Да, есть, она весело улыбнулась. Шестнадцать летв школе учится. Ко мне на каникулы приедет.
Почему она так пошутила? Наверное, потому что скучала: по Москве, по цивилизации, по беззаботной жизни, когда самой большой твоей ошибкой остается глупая интрижка с подростком-школьником.
Муки пару секунд сверлил ее недоуменным взглядом, а потом громко расхохотался:
А что, мне нравится! Шестнадцать летотличный возраст! Член уже есть, а мозгов еще нет.
Девушка рассмеялась. От одного вида его задорной белозубой улыбки хотелось смеяться. Смеяться-смеяться-смеяться.
Она хохотала до слез, пока не стало легче, пока не отпустил образ старика с раскрытой брюшиной и ощущение хрупких выступающих ребер под пальцами.
Наконец, Муки внимательно посмотрел на девушку, удостоверившись, что ей полегчало, и замолчал. Ливанская тоже. Она тяжело выдохнула:
Муки, а где их хоронят?
Этого в город увезут. Он не местный.
А вообще?
А вообще, там, на кладбище, он неопределенно мотнул головой в сторону. Камни видела?
Девушка кивнула. Недалеко от деревнивсего с полкилометра пройтипрямо посреди пустыни стояли обсеченные камни. Она видела их, но не думала, что это кладбище. На них не было ни имен, ни дат. Ничего. Просто голые булыжники.
А как они узнают своих?
Кого?
Ну, не знаю, своих: родных, друзей. Должны же они иногда туда приходить.
Просто знают. Муки решился-таки взять сигарету и теперь задумчиво крутил ее в пальцах. Ты туда лучше не ходи.
Ливанская села на кровати:
Почему?
Тебе не понравится, мужчина горько усмехнулся. Дикий народ. Такая нищета, будто бьешься головой о бетонную стену и ничего не можешь изменить, он замолчал на секунду, глядя в доски пола, а потом решительно тряхнул головой и пояснил:Тут земля тяжелая. Закапывают неглубоко. Вонь стоит такая, что мертвецы просыпаются.
Ливанская передернулась и невольно посмотрела в окно. Будто рассчитывала в непроглядной темноте рассмотреть далекое пустынное кладбище.
[1] Трубка интубационнаяприспособление в виде трубки особой формы, изготовленной из резины или пластмассы, реже из металла, предназначенное для введения в гортань, трахею или бронхи с целью восстановления или улучшения проходимости дыхательных путей или для проведения ингаляционного наркоза.
[2] Мешок Амбуручной аппарат для искусственной вентиляции лёгких, применяемой к пациентам с нарушением дыхания.
12
16 ноября 2008 года. Воскресенье. Сомали. Деревня. 08:00.
Письмо привезли на старом, насквозь проржавевшем джипе, который с грохотом остановился перед больницей, окутав ее клубами пыли. Водила выпрыгнул, залпом выпил три стакана воды и оставил сумку корреспонденции для иностранных врачей. Этот парень приезжал раз в неделю, иногдав две. Но раньше Ливанская не получала писем: она не оставила номера почтамта, на который их можно было бы прислать. Да и это было отправлено на адрес Красного Креста с указанием ее имени.
Отец умер. Открыв письмо, девушка несколько минут молча смотрела на него, пытаясь собраться с мыслями. И что-то почувствовать. Ведь у нее были хорошие родители, они любили ее, растили. И она по-своему их тоже любила. Наверное, в этот момент надо было заплакать. Она собралась с духом, чтобы перечитать еще раз, и в это мгновение ее одернул окрик:
Ливанская! Ливанская, бегом, вы очень нужны!
Она подхватилась, торопливо поставила чашку с той безвкусной бурдой, которая называлась здесь кофе, и выбежала на улицу.
Слишком много работы, операций и пациентов. Перевязки, кровь, кости, кишки. Два шага от госпиталя до барака, жесткая койка, несколько часов глубокого обморочного сна. И сноваскальпель, пила, игла, ретрактор[1]. Гной, затрудненное заживление, гангрена.
Снова подумала о смерти отца она только через несколько дней. Кто-то (скорее всего, аккуратная Ясмина) убрал оставленное второпях письмо со стола на полку. Ливанской пришлось долго искать его по комнате, прежде чем на глаза попался одинокий смятый лист с коричневым кругомследом от кофейной чашки. Но из всех эмоций где-то на границе сознания появился только стыд. Ведь ей часто снилась Москва, городская больница, тот парень-школьник. Но не Польша и не родители.
