Не тогай Изу, не обиай Изу. Не обиай Изу
На несколько секунд мужчина и девочка оторопело обмерли, Денис Матвеевич так и замер с занесенной рукой, не в силах шевельнуться или сделать шаг назад. А потом пришла в себя Лиза. Кинулась к малышу, будто боялась, что профессор сейчас ударит и его. Обхватила нелепо раскинувшего ручки мальчика поперек туловища и, бросив на Дениса Матвеевича последний короткий полный страха и ненависти взгляд, метнулась в комнату. Закрывшаяся за ней дверь с грохотом шарахнула о косяк. Оставив задыхающегося профессора одного на поле боя.
18
Родительство, тяжелое само по себе, было тяжело не только для Дениса Матвеевича, которому оно выпало случайно и почти против воли. Но и Елене Станиславовне, матери еще недавно такого хорошего, послушного мальчика, как Никита. Она так же в смятении и тревоге топталась в школьном коридоре. И нетерпеливо с беспокойством поглядывала на дверь кабинета пожилой классной сына.
Оттуда гурьбой вываливались пятиклассники, искоса с любопытством поглядывая на незнакомую женщину. И Елена Станиславовна невольно провожала их взглядом. Такие маленькие, славные. Давно ли Никита был таким же милым и простодушным, во всем слушался, никогда не перечил. Она едва сдерживалась, чтобы не всхлипнуть от щемящей жалости к себе.
Начиналась большая дневная перемена, школа постепенно оглашалась топотом бегущих ног, дикими воплями. Но Елена Станиславовна была занята собственными тревогами. Дождалась, пока кабинет покинет последний младшеклассник, решительно поправила неснимаемую даже в помещении меховую шапку и висящую на руке большую вместительную сумку и, готовая к неизбежному, шагнула вперед:
Капитолина Елисеевна, к вам можно? постучала она по и без того распахнутой створке и тут же заглянула в кабинет.
В школе Елену Станиславовну отлично знали. Она состояла в родительском комитете, ездила с детьми на каждую экскурсию, собирала деньги на ремонт. Ни разу не пропустила ни одного собрания.
Но классная руководительница встретила приход родительницы с недоумением. Ее удивление читалось на лице и та поспешила объясниться:
Я по поводу Никиты пробормотала женщина со внезапным смущением и снова нервно поправила сумку.
Проходите, пригласила так ничего и не понявшая Капитолина Елисеевна, у меня сейчас урока нет, давайте чаю попьем, она поднялась со своего стула и открыла дверь в подсобку.
Класс химии был единственным в школе классом с кафедройнесоразмерно большим постаментом, занимающим почти половину помещения. Над ней висела периодическая система Менделеева и портреты, а позади располагалась маленькая неприметная дверь, ведущая в крошечный чуланпомещение с единственным заваленным коробками окном, в котором хранились реактивы, мензурки, халаты, ватманы, старые учебники и прочий хлам. А заодно и стол для чаепитий.
Классная сынанемолодая, приближающаяся к шестидесяти женщина, была энергичной и властной. И дисциплина у нее всегда сохранялась железная. Так что даже над ее забавной внешностью ученики суеверно побаивались смеяться. С возрастом учительница изрядно полысела, волосы красила редко: потому бледно-голубоватый череп ее едва прикрывали наполовину седые, наполовину рыжие пряди. Тонкие губы Кпитолина Елисеевна по советской привычке подводила ярко-красной помадойне для красоты, а для порядка.
Учительница поставила на стол чашки и блюдце с печеньем, засунутое в полиэтиленовый пакет. Но в кабинете так ядрено пахло химреактивами и средством от моли, источаемым старой шубой классного руководителя, что аромата чая не ощущалось. Впрочем, сама Капитолина Елисеевна запахов давно не замечала, с удовольствием разливая по чашкам кипяток.
И от нее веяло такой солидностью, неколебимой уверенностью, что Елене Станиславовне на мгновение стало легко и спокойно, будто маленькой девочке рядом со взрослым, знающим ответы на все вопросы и могущим решить все проблемы.
Она присела за стол и из вежливости притянула к себе чашку, хотя совершенно не была расположена к чаепитию.
Я хотела посмотреть какие оценки у Никиты, чуть конфузясь повела она головой.
Классная удивилась:
Так ведь собрание в конце месяца. Она села напротив и нахмурилась в недоумении.
