчивости, поинтересовался Стас.
Вопрос был хамским уже просто в силу колоссального его запаздывания, а во-вторых,боюсь, что именно на это он и бил,чем особенным мог я похвастаться, когда рядом шла работа в «Реанимационной»?
Уезжаю... в этот... Трудногорск... Тундрогорск! Ладноне буду тебе мешать. Надеюсь, меня хоть выпустят отсюда?!
Не прощаясь, я выскочил из кабины и ушел.
...Уже вечером, после всей суеты последнего командировочного дня, я брел по широкому центральному переулку, освещенному закатом. До поезда оставалось четыре часа. Вдруг я остановился у большой парикмахерской. Я долго вглядывался через витрину внутрь... и вспомнил ее. В детстве почти все летние каникулы я жил с бабушкой у тети Люды в Москве, ходил по городу один... Потом все это забылось, и вдруг сейчас вспомнилось, как колоссально важное! Я ясно вдруг вспомнил, как заходил тогда в эту парикмахерскую,каждый раз это было для меня счастьем. Парикмахерская этас полированным деревом стен, с овальными зеркалами в резных рамахвызывала у меня ощущение покоя, счастья, особенно когда она была просвечена вечерним солнцем, как сейчас,именно это время в ней я любил.
Потом я приезжал в Москву в юношеские годыто была совсем уже другая Москва, потом, уже у взрослого,третья... а эта Москва совсем было потонулаи вдруг неожиданно снова всплыла!
Зайду!решил я.
Гардероб был точно такой же, и столик с плюшевой скатертью... Я вошел, щурясь от солнца, в зал, сел в кресло к пожилому парикмахеру... знаком или незнаком?
Постричь и побрить!попросил я и откинулся в кресле, смутно надеясь на возвращение прежнего блаженства.
Парикмахер, зевнув, начал стричь. По первым же прикосновениям его пальцев я почувствовал, что он чем-то недоволен, и состояние это мгновенно передалось и мне..... Глупо было надеятьсято время прошло, да и сама парикмахерская... амальгама на зеркалах отстает, коробится по углам трепаной зеленой подкладкой. Зоны бывшего твоего счастья не стоят без измененийи если ты не посещаешь их, они распадаются. Вдруг его пальцы вздрогнули и задвигались весело, четко. Какой поворот его мыслей послужил этому причиной? Явно, что дело не во мне. Я вытянул шею вбок и поймал в зеркало появившегося из темного гардероба высокого статного старика в светло-сером костюме.
Здравствуйте, Сергей Иваныч!раскланялся он с моим мастером.
Здравствуйте, Константин Алексеич!радостно ответил парикмахер.Будьте любезны, подождите одну минутку.
Так вам, наверное, за неделю надо звонитьа я уж так!он сокрушенно развел руками.
Да неткакое там за неделю! Отстал от жизни!как бы сокрушенно проговорил мастер, но в голосе его звучало совсем другое: у нас-то все правильно, это другие сходят с ума с их новыми нелепыми модами.
Они с улыбкой смотрели друг на друга, видимо зная друг друга давно и радуясь встрече. И даже то, что нужно немножко подождать, устраивало ихтак солидней. И даже во мне (хотя со мной и собирались расправиться за «минутку») поднялось какое-то блаженство: я снова оказался в своей любимой и почти забытой парикмахерской, где мастера и клиенты относятся друг к другу с бескорыстной почти любовьюклиенты за то, что мастера здесь высочайшего уровня, тонкой, без тени подобострастия, обходительности, мастера же любят клиентов за их простоту, всякое отсутствие позы и постоянствов своих важных делах клиенты эти не забывают про них и, вырвав минутку, всегда приходят именно к ним.
И этот гость тоже явно был из гигантовэто сразу определяется по движениям, по интонациям голоса, по вроде бы простым речамот которых почему-то подмывает вытянуться во фрунт. Но парикмахер, старый виртуоз, почти не глядя на мою голову, но работая безупречно, добродушно перешучивался с гостем.