24 ноября 2008 года. Понедельник. Сомали. Деревня. 04:30.
И все же хиджаб пригодился. Хотя прошло больше недели, прежде чем у нее появился шанс позвонить матери. Телефон был только в городе, попасть в это небольшое поселение без машины оказалось невозможно, а в деревне транспорта не держали.
В город ездил только Муки. Раз в две-три недели за ним прибывал старенький внедорожник, и мужчина отправлялся за провизией. По его словам, при определенном везении из города можно было дозвониться в Польшу. Хиджаб стал обязательным условием, если Ливанская хотела поехать, и она надела плотный льняной балахон прямо поверх брюк, что принесло дополнительные неудобствадень обещал быть жарким.
Встали даже раньше обычного. Муки объяснил, что дорога плохая, добираться долго, а рынок начинает свою работу на рассвете. Поэтому уже в половине пятого джип с бодрым улыбающимся сомалийцем стоял у дверей спального барака.
Это был УАЗиксамый настоящий старый советский УАЗик, еще из тех, у которых вместо второго ряда сидений квадратный кузов с двумя скамейками по бокам. В кабине с чисто сомалийской находчивостью на давно сгнившие передние сиденья была приколочена доска. Когда врачи забрались внутрь, сомалиец расцвел большезубой улыбкой, радостно всплеснул руками и, что-то громко выкрикивая, схватился за рычаг. Он лупил тощими длинными ногами по педалям, будто исполнял какой-то дикий национальный танец, ритуал этот был изучен им до мелочей, и через пару минут древний движок чихнул, крякнул и разразился душераздирающим воем. УАЗик с шиком вылетел из деревни на немыслимой для этих мест скорости в сорок километров в час, подпрыгивая на рытвинах и поднимая огромный столб пыли.
Дорога была адом: впрочем, как и во всей провинции. Неасфальтированные грунтовки только ближе к Могадишо становились более или менее отличимыми от пейзажа. Девушка отчаянно вцепилась в приваренную к приборной панели перекладинуремней безопасности в джипе не было.
Как ни странно, зелени по обочинам было куда больше, чем в деревне, даже назвать это место пустыней не поворачивался язык. В поселке все более или менее пригодные деревья давно пустили на дрова местные, разжигая печи для готовкигазовые баллоны были далеко не у всех. А здесь сухая земля то и дело перемежалась темно-зелеными зарослями кустарника с тонкой бурой листвой и частыми вкраплениями рыжины сухостоя.
Ливанская тряслась в неуютной кабине и смотрела на пустыню. В этом месте было что-то завораживающее. В тишине, в сладком текучем воздухе. В бесконечной, убегающей вдаль серо-зеленой равнине. Сам горизонт казался таким странно близкимвот протяни руку и дотронься. Но это обманчивое ощущение исходило от чересчур ровной поверхности земли, где не было ни холмов, ни спусков, ни подъемов. И никаких изменений пейзажа, за которые мог бы уцепиться глаз. Только необъятный серый простор, где невольно хочется прибавить скорость, в попытке нагнать горизонт.
Неестественно длинная бесформенная тень джипа прыгала по сухой колкой почве, а справа вставало солнце. Светло-желтый, слепящий глаза диск медленно поднимался над землей, поражая резкими очертаниями в чистом воздухе. Казалось, над ним уже вьется жаркий дымок, который через пару часов превратит Сомали в пылающее пекло.
Сомали. Район Джамаме. 07:00.
Как и обещал Муки, приехали в город около семи. Поселение, названия которого она не запомнила, поразило Ливанскую обилием народа. В отличие от их деревни, здесь жили сотни, а то и тысячи человек. И все это кипело, бурлило, клокотало. Местные уже вовсю начали торговлю, горячо споря и перекрикиваясь между собой. Почти одни только мужчины, они оживленно махали руками, существенно обогащая и без того жаркий процесс торга.
УАЗик влетел прямо на небольшую грязную площадь и с визгом остановился, распугав утренних торговцев, которые в ответ окатили водилу едкой бранью. На врачей поглядывали без особого интереса. Они были здесь если не частыми, то регулярными гостями. К тому же Муки, похоже, слыл завидным клиентомк нему тут же кинулись, расталкивая друг друга, несколько торговцев, наперебой тараторя и норовя утащить к своей лавке.
