Сегодня здесь было довольно шумноих пациенты люди необычные, а такое и у «обычных» бывает. Две тетки бальзаковского возраста ожесточенно переругивались, деля место в очереди. Одна из них почему-то была в пальто, хотя на дворе стояла невыносимая жара. Мохнатый слипшийся воротник топорщился в разные стороны, на ногах у тетки были советские бежевые колготки, гармонью собравшиеся на щиколотках. Тетка размахивала потертой матерчатой сумкой и кричала:
Я! я тут уже второй час сижу! Я тут всегда жду! Вы тут все топаете и орете! Вам зачем всем телефоны? Невоспитанность какая!
Ольга Артуровна равнодушно скользнула взглядом по ней и ее собеседнице и поискала глазами Воронова.
Дмитрий Иннокентьевич Воронов
Полмужской
Возраст 53 года.
Место жительстваг. Москва
Безработный.
Диагноз: Параноидная шизофрения. Синдром психического автоматизма Кандинского-Клерамбо
Anamnesis morbi:
Пациент считает себя больным с 1988-го года. Первый симптом заболеваниябред ревности. Неоднократные скандалы в семье, надуманные обвинения, в правдивости которых сам пациент сомнений не испытывал. Через полгодаголоса в голове. Агрессивные действия по отношению к супруге. Первое обращение к врачу. Был поставлен диагноз «параноидная шизофрения», пациент госпитализирован.
В дальнейшем имели место периодические обострения с галлюцинациями, навязчивые видения покойной супруги. Сами видения пациент считает «сделанными» извне, пытается с ними бороться. Длительный стаж заболевания, многочисленные госпитализации.
В настоящий момент жалуется на галлюцинации, настойчивые голоса.
Психический статус: сознание ясное, ориентирован, речь связная, на вопросы отвечает.
Тот устроился на дальней скамье, усевшись на собственные ладони и опустив плечи. Маленький худенький мужичок с жидкими волосами. В дешевых мятых штанах и линялой рубашке без рукавов. Бездумный взгляд его был направлен в стену, на теток он не обращал внимания, будто их тут и не было.
Пришел одинродственники не озаботились его проводить.
С близкими у Воронова не сложилось. Вообще его родственники были из той породы, которую не выносила сама Ольга Артуровна. В большинстве случаев она все могла понять. Заболевания сложные. Мало кто вытерпит жизнь рядом с таким вот больным. И тяжко, и муторно. Да и страшно подчас. Тут самые сильные родственные чувства отступают. Что уж говорить об узах Гименея. Жены-мужья обычно сдавались первыми. Иногда уходили, едва заслышав о диагнозе. И, положа руку на сердце, можно ли их было за это винить?
Ольга Артуровна про себя точно могла сказать, что она бы винить не стала. Сама она с шестнадцати лет, когда поселилась в институтской общаге, не делила жилье ни с кем из родственников. И уже представить себе не моглакаково это.
Впрочем, это все была лирика. А одному такому пациенту жить, в самом деле, тяжело. Так что со своей стороны она обычно прилагала все усилия, чтобы продержать родственников на боевом посту как можно дольше.
Многие думают, что шизофреник только в приступе шизофреник. А в жизни человек как человек. Ничего подобногодефицитарных синдромов[1] никто не отменял. Это в острой фазе он кипит энергией: прячься, кто может. А потом взгляд тухнет, речь тормозится, движения сковываются. И раз от разу больше, больше. После каждого припадка негативные синдромы копятся, усиливаются. И постепенно начинает казаться, что у тебя в квартире не человек живет, а ходячий огурец.
Воронов, позвала Ольга Артуровна.
Первой в ее сторону обернулась озабоченная тетка с кошелкой. Ее, видимо, раздражали все окружающие звуки и движения, и она находилась в постоянном поиске повода выплеснуть бурлящее внутри раздражение. Но увидев строгое лицо Ольги Артуровны, а главноеее белый халат, тетка умолкла на полуслове и даже забыла про уже идущую перепалку. Так что в коридоре повисла тишина, и зав отделения не пришлось даже повышать голос, чтобы позвать громче:
Воронов.
На этот раз мужчина поднял голову, сморгнул и поднялся. Апатичный, понурый, безжизненный. Над ним будто темнота висела, не то чтобы агрессивная или угрожающая. А просто вялая. Громоздкая серая туча, темнеющая над его головой. Которую он всюду таскал за собой.
