Рукопись называлась «Неугомонный Ермилов». Герой романа, Антон Ермилов, неделями не ночевал дома, непрерывно обретаясь на разных стройках (это помимо основной своей работыхирургом), вмешиваясь абсолютно во все, что встречалось на его пути. (Представляю, какую ненависть он должен был у всех вызывать!) Наконец, где-то к концу года он брел домой, и вдруг увидел на перекрестке «отчаявшегося человека с лицом скульптора». Ермилов пошел с ним в его мастерскую, где несколько ночей подряд помогал ваять огромную, до потолка мастерской, скульптуру рабочего. И вот работа была готова. Ермилов, пристально сощурившись, обошел фигуру, потом вдруг схватил лопату и с размаху ударил фигуру под коленки. Фигура закачалась и рухнула, куски ее раскатились по углам мастерской.
Спасибо!воскликнул скульптор и крепко пожал Ермилову руку.
Сделав это дельце, Ермилов направился наконец к себе домой. Дома все вздрогнули, услышав скрип открываемого замка.
Что новенького?бодро проговорил Ермилов.
Все молчали.
Только сын Володька скорбно кивнул на сервант, в котором тучно громоздился излишне красивый, аляповатый сервиз.
Ясно!выговорил Ермилов. Скулы его бешено заиграли. Он сорвал со стола аляповатую скатерть, подошел с нею к серванту и, не обращая внимания на кликушеские цеплянья жены и дочери, по-медвежьи сгреб весь сервиз в скатерть и, по-медвежьи ступая, подошел к окну и перевалил весь сервиз через подоконник. (А что, если кто там шел?) Жена и дочь некрасиво заголосили. Только сын Володька одобрительно мотнул густым чубом:
Правильно, папка, так им и надо!
«Ершистый паренек растет!любовно глядя на него, думал Ермилов.Весь в меня!»
Далее они с ершистым Володькой уезжают на далекую стройку, чтобы и там, видно, не оставить камня на камне,дальше я не печатал, решив дать себе маленький передых. Да-а, не такой уж легкий это труд! Молоко, во всяком случае, должны давать.
Тут раздался звоноквошла роскошная дама. Такое объявление принесла:
«Утеряно колье возле стоянки такси. Просьба вернуть за приличное вознаграждение. Адрес...»
Это я вам мигом отстучу!радостно говорю.
(Все-таки не похождения Ермилова!)Только давайте немножко изменим текст: «...просьба вернуть за неприличное вознаграждение»! Скорее принесут!
Тут я почувствовал страшный удар. Отлетел под стол. Вылезаюникого нет. Да-а-а,вот как она поощряется, добросовестность в работе!
Помазал лицо кремом «После битья», потом пинками загнал себя за стол, с отвращением, еле касаясь клавиш, перепечатал «Ермилова».
На третий день хозяин пришел. Стал смотреть.
Вот тут исправь!запросто так, уже на «ты».У меня написано: «Увидев Антона, Алла зарделась...»
А у меня как?с любопытством заглянул.
А у тебя напечатано: «Увидев Антона, Алла разделась». Полная чушь!
Ну почему жеполная?
И вот здесь у тебя,пальцем ткнул.Напечатано «прожорливый».
А у тебя как?в рукопись его заглянул.
У меня«прозорливый»!
Но у меня же лучше!
Быстренько перепечатай.
Знаете... пожалуй, не перепечатаю!
Перепечатаешь как миленький!
Почему это?
Почему?усмехнувшись, посмотрел на меня, потом расстегнул вдруг пальто, высунул из него кончик колбасы....Ну как?
Потрясен, конечно. Но перепечатывать не буду.
Не будешь, говоришь?стал, смачно откусывая, жевать колбасу.Не будешь, значит?
Жена пришла.
Чего это тут чесноком запахло?Увидела гостя:А-а-а, это вы! Чего это вы тут делаете?
Да вот,он усмехнулся.Ваш так называемый супруг строптивость демонстрируетпри этом о семье своей не думает!он положил колбасу на край стола.
Сейчас как дам в лоб!в ярости проговорил я.
Ах вот как уже заговорил?
Да примерно что так!
Ну, пожалеешь об этом!
Неплохое, вообще, начало!
Ушел он, якобы в трансе. Но колбасу забрал. Потом долго ещея из окна смотрелшатался от столба к столбу, объявления мои срывал. Вот за это спасибо ему!
Искушение
Приведя свою тетю в восторг,
Он приехал серьезным, усталым.
Он заснул головой на восток
И неправильно бредил уставом.