Ну Елена Станиславовна замялась, до конца месяца далеко еще, я хотела сейчас узнать, немного смутилась и все же намекнула, может, вы журнал принесете, вместе посмотрим.
Многие классные руководители так делали, и ничего им не стоило за спиной учащихся обсуждать с родителями и поведение и успеваемость, и журнал смотреть, да мало ли что еще для пользы ребенка. Но именно у Капитолины Елисеевны была странная, глубоко непонятная Елене Станиславовне щепетильность. Она работала по удивительному, идеалистически-нежизненному правилудоверять своим ученикам.
И все же идя сюда родительница считала, что классная войдет в положение. И никак не ожидала того, что та вдруг сведет брови, откинувшись на стуле. И, отставив чай, строго, пытливо глянет, будто Елена Станиславовна и в самом деле маленькая девочка:
Я оценки своего класса и без журнала знаю. А почему вы не спросите у Никиты?
Елена Станиславовна почувствовала себя неуютно и завозилась на стуле:
Ой, ну что вы, неуверенно махнула она рукой, он же соврет.
Очевидно эти слова понравились Капитолине Елисеевне еще меньше, и голос старого педагога построжел:
А с чего вы так решили? классная покачала головой, мне лично Никита кажется мальчиком очень правдивым. У вас хороший ребенокответственный, прилежный. Она по учительской привычке оперлась локтями на стол, бывает, конечно, поленится немножкотроечку схватит. Но исправляет всегда. Почему вдруг такое недоверие?
И пытливо, властно посмотрела на посетительницу.
Елена Станиславовна смешалась. Она и сама толком не знала, что сказать: что Никита пьяный домой пришелда и не пьяный, слегка лишь нетрезвый, или что голос на нее повысил. Классная руководительница отмахнется от таких мелочей, ей не объяснишь, из-за чего беспокоится мать.
Но объяснять и не пришлось. Глядя на гамму переживаний на лице родительницы учительница сама поняла и понимающе улыбнулась:
Девочки, приятели?
Елена Станиславовна сокрушенно кивнула:
Боюсь, как бы совсем от рук не отбился.
Но Капитолина Елисеевна отнеслась к ее словам возмутительно небрежно:
Елена Станиславовна, голубушка, ну семнадцать лет парню. Они же взрослеютпора уже. Она посмотрела на родительницу и сменила тон на доверительно-успокаивающий, возраст сложный, надо перетерпеть. У них сейчас родители на второй план отходят, уже и своя жизнь появляется, друзья, интересы
Эти слова повергли Елену Станиславовну в негодование и заставили пойти красными пятнами. Классной руководительнице рассуждать было легкосама она не имела не то что сына, а вообще детей. Ни мужа, ни забот. Жила однадля себя самой. Только чужие дети вокруг. Да откуда ей знать, что может переживать настоящая мать?
Какие интересы?! Ему поступать в этом году! не сдержалась она и голос ее зазвенел. Только онаматьпонимала насколько серьезный сейчас период у Никитылетом ему сдавать экзамены, и непременно нужно поступить на физмат. Ведь тут в Балашихе есть филиал, а учиться в Москве, жить непонятно где, непонятно с кемподумать было страшно. А потом первый год обучениясамый сложный. Сессии, нервотрепки. Да и работу найти после ВУЗа сейчас непросто. У Елены Станиславовны сын одинвся жизнь в нем.
Вы с ним разговаривать пробовали? классная внимательно посмотрела на посетительницу. Но та только махнула рукой:
Да я только и делаю, что твержу, он же не слушает.
Когда одна вы говоритеэто не разговор. Елена Станиславовна, вы пробовали с ним поговорить? и с нажимом сделала ударение на последнем слове.
И тут Елена Станиславовна не выдержала:
Да какие тут уже разговоры! выкрикнула она. Меры надо принимать. Он же приходит поздно, пивом пахнет. Где шляется не говорит.
Но на учительницу ее страшное признание будто и впечатления не произвело. Даже взгляд ее не изменился, а наоборот, смотрела она снисходительно, будто с ребенком малым разговаривала. И как танк продолжала гнуть свое:
Елена Станиславовна, послушайте меня. Я человек пожилой и всю жизнь проработала с детьми. Она сделала успокаивающий жест, не позволив перебить, ведите себя аккуратнее. Не допускайте прямых запретов. И хотя взгляд родительницы оставался непонимающим и даже возмущенным, преподавательница не смущаясь продолжала, чем больше вы будете запрещатьтем больше ему захочется сделать наперекор. Это же подростки.