Шел Воронов покорно, как корова на бойню, заметно приволакивая ноги и волоча в руке сумку с вещами. К госпитализации он приготовился добротно и основательно.
Лежать у них Воронов любилчто ему дома-то делать с такими родственниками.
Идемте, бросила ему Ольга Артуровна, и завела его вместе с собой во внутренний больничный коридор, закрыв за собой дверь.
За которой тут же послышалось:
Вообще уже обнаглели! Что творится! Ужас! Блатных водят у всех на глазах! Я вам всем покажу! Я до министерства дойду!
Во внутреннем коридоре было тихо. Ольга Артуровна привычно направилась к комнате для бесед, позвякивая в кармане ключами.
Воронов так же привычно понуро поплелся вслед за ней. И Ольга Артуровна даже на себе почувствовала, как волочется, расплывается над головой и накрывает и ее эта черная тучабудто ночь наступала.
К завотделением Воронов привык. Он был одним из первых пациентов, которых принимала Ольга Артуровна в этой больнице семь лет назад, когда пришла сюда работать. С тех пор, каждый раз, как Воронова госпитализировали, он просился к Ольге Артуровне. Она его принимала, опрашивала и определяла в отделение.
Пожалуй, она к нему даже своеобразно привязалась, как к старому, хоть и ненужному знакомому. А запомнился он именно семьей, которая вся в полном составе прибежала тогда к Ольге Артуровне.
Завотделением оглянулась убедиться, что пациент идет следом. Он шел. Тупо и послушно, уставившись в пол и безвольно свесив руки.
Семь лет назад он был намного живее. Тогда это был еще вполне подвижный человек, с которым можно было разговаривать нормально. Увидев его впервые, можно было и не заметить болезни. Конечно, минут через пятнадцать профессионалу становилась ощутима ненормальность поведения. Но не сразу.
Сейчас видно было с первого взгляда. Стаж большой.
Проходите, Ольга Артуровна отперла дверь кабинета и впустила Воронова внутрь.
С легкимидепрессивнымиона обычно разговаривала прямо там, на диване в коридоре. Отводила подальше, где тише и нет посторонних глаз, и опрашивала, не занимая кабинетов. Они, погруженные в собственные переживания, обычно и внимания не обращали, где с ними врач разговаривает.
Но Воронов был их постоянным клиентом. Можно сказать, с историей
в тот первый раз родственнички его орали, требовали и даже взятку предлагали. Хотели одного«оставьте вы его у себя насовсем, бога ради», «а то мало ли чего». Случиться там могло много чего и без этого Воронова. Наследственность. Если в семье есть шизофреникне приходится ждать, что все остальные будут абсолютно психически здоровы.
Сами Вороновы, однако, про себя так не думали. И отчаянно боролись за то, чтобы удалить бельмо с глаза. Орали, качали права, умоляли, ползали на коленях. На тактичное предложение проверитьсягрозились пойти в министерство.
Если бы все, кто грозился пойти жаловаться на нее в министерство, до него доходили, очередь бы выстроилась до дверей амбулатории.
Ну, давайте поговорим. Что у вас на этот раз случилось? мягко спросила Ольга Артуровна, опускаясь на стул, отделенный от пациента длинной толстой столешницей. Не потому, что у врачей было так уж много документации при себе. Чего уж тампара листов оформления и, может, история болезниесли не забыли захватить. Иногда, впрочем, довольно толстая.
А потому, что частенько пациенты у них были тяжелые, а временами и буйные. Стул для пациентов был намертво прикручен к полу.
Воронов сел, устроившись на самом краю. Снова сунул под ляжки ладони и уставился в пол. Черное его облако нависло над ним.
Да так, Ольга Артуровна, он неопределенно повел плечами. Жена вот. Приходила, он тяжело вздохнул, непонятно на кого сетуя. С топором за ней бегал, снова будто бы покаянно вздохнул.
Острая фаза у него уже прошлаголоса он сейчас если и слышал, то сознавал, что доверяться им не стоит. Остался только резидуальный бред[2]. А потому Воронов уже вернулся в свое обычное вялое, апатичное состояние. Даже речь у него стала несколько невнятная, будто он жевал слова и не вполне владел собственными губами. Со стороны складывалось ощущение, что ему физически тяжело двигать языком.
Голоса? сочувственно поинтересовалась завотделением.
Воронов только тяжело утвердительно вздохнул:
Голоса.
Приказывали?
Приказывали. Он снова покаянно вздохнул. Они велели. Ну, я и делал.
Ясно, кивнула Ольга Артуровна, хотя ясного было мало. А скажите, голосаони изменились с прошлого раза? Постарайтесь припомнить. Настойчивее стали?
Ну как будто. Вы понимаете, чуть оживился он, велят они, понимаете? Ну, говорят и велят.
Тон изменился?
Да как будто нет, подумал он. А только строже стали. Вот велят, понимаете?
Ольга Артуровна кивнула:
А если вы их не послушаетесь, не подчинитесь, что вы почувствуете?
Да как их можно не послушаться, безнадежно махнул он рукой.
А лекарства-то вы принимаете? Вы у нас в прошлый раз, она мельком заглянула в записи, у Леонида Ефремовича лежали?
В каждом отделении у каждого заведующего было врачей по шесть-семь. У Ольги Артуровнышесть. Но, в конечном счете, за всех отвечал заведующий.
Воронов согласно кивнул, оживившись при звуке знакомого имени.
И что он вам прописывал?
Ну, этот, мужичок напрягся, силясь вспомнить, даже для облегчения процесса рукой помахал, этот, как его, бес его трифтазин кажется.
Ольга Артуровна кивнула:
Ну, так у вас бреда-то быть не должно. Вы лекарства принимали?
Да вы понимаете, замялся мужичок, я вроде пил-пил. А потом у меня пачка кончилась. А тут я как бы на работу-то не устроился, вишь, не берут меня. А лекарство-то кончилось. Ну а у меня рецепт кончился, а на прием-то я не пошел. Вот и не купил.
Ясно. Ольга Артуровна закрыла историю болезни. Госпитализироваться хотите?
Да хотелось бы.
К Леониду Ефремовичу опять ляжете? Он вам в прошлый раз помог?
Мужичок оживился:
Помог-помог. Хороший доктор.
Ну и договорились, удовлетворенно кивнула завотделением. Вы тогда идите, посидите в коридоре. А потом сестры оформят и поднимут вас на этаж.
Тут мужичок еще посомневался, а потом по-доброму, с надеждой глянул на доктора:
Ольга Артуровна, а вот вы это я ж только вам вы правду скажите. Как думаете, она того?
Чего того? не поняла завотделением.
Ну, того гуляла?
Ольга Артуровна тяжело устало выдохнула. И тактично напомнила:
Воронов, ваша жена уже пять лет как умерла.
Ну это да. Ну да, ну да, покивал он и задумался. А все-таки блядь была. Царствие ей небесное, перекрестился и кивнул:Ну, давайте оформляться.
Воронов еще помедлил пару секунд, потом вяло, медленно поднялся и поплелся к двери, волоча свое облако.
Ольга Артуровна вышла следом, заперла кабинет и сразу почувствовала, как стало легче дышать, когда рядом нет этого пациента. По многолетней практике она могла точно сказать: страшноэто не агрессия, не вопли, мат, кидания с топором. Страшноэто пустые глаза старого хронического больного.
На этаж она возвращалась торопливым маршем. Лифтом у них вообще мало пользовались. Во-первых, здание невысокоечетыре этажа всего, размяться даже приятно. Во-вторых, старые лифты часто ломались, а застрять никому не хотелось.
У двери на второй этаж на лестничной площадке мялся Ромка.
Ольга увидела его еще снизу.
Ольга увидела его еще снизу. Лестницы у них были огромные и широкие. Для усадьбы шикарные: красиво, много света. Для психиатрического корпусарасточительно-неудобные.
Ольга, стиснув зубы, ускорила шаг.
Парень, при виде нее, нервно переступил с ноги на ногу.
Несмотря на жару, этот тоже был в кожаной куртке. Впрочем, Ромке шлоему, засранцу, все шло. Красивый мальчик.
Ромка был молодым, обаятельным, с веселой мальчишеской улыбкой, искристыми хитрыми глазами, и руки у него были на удивление красивыетонкокостные, пластичные.
Ольга, а я тебя жду! Прорвался на этаж! он криво усмехнулся, на щеке заиграла ямочка. Не пускают. Рожей, говорят, не вышел, и он обаятельно во все зубы улыбнулся. Это ему тоже шло. Ольгу сразу начало забирать. Я вот! Прощения просить пришел, и он легко выудил из-под куртки мятый букет белых роз. Прозрачная фольга опасно-громко захрустела.