Утром встали к буфету, не глядя,
Удивились и тетя, и дядя:
«Что быть может страшней
Для нахимовца
Утром встать и на водку накинуться!»
Вот бы видел его командир!
Он зигзагами в лес уходил.
Он искал недомолвок, потерь.
Он устал от кратчайших путей.
Он кружил, он стоял у реки,
А на клеши с обоих боков
Синеватые лезли жуки
И враги синеватых жуков.
Да-а-а,дослушав, проговорил редактор.Не лезет ни в какие ворота! Ну ладно уж, попробуем поставить ваш стих на девяносто седьмой год,может, к тому времени вкусы изменятся?
Но сейчас же только восемьдесят четвертый!
И то это большая удача,ответил редактор.Всех новых поэтов ставим на девяносто девятый, только для вас с огромным трудом удалось выхлопотать девяносто седьмой!
Но это же... через тринадцать лет!
Ничего, они быстро пройдут!утешил редактор.
Но как же я буду жить эти годы?
Придумайте что-нибудь,сказал он.На одну поэзию трудно прожитьэто верно.
Ладно, что-нибудь придумаю,проговорил я.До свидания.
Стихотворение-то оставьте!засмеялся редактор.Ничего, не успеете оглянуться, как девяносто седьмой год подойдет!
«Ну дане успею оглянуться, как и жизнь пройдет!»подумал я.
Прямо от редактора я направился к другу Дзынеон разбирается, что к чему, все нити жизни держит в руках.
Что делать, старик?
Спокойно!сказал Дзыня.У тебя способностьв рифму говорить! Один человек из сотни, наверно, такой способностью обладаетда ты как сыр в масле будешь, буквально нарасхват! Кстатина кондитерской фабрике бывал когда-нибудь?
Нет, но охотно схожу! А что там?
Крутые дела там завариваются, старик!в упоении Дзыня заговорил.Новые люди там к власти пришли. Раньше там старики заправлялия имею в виду, в отделе печатных пряников, поэтому и надписи на них допотопные были: «Не возжелай жену ближнего», «Семеро одного не ждут»подобная рухлядь. А теперь новые люди туда пришли, нашенские ребята, хотят, естественно, новое содержание туда вдутьим такие раскованные чуваки, вроде тебя, вот как нужны!Дзыня, запереживав, сам перешел на раскованный стиль.А какой там тиражзнаешь? Другим и не снилось!
Ну, отлично!обрадовался я.Выражу себя в пряниках! Отлично! И сколько слов на прянике должно быть?
Ну ясно, что не сто!Дзыня говорит.Слова четыре, максимум пять. Словам тесно, мыслям просторно, старик!
Все!торопливо одеваться стал.Тяжелый, изматывающий труд!
Домой как на крыльях прилетел.
Все!жене говорю.Скоро деньги лопатой будем грести! Готовься!
Да я уже давно готова!жена говорит.
Четким шагом прошел я в свой кабинет, уселся. Часов, наверное, десять непрерывно сиделодно только странное двустишие сочинил:
«Дазначит, я червяк пустой, червяк с проломленной башкой!»
...Вряд ли это для пряников подходит! Какие-то непечатные получаются пряники! Вряд ли миллионам читателей пряников будет про меня интересно читать! Зря я бодрилсяявно обречено это было на провал!
Снова к Дзыне поплелся.
Ну ничего!Дзыня говорит (настоящий друг!).Первый блин комом! Другое попробуем!Вдруг вытащил из шкафа резиновые голубые бахилы на гофрированной подошве.Вот!с гордостью поставил.Это тебе!
Откуда?изумился я.
Аванс!проговорил Дзыня.От нашей обувной промышленности тебе!
И что же она хочет?я спросил.
Ничего!радостно Дзыня ответил.Не стесняют тебя! Понимаютхоть и обувщики,что настоящий художник по принуждению не может работать. Говорят: «...если хоть как-то вскользь про обувь упомянетмы уже будем считать, что не зря аванс этот выдали ему!» Гляди, что за вещь!Дзыня расстегнул молнию на бахилах и стал вынимать одну за одной, как матрешек, разную обувь: в резиновых были вставлены кожаные зимние на меху, в элегантных кожаных зимних прятались черные лакиши, в них были вставлены замшевые домашние.Понял теперь?Дзыня говорит.Можно по отдельности носить, а можно вместе всё, одно в другом,так богаче. Кажется, в поэзии тоже такой прием естьшкатулка в шкатулке?Дзыня деликатно разговор перевел с грубо-материальной темы на более изысканную.
Есть, кажется,пробормотал я, не в силах оторвать глаз от «аванса».Но давай, я сначала одну возьму, а потом уже, если стоящее что-нибудь о ней напишу,возьму вторую.
Не надо меньшиться!Дзыня царственным жестом придвинул мне все.Там тоже люди сидят, всё понимают. Даже если и пропадет эта пара у них, как-нибудь не обедняют,там знаешь какой размах! Но только ты уж сам, если совесть у тебя, постараться должен...
Понимаю!я отрывисто кивнул. Слезы душили меня.Значитверят!
Домой эту роскошь в руках нес: пока доверия не оправдал, марать не стоит. Закрылся в кабинете, поставил «аванс» перед глазами, стал сочинять.
«Обувь ты, обувь ты, обувь ты женская!»писал я. Слезы струились по щекам. Потом я слегка протрезвел, заработала мысль.
Странноа почему женская? Передо мной ведь стоит мужская? И потом, какая-то тональность не та: реклама ведь должна бодрое чувство вызывать, а тут слезы душат и автора и читателя. Может быть: «Обувь ты, обувь ты, обувь ты детская»? Еще хуже. Что же это за обувь такую наши дети вынуждены носить, про которую в таком плачевном тоне говорится?
Да, видно, не получится ничего у меня. До ночи просиделничего. Всю ночь ощущение гибели преследовало меня. Писал, чтобы в отчаяние не впасть: «Я тертый калач, я тертый калач...»
Утром вышел на кухню, собрал, брякая, бутылки в рюкзак, пошел сдаватьможет, хоть это получится?
Действительно, думаю, зачем этот алкоголь? Сдам посуду сейчас, куплю килограшек горохуотлично проживем до девяносто седьмого!
Но не получилось. Приемный пункт был закрыт на огромный замокправда, оба приемщика здесь оказались: катались среди разваленных ящиков, дрались. Одновременно подняли окровавленные лица:
У нас выходной!
Я вижу.
Потом просто уже так, исключительно для справки, зашел в гастроном, в винный отдел. Ну и толковище, ну и бой там идет!
Конечно, понял вдруг я, держаться нелегко, но и опускаться ведьвон как тяжело! Вон сколько энергии требуется для этого!
Уж лучше я пойду Дзыне позвоню!
Дзыня отрывисто говорит:
Приезжай!
Почему-то в этот день у него мрачное настроение было. Сказал:
Видно, ты вообще к этому не способен!
К чему?
К зарабатыванию денег. Знаешь, такой фильм был«Не для денег родившийся». Еще молодой Маяковский там играл. Так вотэто про тебя!
Ну почему же?!говорю.Просто тема обуви мне не близка! Другое что-нибудь дай, увидишь: клочья полетят!
Да-а-а,Дзыня на меня посмотрел.Ведь полный завал в жизни у тебя, а оптимизм буквально тебя душит! А у меня в порядке всеа мне грустно!
Потому оптимизм меня и душит, что полный завал. Причина твоего пессимизмав полном твоем благополучии, причина моего оптимизмав полном моем провале. Простодругого выхода нет. Нуспытай еще раз меня, прошу!
Гримаса тут лицо Дзыни исказилану ясно, неохота ему взваливать новую обузу.
Ладнопойдем, что ли, чаю попьем!Дзыня вздохнул.
Вскипятили мы чай, по стаканам разлили.
Да не звени ты ложечкой так!в полной уже ярости Дзыня закричал.Всю душу уже вызвенилсил нет.
Ну хорошо,я сказал.В следующий раз буду газетой чай размешивать, чтобы не звенеть!
Попили мы чаю, в молчании, складки на лице Дзыни разгладились немного.
Ну ладно!говорит.Попробуем еще! Тут в театре Музыкальной Комедии работенка светит!
Оперетта «Подзатыльники при свечах»?спрашиваю.
Выше бери!
Куда же выше!
Эх, масштаба нет у тебя!Дзыня вдруг на шепот перешел....Мюзикл «Анна Каренина»ясное дело, в стихах! Не ожидал?
Честно говоря, не ожидал!я забормотал.Нуесли бы я был вровень с Толстым, или по пояс хотя бы... Да и честно говоря, не нравится мне этот роман!
Да ты чтовообще уже?Дзыня заорал.Болт за мясо не считаешь? Обнаглел? «Анна Каренина» не нравится ему! Да понимаешь ли ты, что если я сейчас поэту Двушайкину позвонюон через полчаса уже полную подтекстовку принесет, а через час деньги уже получитчетырнадцать тысяч. А ведь он не чета тебетри жены, четыре дачи, машина, и то не осмелится сказать, что «Анна Каренина» не нравится ему! На пустом месте гонор у тебя!
Ну и пусть!
Разругались, разошлись. Ночью уже Дзыня мне позвонил:
Извини, вспылил! Ладноесть еще один вариант. Из медицинского журнала «Нёбо» звонили дружкиподписи им под антиалкогольным плакатом нужны. Справишься? Уж эта-то тема, надеюсь, тебе близка?Дзыня улыбнулся.
Ну спасибо тебе!я Дзыне сказал.
Через час, приблизительно, из мглы небытия появился текст: «Нил чинил точило, но ничего у Нила не получилось. Нил налил чернил. Нил пил чернила и мрачнел. Из чулана выскочила пчела и прикончила Нила. Нил гнил. Пчелу пучило. Вечерело».
Перечел тексти отпрыгнул в ужасе от стола, в угол забился. Потом в испуге в зеркало заглянул: голова нормальной вроде бы формы, как и у всехоткуда же в ней такие зловещие образы берутся?
Дзыне позвонилв полпервого ночи уже:
Хочу приехать!
Вот,Дзыне текст протянул.Надо, видимо, с этим кончатьуже сам себе какими-то ужасными сторонами открылся, словно чадом каким-то из преисподней повеяло.
Да-а-а!Дзыня прочел мой текст, долго молчал.Действительно: бог оградил тебя от всякой халтуры.
Чем же это?польщенно я уже поинтересовался.
Полной твоей безмозглостью!!Дзыня заорал.
Ну спасибо тебе!Я вынул бахилы из мешка.Вотвсё в полной ценности и сохранности: в резиновых бахилах элегантные кожаные на меху, в кожаных зимних черные лакиши, в лакишахзамшевые домашние. Получи!
Да-а,Дзыня со вздохом говорит.Честно теперь скажу: никакая обувная промышленность не обращалась к тебе, я сам тебе эту обувку дал, надеялся хоть так к реальной жизни тебя привлечь!
Да так я и понял,я вздохнул.
Тяжело было домой идти! Что жене с дочкой сказать? Не способен ни на что?
К художнику Чёртушкину забрел на чердакувидел, что он работает еще, свет горит.
Захожусреди пустого чердака стоит перед мольбертом.
Ну как жизнь?Чёртушкина спрашиваю.
Не видишь разве?на картину кивнул.А у тебя как?
Плохо!стал жаловаться ему.Совершенно концы с концами не свести!
А разве их надо сводить?удивленно Чёртушкин говорит.Впервые слышу!
А не надо?я обрадовался.
Конечно, нет! Дело надо делать, а не концы какие-то сводить!
Правильно!говорю.
Перед уходом моим мне Чёртушкин говорит:
Возьми изоляционную ленту с мольбертаприклей меня на ночь к стене.
Зачем это?я испугался.
Да сплю я так.
К ночи похолодало, потом потеплело, потом снова похолодалона тротуарах такие каточки образовались, метра по полтора. Скользил я по ним, и вдруг вспомнил: «Да, значит, я червяк пустой, червяк с проломленной башкой!» Что-то тут есть... Но что там, интересно, дальше?
Домой радостный вбежал. Жена увидела:
Деньги получил?
Как тебе такое в голову могло прийти?!
До утра сидел. Утром вдруг Дзыня пришелсам уже:
Радуйся!говорит.Все думал про тебя и в конце концов такую работу тебе нашел, на которой практически не нужен мозг.
Какую же это?от стиха оторвался.
А?Дзыня гордо огляделся.Редактором кладбища! Не ожидал? А то на памятниках там пишут что попалони в какие ворота не лезет!
А смерть разве лезет в какие-то ворота?спросил я.
Что ты хочешь этим сказать?Дзыня не понял.
Пусть пишут, что хотят,сказал я.
Шаг в сторону
Когда дела твои заходят в тупик, умей сделать шаг в сторону и почувствовать, что жизньбезгранична!
Вотэтот случайный дворик, в который я наобум свернул с тротуарамгновение назад его не было, и вот он есть. Нагретые кирпичи. Фиолетовые цветы. Шлак.
Выйдя из-под холодной, вызывающей озноб арки в горячий двор, я постоял, согреваясь, потом пошел к обшарпанной двери, растянул ржавую пружину. Снова сделалось сыроя поднимался по узкой лестнице со стертыми вниз светло-серыми ступенями.
У двери на третьем этаже из стены торчала как бы ручка шпаги с буквами на меди: «Прошу повернуть!» Я исполнил просьбув глубине квартиры послышалось дребезжанье.