Здесь не было саманных хижин, вместо них город состоял из маленьких бетонных коробок с рассохшимися дверьми и незастекленными окнами. От гвалта рыночной площади закладывало уши. Муки двигался вперед, расталкивая местных локтями, переговаривался, приценивался, щупал овощи и ругался с продавцами. А когда выбрал более или менее пригодную с его точки зрения лавку, то приступил к долгому азартному торгу, который скорее служил ритуалом, чем способом договориться о цене.
Покупка двух сеток невзрачных овощей заняла у него больше получаса. Ливанская уже нервно переминалась на затекших ногах, когда он наконец ударил по рукам с хитрого вида торговцем. Врач распахнул сумку и достал толстую, в шесть пальцев, пачку денег. Он сам ездил в Могадишо обменивать доллары на сомалийские шиллинги. На купюру в сто американских долларов можно было получить шестнадцать пачек. Банкноты были старые, рваные, в стопки собирались резинками, а то и скотчем, отчего деньги потом липли к рукам. Их даже не считали. Продавец определил сумму на глаз, пощупав толщину пачки и, видимо так же на глаз, собирался отсыпать товар.
Ничем особенным здесь не торговали: связки бананов, картошка, лукэто, как объяснил Муки, привозное, из Эфиопии. Смущали только грязные по локоть руки торговца, и тучами вьющиеся над овощами мухи.
Вскоре Ливанская поняла, откуда берется такое жуткое зловоние. Козлятина и верблюжатинадва единственных доступных здесь вида мясалежала прямо на земле, в мокрой от крови пыли. Здесь насекомых было еще больше. Они не слетали с торговцев, даже когда те жарко размахивали руками, ведя торг. Между двух здоровенных туш неуклюже ползал крошечный, еще слепой котенок и тыкался мордочкой в сырое мясо. Девушка так и прикипела к нему взглядом, не в силах оторваться, пока откуда-то из-под прилавка не выпрыгнула тощая, грязная, в бежевых подпалинах кошка и не утащила его, легко схватив за загривок. Муки состояние мяса нисколько не смутило. Он довольно окинул взглядом туши козлов, выбрал две наиболее, по его мнению, свежие и, расплатившись, велел торговцу отнести их в машину. Сам пошел следомобещания, данные европейцам, здесь исполнялись через раз. Торговец мог донести туши, а мог и свернуть по дороге, и потом сделать честные глаза и сказать, что видит врача впервые в жизни. Интеллигентный доктор в тонких очках здесь своим не считался и почти приравнивался к белым европейцам.
Пить хочешь? Муки забросил заполненные овощами сумки в кузов и смахнул пот со лба.
Было бы неплохо, девушка усмехнулась. В хиджабе поверх формы и тугом платке на голове ей было намного жарче, чем мужчине, пот лился градом:А что здесь можно попить?
Сейчас сока купим.
Выжимали и разливали сок под грязным дощатым навесом, прикрытым цветными тряпками. Сам продавец смотрел на них зазывным взглядом бывалого бармена и элегантным, полным снобизма движением разливал свежевыжатый сок по кружкам, с ловкостью фокусника добавляя в них сиропы. За полдоллара наливали четыре громадные грязные кружки. Мужчине он подал стакан в руки, для женщины поставил на заляпанный сладкими потеками и сплошь покрытый мухами стол. Ливанская с сомнением посмотрела на Муки, но он бесстрашно отхлебнул из плохо отмытого стакана, и она тоже поднесла свой ко рту. После пары глотков дышать стало легче. Девушка втянула воздух полной грудьюсюда не доносилась вонь мясного ряда, зато легкий ветерок смешивался с едва уловимым ароматом специй, которыми торговали за углом. Он прилетал с каждым порывом, легкий, едва ощутимый, делающий воздух цветным и фактурным.
Теперь можно и звонить, Муки протер запылившиеся очки и снова водрузил их на нос. Ливанская почувствовала, как желудок неприятно сжался от волнения, и отставила недопитый стакан. Но вслух ничего не сказала, только согласно кивнула, и они вместе вышли с рыночной площади, свернув за угол.
Узкие кривые улочки разбегались от площади, как мелкая паутина. И были тихи и безлюдны. Только полуголые детишки играли там и пасли коз. При виде иностранцев они замерли, глядя с настороженным любопытством. Шедшая навстречу, замотанная в платки сомалийка опустила голову и поспешно свернула с дороги.