Молчать? Смотреть как ребенок мой скатывается? от негодования и волнения у нее начали трястись руки и губы, голос возвысился и стал неприятно визгливым.
Искать компромисс. Никита сейчас в таком возрасте, в котором все воспринимается очень остро. Елена Станиславовна, если вы в будущем хотите со взрослым сыном сохранить близкие отношения, сейчас нужно перетерпеть, сделать так, чтобы он почувствовал в вас друга, а не контролера. И неодобрительно покачала головой, вы же не цербер.
Не цербер, не цербер. А делать-то мне что?!
Елена Станиславовна была разочарована до глубины души. Нет, классная не понимала ее. Безразлично, буднично говорила будто о совсем незначительных, естественных вещах. В то время как онамать, буквально волосы на себе рвала.
И только воспитание не позволило Елене Станиславовне высказать той в лицо все, что она подумала. Впрочем, и слушать дальше родительница тоже не стала. Она давно уже не маленькая девочка, чтобы ее вот так вот поучали и воспитывали. А потому и разговор прервала быстро и, пожалуй, даже грубовато. И чай не допила, и не дослушала. Попрощалась скомкано и вышла, несясь по коридору, кипя от возмущения. Да так быстро, что сумка ее колыхалась и стучала по ноге. Но этого Елена Станиславовна вовсе не замечала. А только негодовала по поводу попустительства классной. И думала о том, что если бы не она, если бы мать не спохватилась вовремя, так бы никто и не заметил, как скатывается ее ребенок. А все эти теории воспитания и терпимости на самом деле ерунда и жизнь ребенка зависит только от родителя, чей долг оградить, уберечь. И любыми мерами, пока до беды не дошло.
Ведь Елена Станиславовна сыном жила, ей было хорошо только когда она точно зналагде он, с кем он и чем занят. И разве не заслужила она каплю покоя? А если она не проконтролирует, кто знает в какую компанию попадет ее единственный сын.
едва Елена Станиславовна, все еще кипя и пенясь, влетела во двор собственного дома, как получила последнее и самое веское доказательство собственной правоты.
Никитаее Никита стоял у подъезда в худшей из возможных компаний.
Ребята стояли у подъезда и мерзли. Лиза теребила пачку сигарет.
Где ночевать-то будешь? парень сочувственно посмотрел на подружку.
Та делано небрежно повела плечами, вдернула подбородок. Но лица не повернула, так и стояла вполоборота, пряча багровый синяк на щеке. Стесняласьхотя чего стесняться, если Никита сразу заметил. Такой не спрячешь.
Закурила, выдохнула дым в сторону. А когда ответила, то глядела не в глаза, а на стаю воронья у забора. Голос у девчонки был глухой и простуженный:
Не знаю, домой наверное пойду.
Парень посомневался немного, а потом решился спросить:
А вчера где ночевала?
Лиза была непривычная: притихшая. У нее не было ни сумки, ни шарфа и потому девчонка прятала синяк задирая плечи и втягивая подбородок в горловину куртки. Стояла, ссутулившись на ветру, сунув руки в карманы. И казалась маленькой как второклассница.
Никита видел, что что-то случилось. Они даже не пошли никуда, Лиза его просто до дома проводила и то молчала всю дорогу.
Только тут, уже стоя у подъезда медленно по капле рассказала. Про Саида, и про пощечину.
И про то, что дома не ночевала. Утащила брата в комнату, оделась и ушла.
Холодно было, девчонка зябко поежилась, шмыгнула замерзшим носом. У нее были красные, лихорадочно блестящие глаза. У Ашота. У него жена, замолчала на секунду, потом добавила высоко и тонко, добрая. Не прогонит, голос зазвенел, и Лиза тут же замолчала.
А дядя? парень обеспокоенно на нее глянул, он тебя с утра видел? Лиз, ты покажись, он же, наверное, в ментуру звонил.
В такой ситуации его мать бы сошла с ума, обзвонила морги и больницы, написала заявление в полицию. Но Лиза не испытывала к дядиному беспокойству сочувствия.
