В общем, без конца создавал проблемы. И даже раз пришел просить, чтобы уволили учительницу биологии. Она-де допускает непозволительные ошибки. Да, учительница биологии давно достигла пенсионного возраста и уже несколько лет вела ОБЖвполне понятно, что подзабыла свою биологию. Но так было целесообразно, на тот момент Лариса Николаевна была несказанно рада, что удалось утрясти педсостав и никого не уволить и ни с кем не поссориться. И глупый вопрос умного ребенка заставил ее понервничать. И смех и грех, как говорила бабушка Ларисы Николаевны.
Директриса с бессильным недовольством хмыкнула:
Значит проблем нет? Ты справляешься? Нагрузки не слишком для тебя большие? Ты все успеваешь?
На каждый из вопросов мальчик недоуменно кивал, похоже, не понимая, зачем его вообще вызывали и какие проблемы с учебой могут быть у негоЯна Романова.
Он-то твердо был уверен в своей исключительности.
Женщина с досадой махнула рукой:
Ладно, если все нормально, иди.
Мальчик сморгнул белесыми ресницами и послушно поднялся. Еще секунду недоуменно на нее смотрел, будто ожидая еще чего-то более важного, а потом пошел к двери, волоча свой несуразный ранец. В дверях еще раз обернулся, с выжидательной надежной посмотрел на нее большими доверчивыми глазами и у директрисы комок подкатил к горлу.
Нет, Лариса Николаевна положительно не любила чересчур искренних и слишком интеллектуальных детей.
Тем более, что и правда не так много у нее было педагогов уровня Капитолины Елисеевны. Но ведь другого педсостава никто не подаст, надо работать с тем что есть. И оценки двоечникам завышать тоже надо. А куда деваться, если план велит.
Единственное, что утешало директрисуто, что в антипатии своей она была не одинока. Таких детей не любил никто.
31
Денис Матвеевич прислонил к стене тяжелые сумки и принялся копаться в карманах в поисках ключей. Возраст с каждым годом все больше давал себя знать: становилось нелегко носить сумки, переезды сказывались усталостью и дрожью в старческих коленях.
Он отпер замок, распахнул дверь в свою городскую квартиру. И первое, что ощутилострую вонь. Подбородок Дениса Матвеевича затрясся в бессильной ярости. Он переступил порог, сделал два неуверенных шага впотьмах и едва не упал, споткнувшись о брошенные мальчишеские кеды. Выругался.
Приезды, совершаемые два раза в неделю строго по расписанию уже казались старику пыткой, издевкой над его больными истраченными нервами. И каждый раз он с болезненным замиранием сердца ожидал, что еще они смогли натворить и убеждал себя, что готов ко всякому.
Профессор оставил сумки и, придирчиво оглядывая квартиру, вошел в зал.
Лиза спала на диване. Она его не разобрала и даже не застелила. Скрючилась поверх пледа, раскидав подушки и уткнувшись лицом в обивку. Задранный свитер обнажал ее синюшное нездорового цвета тело. Не до конца стянутые штаны скрутились комком ниже колен, зад девицы оттопырился, выставив на обозрение несвежее белье. Засунутые под тело руки топорщились острыми шелушащимися локтями. Смрад в комнате стоял невыносимый: блюдце на полу полно окурков, валяющаяся рядом пивная бутылка ополовинена. Часть пахучей жидкости разлилась, впиталась в ковер, заполнила вонью всю квартиру.
Денис Матвеевич почувствовал резкий приступ тошнотыдавала о себе знать язваи кинулся открывать окна. Комнату залил режуще-яркий свет сентябрьского солнца, ворвался свежий ветерок и старик жадно вдохнул чистого воздуха.
Лиза дернулась, зашевелилась и проснулась. Поморщившись, она медленно подняла голову, выпрямляя затекшее тело, заспанным осоловелым взглядом посмотрела на профессора и вяло констатировала:
Приехал, голос у нее был сиплый и испитый. Лиза села, подумала немного и принялась натягивать на узкие бедра штаны. К своим двадцати двум она так и не оформилась, осталась плоской, нескладной, с тощими кривыми ногами и впалой грудью. Она шмыгнула носом, потерла шею и стала оглядываться по сторонам в поисках сигарет.
Денис Матвеевич чувствовал как от злости и отвращения у него трясутся губы и щекиэта непроизвольная реакция тоже появилась у него к старости.
Он вышел ни слова не говоря. Забрал в кухню пакеты, принялся выгружать провизию. А сам все оглядывался, принюхивался. На столе клеенку снова порезали, и петлю на шкафу поломалидверца повисла, стоило ее распахнуть. Холодильник Лиза, конечно, не убирала, и с прошлой недели в нем накопились объедки. Все внутри старика пенилось и клокотало. Если бы не чувство долга он бы и вовсе не приезжал сюда. Проклял их, отдал на разграбление квартиру и поселился насовсем на даче. Но долг, долг
Спустя пару минут в кухню, заспано шаркая ногами, вошла Лиза. Лицо у нее было кислое, взгляд пустой. Она сделала пару глотков прямо из носика чайника, скривилась и хрипло спросила:
А че, день уже?
Денис Матвеевич бросил на нее холодный скупой взгляд и сварливо бросил:
Давно уже. Что вы в квартире устроили?
Та не ответила и принялась вхолостую чиркать зажигалкой у зажатой в зубах сигареты.
Что ты вообще думаешь делать? Денис Матвеевич зло очищал холодильник, вытаскивая из него почти пустые грязные тарелки и засохшие объедки. Посуду он кидал в раковину с таким раздражением, что норовил разбить. Не учишься, не работаешь. Чем жить собираешься? То, что Лиза так и не устроилась на работу он считал худшим из греховсвидетельством конченности ее существования. Каждый раз ей об этом говорил и каждый раз удостоверялся, что работать она и не собирается.
Лиза, наконец, прикурила, затянулась и выпустила дым в комнату. В горле старика запершило. Это ее вечное молчание приводило Дениса Матвеевича в бешенство.
В квартире что развела! Живешь как свинья! старик неожиданно для себятоже давал себя знать возраствзъярился и ударил ладонью по столу. Чашки и блюдца, звякнув, подпрыгнули.
Пакет с продуктами упал, кастрюля с бульоном накренилась и из-под привязанной крышки закапало на стол. Профессор, почувствовав, что стал смешон и сконфузился.
И только Лиза не моргнула глазом, взгляд ее остался таким же тупым и ничего не выражающим.
Денис Матвеевич принялся поднимать пакет. Вспышка ярости сменилась приступом сварливой раздражительности.
Где твой брат?
Лиза не торопясь подняла с полу бутылку, стоящую возле плиты, потрясла ее, посмотрела на свет. Мутная жидкость цвета мочи еще плескалась на дне и девица жадно припала к горлышку. Только сделав пару глотков хрипло выдавила:
Не знаю. В школе наверное.
Денис Матвеевич подавляя тошноту смотрел как она алчно высасывает последние капли.
И где ты все берешь и берешь? Уже ведь и денег тебе не даю, а ты все не просыхаешь! и его снова захватил приступ ярости, в котором профессор позорно-высоко взвизгнул, сколько я буду тебя содержать?!
Но та не испугалась.
А ты меня выкини, голос Лизы оставался вялым и равнодушным.
От того, что она его не боялась и не уважала, Денис Матвеевич испытал болезненное нестерпимое унижение и почти против своей воли впадал в злую старческую истерику:
Это ты со мной так разговариваешь?! Тварь, бесстыжая тварь! Шлюха, алкашка подзаборная! Вы же сдохнете без меня!
Он отчасти и сам понимал как глуп и смешон в своем беспомощном возмущении. Но справиться с собой не мог. Руки тряслись, голос срывался. И Денис Матвеевич раз за разом повторял одну и ту же сцену, стоило ему только приехать и увидеть Лизу.
Но ни его крики, ни его молчание будто даже не доходили до ее сознания.
И ничего не менялось.
32
Профессор был правЛиза почти не слышала скандалов, которые он ей закатывал.
До того они были до того похожи один на другой, что уже давно не трогали. Она только в немом оцепенении, с раскалывающейся головой и тянущей болью в желудке ждала, когда старик проорется и, наконец, уберется на свою дачу.
Угроз его она тоже не боялась. Оба понимали, что это пустые слова. Ей не было хорошо в этой квартире, она бы может и сама ушла. Но оставался Ян, которому десять, и он не может жить совсем один. Так что старик никак не мог выгнать ее, потому что, как оба они знали, старый упырь досмерти боялся остаться с мальчишкой один на один.
Старик уехал только к обеду, на часовой электричке. Выдраив край ковра в зале и натерев ванну хлоркой. После его ухода Лиза пробыла в доме только полчаса. А потом натянув на дрожащие от озноба плечи ветровку тоже вышла на улицу. Горло ее будто натерли наждачной бумагой, кости ныли. Но нужно было идти.
К школе она подошла сзади, со стороны двора, откуда ближе и удобнее было идти к дому профессора. И встала подальше, за турниками, в тени старых облезлых кустов дикой сирени. Так уж сложилось, что многое в ее жизни было связано этими турниками. Когда Лиза была школьницейздесь было место встреч, теперь же она частенько ждала здесь брата, укрывшись в тени, чтобы не попадаться на глаза его одноклассникам.
Ян учился в той же школе, которую заканчивала она. Хотя Лиза была против, просила отдать его в другую, боялась, что после нее к брату будет плохое отношение. Но Денис Матвеевич рассудил, что раз школа к дому ближе, то остальное не имеет значения и в шесть лет отдал его в первый класс.
Лиза терпеливо ждала, зябко обнимая себя руками. Стояла еще совсем летняя жара, и школьники, медленно волокущиеся по залитому солнцем двору, снимали с себя форменные пиджаки, а ее знобило с похмелья.
Ян показался на дорожке позже остальных, шел отдельно от класса. Как и она раньше. От этого у Лизы тоскливо сжалось сердце, и в горле встал горький привкус. При виде маленькой одинокой фигурки с чересчур большим ранцем за спиной ей хотелось выть.
Странное дело, за себя она никогда не испытывала таких эмоций. В обиду за себя она корила только мать, которая родила ее неизвестно для чего: неумную и некрасивую, испытывающую в жизни интерес только к выпивке и бездумному праздношатанию. Без желаний и стремлений. Презираемую людьми. А вот за Яна переносила свою ярость на окружающих, никто из которых не ценил, не любил такого чудного ребенка, как ее брат. А ведь именно Янкаее дорогой, золотой, самый лучший мальчонка на светебольше всех был достоин любви. А его, как и ее, никто не любил.
Хотя сам Янглупенький и наивныйдаже и не понимал своего одиночества. Так, как понимала и осязала его Лиза. Она стиснула зубы и подавила выступившие на глазах сентиментальные похмельные слезы.
Мальчик увидел ее сам, без оклика. Замер на дорожке, недоверчиво сверля глазами тень кустов. Посомневался немного, а потом как-то боязливо, бочком приблизился. И встал не вплотную, а слегка поодаль, тоже будто настороженно.
Его пытливые глаза вопросительно впились в сестру.
Лиза криво и неуверенно улыбнулась, но губы не удержали неуютную форму и улыбка почти сразу погасла.
Привет, горло оказалось будто забито опилками. Она не могла отвечать на прямой детский взгляд и рыскала глазами по его маленькой несуразной фигурке. По слишком большому для тщедушного мальчика ранцу, запыленным и до дыр заношенным кроссовкам, школьному пиджаку из которого Ян давно вырос и рукава открывали запястья.
Привет, сказал мальчик настороженно. В голосе его не было особой уверенности.
Ты это Лиза кашлянула, прочищая горло, но испитая хрипотца никуда не делась. И тут вдруг выдохнула, протянула руку и, рывком притянув к себе, на мгновение неловко обняла братишку, прости, тигр. На глаза снова навернулись слезы. От него пахло школой: мелом, учебниками и столовкой. Темно-синий пиджак нагрелся на солнце и стал горячим.
Мальчик не сопротивлялся, уткнувшись носом ей в плечо. Через мгновение Лиза почувствовала, как он облегченно расслабился, а потом и невнятно вякнул:
Ага.
Он никогда не обижался. И от этого Лизе становилось еще горше, еще виноватей. И от этого гнилостного чувства внутри хотелось плакать.
Лиза резко убрала руку и отпустила братишку. настороженность из его глаз уже ушла, взгляд стал светлым, лицо улыбчивым и щеки розовыми.
А Лиза только сейчас заметила у него на лбу большую, налитую синевой шишку.
Что это у тебя? Обижают? грубоватым движением откинула она челку от его лба и почувствовала, как внутри пенится, дыбится волна злобы. Как бывало с ней часто, по поводу и без. Просто в раздражении, в тупой ярости по отношению к окружающим.
Мальчик, глянув ей в лицо, с отчаянной поспешностью замотал головой:
Нет, и с неискренней торопливостью прибавил, я сам.
Лиза испытующе, с алчной надеждой в него всмотрелась. Ей хотелось получить повод, чтобы злитьсяпросила душа. Но брат смотрел ей в глаза, плотно сжав губы. Несколько секунд длилось молчание, после которого Лиза нехотя, со смутным чувством разочарования принуждена была отступиться:
Ну ладно. Помялась немного, переступая на одном месте, потом неуверенно предложила, пошли, погуляем что ли?
Мальчик благодарно заулыбался и кивнул. Он все простил и все было забыто.
Лиза снисходительно хмыкнула:
Давай котомку-тосломаешься, и выдернула из рук мальчика тяжелый ранец. Она за всю жизнь не прочла столько книг сколько братишка носил в школу на день. Это вызывало в ней какой-то священный почти благоговейный трепет. Если бы кто обидел Янаона бы убила не задумываясь. Любого в этом гребаном мире, за то только, что никто в нем не любил ее Янку.
33
Впрочем, такого количества учебников в школу не носил никто из одноклассников Яна Романова. В этом и была проблема. Он был милым и улыбчивым, даже смешливым, совсем беззлобным, наивным. И вполне вероятно у него и были бы друзья в школе.
Но всему мешали эти учебники. Ян был наверное единственным во всей школе учеником, который мог расплакаться от огорчения, когда школу закрывали на карантин.
Ну и что ты можешь нам рассказать про Колумба? учительница истории скучающе поправила на носу очки и посмотрела на отвечающего ученика. Перед ней у доски маялся высоченный мальчишка с неряшливой копной черных волос, тяжелым подбородком и пустыми как у кузнечика глазами.
Ян сидел за последней партой в дальнем ряду и изнывал.
Про Колумба он знал столько, что начни рассказыватьзакончил бы только к концу третьего урока. Он учил про Колумба целую неделю: и все выходные, и каждый день по два часа в библиотеке, и вчерашней ночью, до тех пор пока Лиза не заругала за включенный свет.
Но его не спросиливызвали к доске другого.
Ян нетерпеливо подпрыгивал на месте, сипел носом от усердия и, вскинув руку, отчаянно тряс ей, как утопающий, просящий спасения. После перевода в седьмой он попал в уже сплоченный класс, в котором у каждого было свое насиженное годами место. И, конечно, другой парты кроме последней для Яна не сыскалось.
А учитывая его маленький рост, мальчик и вовсе затерялся.
Что позволило учительнице, будто нарочно не поднимая глаз и снова поправив на носу очки, повернуться к мальчику у доски.
Тот по-партизански молчал, мученически опустив глаза долу. Только под выжидательным взглядом тяжело вздохнул и сделав над собой усилие раскрыл рот:
Ну Христофор Колумб родился в тут он надолго задумался. Пожевал губами, поискал ответа на потолке и вопросительно предположил, в Италии? голос его приобрел то ли вопрошающие, то ли уговаривающие интонации.
А так как отвечающий мальчикСвиридовзвезд с неба не хватал, то и такой ответ учительницу несказанно порадовал. Тем более, что он соответствовал учебнику. Она уже собралась ободряюще улыбнуться, но как на зло встрял Романов с задней парты:
В Генуе! голос у него был звонкий. И если его и не было видно за головами других учеников, то слышно было даже в коридоре. По самой распространенной версии Колумб родился в Генуе, и не дожидаясь, пока его прервут, вскочил и затараторил, хотя на место его рождения претендуют и другие итальянские и испанские города. Но все же основной версией, речитатив его бил по головам мерным настырным молотком, является Генуя. Город-государство-республика.
И уставился на педагога, ожидая похвалы. Та в легком раздражении поджала губы:
Спасибо, Ян.
Парень у доски набычился и залился краской.
Итак, в Генуе, учительница посмотрела на отвечающего и ободряюще кивнула, дальше
Свиридов с неизбывной тоской обреченного человека обвел класс грустными телячьими глазами и снова уставился на потолок:
Ну, он пошел к королю и попросил денег, пожевал губами и все-таки уточнил, на экспедицию. А царь, судя по всему, для него что "царь", что "король" было едино. Каждое слово вырывалось наружу медленно, будто выуживалось из глубочайших закромов памяти, ну дал