Она суетливо отряхивала свитер, который продолжал висеть у нее на руке, хотя только что сама собиралась отправить его в стирку. Мать всю жизнь была такой: нервной, суетливой, беспокойной. Вечно обо всем переживала, заражала своими переживаниями окружающих. Распекала и донимала.
И всегда не вовремя заходила в комнату, не беря в ум, что Никита уже давным-давно здоровый мужик. Она все относилась к нему как к маленькому, ни в чем не терпя возражений и настойчиво вмешиваясь во все, что касалось жизни сына.
Иду, буркнул парень. А про себя почему-то добавил: "пошла вон из моей комнаты". Хотя никогда раньше в таком тоне о матери не думал.
А та, будто подталкиваемая его взглядом, поплыла на выход. Все еще продолжая беседу с самой собой:
Я ходила в институт, узнавала по поводу подготовительных занятий. Тебе надо обязательно пойти с нового года. Ты бы математикой больше занимался, основной предмет, подтягивать надо
Дверь за ее спиной с легким хлопком закрылась.
И в ту же секунду Никита повалился на кровать. Как был, в школьных штанах, промокших у щиколоток и впитавших уличную грязь. Буркнул сам себе:
Да ну тебя с твоим физматом.
На мгновение внутри стало некомфортно от собственной наглости. Он в самом деле был хорошим мальчиком. Он не перечил матери. И не лежал с грязными ногами на светлом покрывале. Оно плохо отстирывается и мнется. А Никита не любил огорчать мать, он ее жалел.
На мгновение парня придавило чувством винылежать стало не так уж и удобно, и само удовольствие померкло. Он уже готов был вскочить и поспешно разгладить замявшиеся складки
потом Лизувот уж она бы даже не поняла, почему это на покрывале нельзя лежать. Зато могла целыми днями пить пиво, как делают те пацаны из "неблагополучных" семей, с которыми ему с детства категорически запрещали якшаться, и курить в грязном заплёванном подъезде. И сегодня все это делал и сам Никита. Было страшно подумать, что случилось бы, узнай об этом мать. Страшно и безумно смешно.
А вот теперь он лежал в грязных штанах на мятом покрывале. И раньше даже не представлял до чего это удобно. И очень глупо бояться материнского гнева, когда тебе семнадцать и в тебе метр девяноста роста.
Парень повальяжнее закинул ногу на ногу, завел руки за голову, удобно устроив на них затылок и улыбаясь с беспечным довольством уставился в потолок.
9
А вот Денис Матвеевич улыбаться уже как-то совсем отвык. Нет, он бывало еще шутил и смеялся на работе, но вот домадома никогда.
Потому что здесь, в его квартире с ним жили эти дети.
"Эти дети"никак по-другому он не привык да и не хотел привыкать их называть. Потому что ничего, кроме отчуждения они вызвать просто не могли.
Несмотря на все слова, которые говорили воспитательницы Денис Матвеевич не видел в младшем ребенке ничего, что выдавало бы интеллект. Мальчик былна этой мысли Денис Матвеевич всегда вздрагивал, будто допускал какую-то крамолу, совершал нечто плохое, но не думать так не могмальчик был неполноценным, недоразвитым. Что впрочем вполне согласовывалось с тем из какой семьи этот ребенок. У того под носом постоянно блестела влага, он вытирал грязные ладошки о мебель и стены. Всего пугался, прятался под кровать. Денис Матвеевич за все эти месяцы ни разу не слышал чтобы ребенок произнёс хоть одноодно единственное членораздельное слово.
Но это бы еще ничего, куда невыносимей оказалась Лиза. Профессору было просто тошно на нее смотреть. Девочка тоже не отличалась большим или хоть каким-то умом. Ее словарный запас исчерпывался самыми простейшими оборотами. Она в руки не брала книг, ничем не интересовалась и не увлекалась. Она в лицо дерзила и сквернословила. Такого мата, который слетал с губ этой маленькой девочки пожилой уже профессор не слышал никогда в жизни.
Лиза не знала и не понимала каких-то простейших норм поведения, естественных для любого нормального с точки зрения Дениса Матвеевича человека. Она не здоровалась при встрече и не убиралась в своей комнате, время проводила не за книгами, а за странным занятиемстоянием в подъезде. Сколько раз профессор наталкивался на нее впотьмах у мутных окон первого этажа. И никак не мог понять что делает она там в одиночестве.