Да не звонил он никуда, она тоскливо пожала плечами, видел меня утром. Бросила со злой обидой, я пришла, он еще дома был, и, как с оторопью понял Никита, всхлипнула, белье выкинул с моей кровати.
Отвернувшись, она выдохнула длинную сизую струйку.
Ночью в комнату не заходилЯнка там один сидел, снова, уже почти не таясь, всхлипнула простуженным носом, спать боялся. А этот дождался, когда приду, девочка мяла в пальцах толстую вонючую сигарету без фильтра, кроша из нее коричневые хлопья табака, не успела в комнату зайти, он за мной. Тут Лиза заговорила быстро и ожесточенно, сквозь стиснутые зубы, даже не посмотрел. Будто меня нет. И к кровати. Бросила остатки сигареты в сугроб, замерзшими красными, едвашевелящимися пальцами полезла в карман за пачкой, белье все в кучу и на кухнюв помойку.
Голос у нее был высокий и тонкий. И говорила она короткими, будто рублеными фразами, потому что не хотела, чтобы Никита заметил. Лиза плакала.
Как ты не боялась одна ночью по улицам мотаться? он спросил только, чтобы что-то сказать. А Лиза вдруг резко, как заведенная повернулась и вскинула на него горящие глаза. Злые, красные:
Чего страшно-то? Что мне сделаютприрежут? и, спрятав взгляд, глухо добавила, прям все разрыдаются.
Помолчала, потом снова так же горячо, ожесточенно заскрежетала:
Лучше бы правда сдохли, больно мы кому нужны такие, тыльной стороной ладони вытерла простуженный нос, и так же быстро, тайкомпрячась, провела по глазам. Никита видел, как пальцы у нее трясутся, и новая сигарета, зажатая в губах, тоже.
А дяде-то ты что сказала? Он спрашивал где была?
Лиза затянулась, зло скривила губы. И с коротких белесых ресниц ее сорвались крупные одинокие капли. Сорвались и потекли по щекам, будто сами по себе, не имея к ней отношения:
Щас! Спрашивал. Он только рад был. Спит и видит, чтобы мы сгинули, и с какой-то очень взрослой усталостью вздохнула, он нас терпеть не может. Добренький. Благодарностей ждет. Сам нас ненавидитрожу кривит, а думает мы слепые, не замечаем. Даже Янка его боитсяпод кроватью прячется, не подходит.
Никита без особой уверенности пожал плечами:
Думаешь, в детдоме лучше бы было? Может он замялся, в другую семью возьмут?
Лиза резко открыла рот, будто хотела горячно ответить. Но смолчала. Подумала немного, глядя в сугроб, а потом снова жалко скривила губы:
Какая хрен разница, и сплюнула в снег. Она почти всегда так делала, и сигарету держала двумя пальцамикак нарочночтобы позлить окружающих. Где мне хорошо-то было? замолчала, думая о чем-то своем, и Никита не решался ее прервать, а потом неожиданно продолжила. Я вообще-то на него не злюсь, он и не должен нас любить. Не он нас рожал. Тут ее лицо исказилось неожиданным ожесточением, это все мать! она яростно сжала кулаки, и вскинула на Никиту горящие глаза, зачем она нас родила? Зачем?! Зачем таким рожать?
Он растерялся, не нашелся что ответить. А Лиза опять нахохлилась, отвернулась, с угрюмой ненавистью бубня себе под нос:
Правильно, что таких никто брать не хочет, и с обидой, уже не чураясь резко провела тыльной стороной по глазам, глухо и злобно бросив, кто нормальный возьметпожалеет.
И вдруг как-то сникла, будто запал перегорел. Только на секунду стрельнула в Никиту взглядом, а потом снова ссутулилась и спрятала в карманы руки, разом снова став маленькой и потерянной.
Затянулась в последний раз и опустила низко голову:
Я домой пойду. Холодно.
А потом медленно, не оборачиваясь и не попрощавшись побрела по заснеженному тротуару. Со спины ее фигурка казалась сгорбленной и одинокой.
Она была такой странной, будто и не Лизой. И Никита от этой перемены потерялся. Только когда сам уже поднялся в квартиру вдруг подумала ведь надо было помочь. Домой надо было позвать, дать согреться. Или с ней пойти, вдруг старик снова драться полезет, а она же девочка. А Никита не сообразил