У завотделением свело челюсть.
Ромка был братом Алисы Родзиевской, и Ромке было двадцать восемь.
А Ольге пятьдесят один.
Это, конечно, не были отношения. Просто Ромка как-то пришел навестить сестру, там и попался на глаза. Ольгин контингент. Что поделатьнравились ей такие: смазливые и бессовестные. Бессовестен Ромка был в крайней степени. И Ольга не смогла устоять.
Когда такие мальчики хватались за ширинку, она просто теряла волю.
Но не настолько, чтобы выяснять отношения на работе.
Она бросила быстрый беспокойный взгляд на пустынный лестничный пролет и последние ступени лестницы преодолела почти бегом.
Ты что тут делаешь? с силой схватила она парня за локоть, под пальцами смялся дешевый кожзам.
Ромка растерялся:
Да говорю же, прощения просить пришел, и выставил вперед свой букет, будто прикрывался им как щитом. Ну, дурак. Каюсь. Больше не повторится!
И тут он неожиданноодним движениемупал на колени. Протертыми джинсами на вымытый с хлоркой пол.
Стыд ударил Ольге в лицок щекам прилила кровь, она физически почувствовала, как заалели уши. Ромке-то что, онпацан, у него все шуточки. Такому в принципе невозможно объяснить, что ей не смешно. Оназавотделением, за стеной сорок пациентов. И ей не двадцать и даже не тридцать.
Сюда? злобно прошипела Ольга. Почувствовав, как скрипнула от нажима эмаль зубов. Вся покрываясь мурашками от мысли, что кто-то откроет дверь на этаж. Ольга и сама знала, что щеки у нее некрасиво покраснели, и на шее вздулись вены. Ты совсем с ума сошел?
Два дня назад Ромка совершил непростительный грех. Он пришел подшофе, Ольга сразу ощутила запах. Да, она сама была виновата, обычно Ольга вызванивала его за два-три дня до визита, а тут вдруг неожиданно пришла в настроение, задумалась о Ромке, очень захотелось близости, и она позвонила неожиданнопозвав на вечер.
На момент звонка Ромка уже был слегка навеселе и таким и приехал.
Конечно, Ольга знала, что Роман Родзиевский пьет. И хорошо пьет. С ее опытом работы, такие вещи сами мелькали перед глазами, невозможно было не заметить. Но еще при первых встречах, год назад, Ольга сразу недвусмысленно расставила приоритеты: к ней никогда, ни в коем случае, ни в одном глазу. Если пьетего проблемы. Но к нейприходить трезвым и без перегара.
Ромка понял и свято исполнял.
Но вот два дня назад проштрафился. И теперь пришел просить прощения. Очень рассчитывая на свое мужское обаяние, в котором был почему-то до смешного уверен.
Видно, деньги были очень нужны.
Брось, мял он в руках цветы, так и стоя на коленях и заглядывая Ольге в глаза с тем щенячьим детским просительным выражением, которое обычно работало именно на женщин постарше, ведь ты же не сердишься.
Глаза у него были красивы до невероятности. Не мужские, а бабские. Будто по ошибке оказавшиеся на его лице.
Их даже не портила некоторая глуповатость, которая предательски проглядывала в глубине. Хотя Ольга сама пока не решила, достоинство это или недостаток.
Ну ты что, ну не злись. Я же мириться пришел, растянул он в улыбке тонковатые, но такие мягкие подвижные губы, что у Ольги засосало под ложечкой.
Но не настолько, чтобы хоть в малой степени оценить этот детский балаган.
Пошел вон, сквозь зубы выцедила она и одернула белый халат.
Руки затряслись от негодования. Никогдани разу в жизни еще никто не ставил ее в такое нелепое, глупое положение.
И спрячь! Ольга яростно выдернула у парня из рук букет и грубо сунула обратно ему же за пазуху, прикрыв отворотом кожаной куртки. На полу осталось несколько осыпавшихся лепестков и пара замятых листьев.
Она стремительно отвернулась, собираясь молча набрать код на замке, чтобы зайти в отделение. Ромка стучать не станетне такой уж он дурак, уйдет. Глубоко вдохнула-выдохнула и взялась за ручку.
О-ольг-га затянул он в спину и неуверенно добавил, Ар-ртуровна просительно запнулся он.
И Ольге неожиданно, несмотря на стыд и злость, стало невозможно смешно.