А приходя домой Лиза никогда не запирала за собой дверь. Только прикрывала створку. И профессор, приезжая ночью из Москвы, неизменно наталкивался на открытую для любого постороннего квартиру. И сколько бы не ругал и не отчитывал она то и дело снова забывала ее запереть.
К тому же Лиза курила. Ей было четырнадцать лет и Лиза курила. Денис Матвеевич не сразу это заметил. Поначалу его лишь донимал удушливый запах исходивший от куртки висевшей в коридоре. Не запах дажевонь. А потом, он увидел это своими глазами. Как та, не стесняясь сплёвывает на асфальт и смолит толстую дешевую сигарету без фильтра. И так же как и он это могли видеть соседи, знакомыевсе, кто только проходил по тем же тротуарам что и Денис Матвеевич.
Профессор пришел в ужас. Который десятикратно увеличился, когда он понял откуда та берет деньги.
Девчонка таскала понемногу, мелкие купюры и разменную монетуразве такое заметишь. Ведь ему даже в голову не могло прийти, что в его доме, из пиджака, висящего в коридоре, из внутреннего его кармана, хранившего портмоне может пропадать мелочь.
Профессор устроил скандал.
Он кричал, стыдил. Никогда в жизни ему еще не приходилось никого отчитывать в таких выражениях и так ругать. Но девчонка даже не извинялась. Молчала, смотрела в пол. На ее выпирающих скулах расплывались красные пятна. Она сжимала и разжимала пальцы. Но за все время отповеди так и не произнесла ни слова. Человеческого языка эти дети не понимали.
И хуже всего, что со всем этим кошмаром Денис Матвеевич остался один на один.
Профессор регулярно получал опекунские деньги, но никто из органов соц опеки не спешил помочь ему справиться с этими детьми, выразить поддержку и сочувствие.
Поэтому раздавшийся в конце ноября звонок Денис Матвеевич поначалу воспринял как манну небесную. Наконец кто-то собрался ему помочь. Посоветовать, выслушать, что-то предпринять. И даже то, что интерес органов опеки облекался в краткую форму "проверка содержания" его поначалу не покоробило.
Впрочем большого энтузиазма звонившая женщина не выказала с самого начала. Вяло поздоровалась, поинтересовалась наличием проблем, адаптацией в школесудя по всему, она не очень внимательно изучала документы и не обратила внимания, что один из детей в школу еще не ходит.
Профессор же в слепой надежде говорил как-то заискивающе, что удивило его самого. Возможно из-за многолетней, глубоко укоренившейся привычки уважать людей облечённых властью. Он так старался произвести благоприятное впечатление, что в голосе даже появились непривычные услужливые нотки.
Приходите-приходите. В любое время, суетливо предлагал Денис Матвеевич. правда, в будни я приезжаю поздно. Может в выходные?
У меня тоже выходные, сварливо одернула женщина с того конца провода, заставив профессора смешаться:
Ой, извините, я не подумал. Тогда, может быть вечером?
Мы работаем до шести, все больше холодел голос собеседницы.
Может, я постараюсь утрясти расписание и дам вам знать?
Вы у меня не одни. Женщина зашелестела бумагой, что было отчетливо слышно профессору. Так, с детьми точно все в порядке? Мне нужно акт подписать.
Денис Матвеевич обреченно выдохнул:
Хорошо, я освобожу понедельник. Вы сможете в понедельник? спросил профессор, не сразу поняв, что в сущности ему предлагают, до предела упростив процедуру, просто подписать бланки.
Несколько секунд на том конце провода висела тоскливая тишина, после чего женщина усталым и скучливым голосом бросила:
К пяти подойду.
И раздраженно положила трубку.
Денис Матвеевич же, перед которым, казалось, впервые забрезжила надежда разрешить ситуацию почему-то только сильнее пал духом. И был настолько взвинчен и рассеян весь день, что даже отказался выпить чаю с Софьей Павловной, чем вызвал беспокойство и подозрение в нездоровье. Чем больше он раздумывал о предстоящей проверке, тем больше нервничал и ожидал "что же будет".
Домой Денис Матвеевич приехал сумрачный и сразу взялся за уборку.
Он даже не знал, как теперь можно показать квартиру, его уютную, такую раньше чистую и приличную квартиру посторонним людям.
Лиза никогда не убиралась в комнате, не вешала куртки и не мыла за собой посуду. Ела в спальне и там же кормила брата. А потом притаскивала гору грязных тарелок с остатками присохшей еды и сваливала в раковину. В ванной оставляла невымытой зубную щетку и с той натекали белесые полосы, и никогда не выбрасывала опустевшие картонки из-под туалетной бумаги. Что творилось в их комнате Денис Матвеевич даже не знал, он не заходил туда ни разу с тех пор как в доме поселились дети.
С ними везде и всюду были проблемы. Лиза во всем перечила и ничего, абсолютно ничего не желала делать, бунтовала против нового детского сада, потому что ленилась водить брата так далеко. Наглость, развязность, бессовестность этой еще маленькой девочки повергала Дениса Матвеевича в ужас. И даже нахождение в одной квартире становилось непереносимым.
Будто в ответ на его мысли в коридоре послышалось шлепанье босых ног. Этот звук сам по себе все больше раздражал профессора. Ведь он купил для девочки тапочки. Показал и положил на полку. Но та упрямо продолжала ходить по дому босиком, и в этом профессору чудилось что-то дико-туземное.
Даже дома она не вела себя так, как положено нормальным детям, и была Денису Матвеевичу неприятна до отвращения. Выглядела неряшливо, неопрятно. В грязной, растянутой майке, шароварах. Да и сама вся какая-то кривая, угловатая, нелепая, некрасивая. В Лизе даже тени не было от расцветающей девушки, которой ей полагалось быть по возрасту.
Денис Матвеевич торопливо обернулся вытирая мыльные руки о фартук:
Лиза! Его окрик поймал девчонку в тот момент, когда она уже собиралась открыть дверь своей комнаты, и заставил остановиться. Она сжала губы в тонкую полоску, хмуро исподлобья зыркнув на профессора и застыла. Что вы в доме грязищу какую развели, раздражённо начал он, возя по дну раковины в поисках выскользнувшей губки.
Девчонка молчала не поднимая головы. Лиза никогда не смотрела прямо, только "зыркала". Поднимет на мгновение голову, прожжёт своими неприятными настороженными глазами, будто дыру просверлит, и снова спрячет.
Ты бы хоть посуду помыла, ты же девочка, сварливо проворчал профессор. Ничего по дому не делаешь. Он поймал, наконец, губку и принялся с силой оттирать грязную сковороду. Та невообразимая бурда, которую готовила девчонка, оставляла на посуде пятна и присохшие огарки.
Сам Денис Матвеевич сковородой никогда не пользовался. Он был язвенник со стажем и готовил все для здоровья: на пару, без соли и сахара. Не держал жирного, острого, сладкого, не злоупотреблял специями. Дети с ним не ели.
А ты меня что, домработницей взял? девчонка огрызнулась и насупилась. Хмыкнула с присвистом, лучше б ты женился, дедуля. Или бабы уже не дают?
У Дениса Матвеевича из рук выскользнула мыльная тарелка и звонко брякнула о дно раковины.
Лиза! он вспыхнул и повысил голос. Руки его затряслись от негодования. Ты что себе позволяешь?! Ты как себя ведешь?! и с угрозой бросил, в понедельник из соц опеки придут!
И че? она облокотилась о тумбочку, сжимая ее край худыми ободранными пальцами.
Посмотреть на квартиру, как вы живете, и невольно снова повысил голос, а тут такое! Ты бы хоть в комнате прибралась.
Она снова зыркнула. На этот раз удивленно.
Зачем?
Что значит зачем профессор даже растерялся, чтобы впечатление благоприятное произвести
И тут в Лизе произошла неожиданная неприятная переменаона вдруг развеселилась.
Профессор впервые за полгода увидел как она улыбается. Криво, неприязненно и насмешливо.
Тебя проверять будут, нам-то что.
И подняла колкий как шило взгляд.
Денису Матвеевичу стало не по себе. На секунду профессору показалось, что она видит все то отвращение, которое переполняет его душу. И девочка будто подтвердила его ощущение, понимающе и презрительно сузив глаза:
Да не боись, дядька, не заругают, сжала губы, так что они почти совсем исчезли с девчачьего лица, оставив сухую полоску рта, и выплюнула, просто скажи, что мы дерьмовые дети. Тебе ничего не будет.
Профессор пошел пятнами, высокий умный лоб его покрылся испариной. Не нашелся что сказать и выдавил самое беспомощное и неуместное:
Не говори со мной в таком тоне, на середине короткой фразы профессор к собственному стыду услышал, как сорвался на нервный фальцет, а ведь до того, даже читая самый сложный материал, даже защищая научные степени и выступая на конференциях ни разу ему не доводилось терять контроль над тембром своего голоса, я тебе не ровесник! И не смей меня так называть!
Девчонка стояла в дверях кухни, по-мальчишечьи сунув руки глубоко в карманы штанов, и самим видом своим, запахом вызывала отвращение, омерзение, брезгливость. Лиза конечно чувствовала, что перегнула палку, но продолжала хорохориться, отчего ее поведение становилось все более вызывающим:
Как? "Дедуля"? улыбка налилась язвительностью, а что, ты из тех, которые еще огого?
Что она имела ввиду Денис Матвеевич понял не сразу, а когда понялвспыхнул. Мало того, что она позволяла себе говорить в неуважительном тоне с нимчеловеком пожилым, с высшим образованием, с ученой степенью, уважаемым человеком в конце концов. Так она еще и хамила и рассуждала о таких вещах, о которых он сам бы постыдился, и делала это походя, запросто.
Как ты смеешь! Ты как со мной разговариваешь?! Денис Матвеевич почувствовал, как у него от возмущения трясутся губы. Негодующе всплеснул руками, оставив на стене длинный потек грязной пены, ты вообще понимаешь, что у людей есть обязанности. Обязанности слышишь?! Ты должна убирать комнату, должна мыть посуду, уважать меня, учиться, водить в садик брата. Твой же брат!
Девчонка напряглась, сжала кулаки, ее лицо зло скривилось:
Очень мне нужен этот брат. Мамаша с кем-то по-пояни поебалась, а я теперь всю жизнь, мотнула головой в сторону спальни, этого из садика буду забирать?!
Лиза! Ты же о матери говоришь! повышенный тон уже не казался профессору чем-то из ряда вон выходящим, напротив, он выходил как-то естественно, будто с ней и надо разговаривать только так. Тем более, что он отражал внутреннее негодование овладевшее Денисом Матвеевичем.
Что "Лиза"?! в ее голосе появились явные истерические нотки, но профессор не обладал настолько тонким чутьем, чтобы это заметить, сделала бы аборт, все бы только рады были! Двух ублюдков родила, от бутылки не отлипая. Как я ее должна называть?!
Глаза ее горели от злости, губы были сжаты и искривлены. Девчонка вся напряглась, подалась вперед, будто нападала, не испытывая ни тени вины или раскаяния.
Лиза Денис Матвеевич охнул. Матьдля него было чем-то святым, неподсудным. Само понятие казалось неприкасаемым. И как с языка такой маленькой девочки могли слетать подобные вещи его уму было непостижимо, как как у тебя язык только повернулся.
Она на мгновение посверлила его глазами и уставилась в пол. Злым ненавидящим взглядом, который профессор чувствовал даже если и не видел.
У него опустились руки. Денис Матвеевич устало, будто не ощущая силы в ногах опустился на табуретку, не заметив даже, что с его рук на пол стекает грязная мыльная пена. И выдохнул:
Что ты за выродок такой как только земля носит. Не знаю я как с тобой по человечески разговаривать. Ну вот что ты от меня хочешь?
Девчонка напряглась, судорожно втянула воздухвпрочем, профессор и на это не обратил вниманияпару секунд молчала. А потом вдруг подняла голову скривив губы в ненатуральной наигранной ухмылке, будто и не злилась вовсе, и хмыкнула:
А ты мне на карман дай, может я и начну слушаться.
Профессор в полной растерянности поднял голову:
Что?
А девчонка насмешливо и охотно пояснила:
Ты че тупой. Денег дай, она нагло скрестила руки на груди, может тогда и брата любить буду. И в комнате приберусь.
Пораженный таким поворотом и беспринципной наглостью, Денис Матвеевич спросил бесцветным голосом:
И сколько ты хочешь?
Косарь, не раздумывая ответила девчонка.