Выбранная Муки улочка оказалась торговой, о чем красноречиво возвещали рисунки на дверях и заборах. На одном была изображена загадочная геометрическая фигура, в которой, при некотором размышлении, узнавались штаны. А треугольник с двумя отростками по бокам, видимо, означал платье. Хозяин лавки напротив обладал большим талантом, или большим чувством юмора: его дом был старательно изрисован овцами, козлами и верблюдами, у которых было почему-то всего по две ноги, зато такие длинные, что они доставали от крыши почти до самой земли. Судя по тоскливому блеянию, раздающемуся из-за забора, хозяин не соврал и действительно торговал скотом.
Вообще-то они не дают телефон иностранцам, Муки видел эту «настенную живопись» не одну сотню раз и пробегал мимо, почти не глядя. Но тут старичок один естьдобрая душа. Мы с ним давно сговорились, проблем не будет.
Слишком напряженная перед звонком, девушка только кивнула. Врач шел уверенно, без раздумий сворачивая вправо-влево и безошибочно отличая один узкий переулок от другого. Но когда они, наконец, добрали до нужной лачуги, она оказалась запертадверь подпёрта палкой снаружи.
Муки обескураженно замялся, но, на их счастье, в этот момент появился хозяин. Бодрый старикан, щегольски одетый по местным меркам, радостно ковылял к ним из конца переулка, ощутимо припадая на левую ногу. При виде него врач издал радостный возглас, и мужчины принялись обниматься, оживленно тараторя на местном диалекте. Ливанская из всей речи поняла едва ли десяток слов. Потом старик заметил ее и, еще активнее жестикулируя, начал тыкать в девушку пальцем, горячо что-то выспрашивая у Муки.
Doctor. Doctor, russian.
При слове «русская» на лице старика отразилось сначала недоумение, потом смутное понимание, и, наконец, искренняя детская радость. Он подскочил к девушке, дотронуться до нее он, по исламским канонам, не посмел, подменяя это пламенно-горячим лопотанием на дикой смеси сомалийского и английского:
Oh руси, руси! Good good people.
Ливанская не впервые сталкивалась с парадоксальной любовью африканцев к россиянам. Едва заслышав, что врачи в клинике русские, они приходили в неописуемый восторг, с несусветной радостью прыгая и горячо размахивая руками. Основными достоинствами русских, как правило, считались автомат Калашникова, с которым в Сомали ходили даже малые дети и который, как верили сомалийцы, «дал свободу Африке», и «добрость»что понимали местные под этим словом, Ливанская представляла себе смутно.
Корни этой странной любви к нации, о которой сомалийцы, в сущности, не знали практически ничего, шли оттуда же, откуда и ржавые УАЗы, из старого СССР. Когда-то, еще в семидесятые годы, русские спешно пришли в Сомали в тщетной попытке построить здесь уголок социализма. Вместо социализма они построили дома, больницы, школы и огромную военно-морскую базу в Бербере. Потом началась война и, бросив все, русские ушли. От домов и больниц не осталось ничего. Зато осталось от танков, которыми русские продолжали снабжать местных даже после ухода. Их проржавевшие останки до сих пор гнили у некоторых дорог, и в них играли дети. Однако русских в Сомали по-прежнему наивно любили.
Наконец, Муки удалось вклинить слово в страстную речь старика, и он выкрикнул тому практически в ухо:
Надо позвонить! Телефон!
Услышав, что требуются его услуги, бодрый старикан пришел в еще большую радость, вскинул руки, будто призывая Аллаха в свидетели такого знаменательного события, и бросился «отпирать» дверь.
После уличной жары дом показался прохладным и очень темным. Девушка едва могла разглядеть что-то в полумраке, только низкий деревянный стол да несколько ковриков на полу. Телефон был тут жестоял на прислоненной к стене тумбочке. Муки сам набрал номер, дождался гудков, а потом передал потертую трубку девушке и деликатно вышел, увлекая за собой говорливого сомалийца.
Ливанская глубоко вздохнула и прислушалась к гудкам. Три, четыре, пять
Алло.
Голос матери не изменился и звучал спокойно. Девушка почему-то не подумала о том, что со дня смерти отца прошел уже месяц, и слезы пролиты. Она неуверенно опустилась на жесткий неудобный стул и глухо выдавила: