А ты знаешь, что монгольско-татарского ига не было? убежденно вещала мать. Это вот Паша мне книги принес. Оказывается, все неправда! Ты понимаешь? Ведь на иконах-то все лица-то наши, не азиатские.
Ольга только махнула рукой. Все, что бы ни исходило от Пашки, принималось с несокрушимой верой. Да и старостьничего не попишешь.
Отец на огороде? не вступая в полемику, спросила она.
Мать торопливо кивнула, и Ольга недовольно покачала головой:
Мам, бросали бы вы этот сад. У отца уже два инфаркта было, ну какой сад?
Оля, ну а что нам еще делать? с укором попеняла та. Внуков у нас нет, плохо завуалировала она старую обиду.
Когда Ольге было тридцать, никто не требовал от нее внуков. Она работала и худо-бедно кормила всю семью. А мать к тому же не хотела раньше срока называться «бабушкой». Теперь вот той захотелось, но было уже поздно. И мать по-детски затаила на мир обиду.
У Пашки сын есть, решительно отрезала Ольга.
Ну, скуксилась мать, у Пашеньки же жена. Она к нам Владика и не возит совсем. Я уж Паше говорила-говорила, мол, привези его на лето. А то ребенок же совсем солнца не видит. Оля, заискивающе глянула она на дочь, может, ты с ним поговоришь?
Нет, мам. Сами разбирайтесь, решительно отрезала та, высыпала в дуршлаг черешню и поставила ее под воду.
Пашка выполнил «социальный заказ»он завел семью. Родители ставили ему это в заслугу, превышающую любые недостатки. Пашка мог уже не содержать жену с ребенком, мог по полгода не работать, даже брать у матери деньги. Он уже три раза уходил от жены и даже успел пожить с другой бабой. Но ему все прощалось. Пашкагерой, он сына родил.
Ольга промолчала. В тридцать пять такой материн намек ее бы расстроил и возмутил. Сейчас уже было все равно.
Не то чтобы это был осознанный выбор. Но Ольга всегда занималась работой. Сначала карьеройзаработком. Потом наукой, пациентами.
С годами даже больше пациентами. По молодости они были для нее материаломобъектом для исследования. Более или менее интересным. Только сейчас она по-настоящему начала видеть в них людей. А за этими людьмии их семьи.
И начала сопереживать. Может, и не вовремя. Когда уже свои нервы изношены.
Как у папы здоровье? она села на стул и машинально взяла ягоду.
Ничего, нормально, лицо матери осветилось.
Может, поэтому у Ольги и не было своего брака. В слишком хорошей семье она выросла. Когда перед глазами вот такой пример Девочка растет с образом отца, как эталона мужчины. А ееОльгинотец всю жизнь превозносил мать. До сих пор, стоило старику выпить рюмку, все разговоры были только о замечательной жене. И Ольга могла поклясться, что он никогда той не изменял.
Поженились, едва выйдя со школьной скамьи, и всю жизнь прожили душа в душу. Возможно, оттуда и росли корни одиночества Ольги. Сейчас таких мужчин и таких семей уже не бывало.
Оля, вдруг замялась мать, а ты встречаешься с кем-нибудь?
Ольга рассмеялась:
Мам. Мне пятьдесят один год. Поздновато мне уже встречаться.
Старушка поджала губы.
Оля, мы с отцом так за тебя переживаем. Ведь правда, она уселась за стол напротив Ольги и как-то боязливо посмотрела той в глаза. В последнее время такие разговоры пошли все чаще. Наверное, потому, что сами родители стали сдавать и видели невдалеке конец жизни. Оля, а если ты не дай бог заболеешь?
Ну конечно, заболею, мам, мы все не вечные, устало отмахнулась та.
Вот именно. Оленька, тебе же просто некому будет воды подать.
Некстати вспомнился старый анекдот, и Ольга поджала губы:
А я не хочу воды.
Что? не поняла мать.
Ничего, сделала та серьезное лицо.
Оля, мать сжала пухлые кулачки, нельзя же без семьи. Ну, молодая былаладно, мы не вмешивались. Но сейчасуже возраст. Ну посмотри на нас с отцом, что бы мы делали по одиночке? в глазах ее стоял неподдельный страх. А так будет рядом близкий человек. Если что, позаботится о тебе.
Не обязательно, снова чуть приподнялись в усмешке тонкие губы зав острым психиатрическим отделением.
Мать махнула рукой:
Не сравнивай! Это ты из-за психов своих, насмотрелась там!
А никто не застрахован, мама, задумчиво проговорила Ольга.
Да, она была согласнамного тут и от профессиональной деформации. Но когда ты столько лет смотришь на семьи, которым не повезло иметь душевнобольных, трудно продолжать верить в институт брака.
И снова ей подумалось о фикусе и ее одиночестве. Да, не факт, что она не сдетонировала бы от чего-то другого. Но в случае этой пациентки повлияло именно оно:
о-ди-но-че-ство
Ольга медленно катала на столе ягоду черешни и даже не думала поднести ее ко рту.
А Воронов? Вот жили муж с женой, насколько она помнила, десять лет жили. Ели вместе, пили, спали. Занимались сексом. А потом в один прекрасный день он схватился за нож.
Впрочем, все не так очевидно. И болезньвсе же болезнь: кто, как не Ольга, отдавал себе в этом отчет. Неожиданно ничего не бывает. Да и жена Воронова его не бросила. Ольга еще застала вороновскую супругу при жизни. Тихая, робкая, преданная. Только вот много ли счастья было в этой преданности?
И смысла. Если Воронов пять лет спустя думает только о том, гуляла она или нет.
Ольга бы, наверное, гуляла. Но, что более вероятно, жила бы одна.
Даже при том, что она врач. И все понимает. Ольга не чувствовала в себе такой самоотверженности, способности следовать за другим. Она не была женой декабриста.
Оленька, ну сколько можно жить одной? будто услышав ее мысли, вздохнула мать. Родная, ну ты для меня всегда ребенок. Но тебе же уже пятьдесят. Оль, ну старость скоро. Неужели одна останешься? Это, наверное, мы с отцом виноваты, вечно начиналась одна и та же песня, не привили тебе вовремя, а ты
Пойду с отцом поздороваюсь, резко поднялась Ольга.
Когда надевала туфли у порога, пол под острыми каблуками скрипнул, и она тут же решила, что нужно привезти рабочихпереложить ламинат.
И вышла на крыльцо.
Ольга не любила сад. Не понимала, как можно ковыряться в земле. А родители никогда не понимали ее тяги к психиатрии. Отговаривали изо всех сил. Не могли взять в толк, как она может работать с такими людьми. Ольга же видела отдельно людей, отдельнозаболевания. Картину, патологии, процессы. И ей было интересно. Всегда было интересно, она втянулась в это дело. Везде, где ни была, все ее разговоры былипациенты, психиатрия, стационар.
Из-за угла дома показался отец. Последние десять лет он припадал на правую ногустарческий артроз, ничего не поделаешь.
Ольга и сама не заметила, как на лице ее появилось мягкое любящее выражение. Отецдобрый, старый, все понимающий. Наперевес он нес ведро с первыми нарциссамидля матери.
Хорошо стареть не в одиночестве. Когда рядом близкий родной человеки то самое плечо.
Давай донесу, пап, потянулась Ольга.
Но тот, едва радостно воскликнув:
Оля! Приехала-таки! тут же отвел руку. Женщине, в его представлении, ведра носить не полагалось.
Даже маленькое ведерко с цветами.
И Ольге стало упоительно хорошо здесь. В уютном мире ее стариков. Где отец, шаркая, усадит ее в кресло, застланное пледом, сам сварит кофе. С кухни будет пахнуть материной готовкой.
Все привычно, все спокойнов мире старости на двоих.
9
Почему я только сейчас об этом узнаю?! бушевала завотделением. Стук ее каблуков грозно разносился по коридору. Когда вы заметили? шла она по отделению, изредка бросая подавляюще-беспощадный взгляд на семенящего рядом врача.
Тому поспевать за энергичной заведующей мешали лишние килограммы, он уже чуть задыхался на ходу:
Утром, на обходе.
А вчера? не дав договорить, требовательно глянула на него заведующая. И тот принялся покаянно оправдываться. Хотя оба знали, что вины ведущего врача в «побочке», которую выдала пациентка, не было. Такое случалось независимо от действий медперсонала: на старых препаратах, на новых (на новых, конечно, чаще) и на их сочетании.
Ольга Артуровна, вчера было воскресенье, с мягким укором объяснил он, я в субботу был на местеникаких признаков не заметил. А вот сегодня как пришел
Завотделением стремительно вошла в распахнутую дверь палаты:
Что вы назначали? озабоченно бросила она, садясь на стул, уже оставленный возле кровати Родзиевской кем-то из врачей.
Галоперидол[1] капельно назначал, пожал плечами палатный врач.
Ольга Артуровна наклонилась к лежащей пациентке.
Алиса Родзиевская, все так же отрешенно глядя на одной ей ведомый мир, врачей не замечала. Но на этот раз она замерла лежа.
Сажать пробовали? спросила завотделением, машинально поправив очки. Подняла сухую иссиня-белую ладонь пациенткивес этой тонкой, почти бесплотной руки едва ощущалсяи пару секунд подержала. Пальцы Родзиевской часто мелко дрожали.
Ольга Артуровна отпустила ладонь пациентки, посмотрела в лицотак же мелко, как и рука, дрожал подбородок. Аккуратно приподняла сначала одно веко, потом другоевглядываясь в зрачки. И сразу заметила, как подергивается мышца под левым глазом.
Пробовали, неохотно признал палатный врач и крякнул:Сначала ставили на ногипадает. Сажаемзаваливается.
Из уголка губ пациентки медленно потекла, стягиваясь по подбородку вниз, тонкая ниточка слюны.
Из-за того, что Родзиевская находилась в онейроиде, определение побочных эффектов осложнялось. Она ведь не могла сказать или позвать на помощь. Даже если мелкий тремор начался сутки назад, этого в выходные могли не заметить.
Проклятые побочные эффекты препаратов были вечным коллективным неврозом всех врачей в любом отделении.
Дойти ведь могло до всякого. Сначала пальцы затрясутся, потом подбородок. А потом, может, спазм в глоткеи вот уже пациент не может глотать. Спазм диафрагмыи все, остановка дыхания.
А проявиться экстрапирамидные[2] расстройства могли в любой моментдаже и не поймаешь сразу. На новые нейролептики иногда требовалось несколько дней, чтобы пошла реакция. Сначала вроде ничего, а потом рази развился паркинсонизм[3]. На внутренние органы пошло влияние. Тоже вплоть до летального исхода.
Утром капельницу уже ставили? озабоченно спросила завотделением. Препарат нужно было снимать срочно. А лучшевчера.
Ставили, с сожалением признал палатный. И тут же принялся оправдываться, Ольга Артуровна, ну назначения в семь ставят, я в восемь прихожу, будто заведующая сама не знала порядков в отделении.
Та недовольно хмурилась. А когда заведующей что-то не нравилось, и она беспокоиласьее побаивались.
Может, на кветиапин[4] перевести, неуверенно предложил палатный врач.
Но заведующая досадливо отмахнулась:
Вы в карту смотрите вообще? раздраженно поджала она губы, брови ее укоризненно сошлись на переносице. Она уже давала такую реакцию на кветиапин, но почти тут же отвлеклась, задумалась:Сколько она уже в онейроиде?
Четвертый день, поспешно доказал, что знает карту наизусть, лечащий врач.
Ольга Артуровна побарабанила пальцами по спинке кровати. Потом решилась и подняла голову:
Снижайте дозу. День-два подождем, понаблюдаем.
Снижать дозу тоже было нехорошо. Онейроид сам по себесостояние опасное для жизни. Пациент ведь не ест, не пьет, не двигается, себя не обслуживает. Питание получает через трубку, выделенияв памперс. Велика вероятность застойных процессовпатологии в легких, пролежни.
Поэтому из онейроида нужно было выводить в экстренном порядкеи, как правило, это удавалось: день-дваи пациент без особой радости, но встречал окружающий мир. А чем выводить Родзиевскую, если за столько лет хроники организм уже выдает побочки на все препараты?
Коллизия: то ли снижать дозу, то ли менять схему лечения. Но где гарантия, что и другой нейролептик не даст побочек? Не стало бы хуже
Завотделением в задумчивости отвернулась от Родзиевской. И замерла
С соседней койки на нее смотрела Жанна.
Встретившись глазами с Ольгой Артуровной, та поспешно отвела взгляд. Но все же недостаточно быстро, чтобы та не успела уловить его напряженного, откровенно ненавидящего выражения. На губах Жанны-Марины опять был размазан жирный слой черной помады.
Завотделением насторожилась.
Не то чтобы было в этом что-то беспокоящее. Но Ольге Артуровне интуитивно почудилось в этой девочке что-то нехорошее. Она навскидку припомнила, что ведет ее Константин Сергеевичбыл у нее такой молодой, активный врач. И еще раз посмотрела на пациентку.
Та, демонстративно отвернувшись, уставилась в стену. Но завотделением отметила, в какой тугой узел сжаты скрещенные на груди руки. И ноги вытянуты так, что виднопальцы почти сведены судорогой в неестественной позе.
Она вполголоса спросила:
А где у нас Константин Сергеевич, не знаете?
В ординаторской, чуть запнувшись, ответил стоящий рядом с ней врач, был. Вроде.
Ольга Артуровна попыталась, но не смогла унять какого-то смутного беспокойства. То ли интуиция, то ли многолетний опыт подсказывалчто-то не так.
Она решительно поднялась:
Снизьте дозу и наблюдайте. Скажите сестрам, чтобы глаз не спускали.
И, сунув руки глубоко в карманы белого халата, быстрым шагом вышла, направившись в ординаторскую.
Константин Сергеевич Кольцеворотов в самом деле был там. Он как раз выходил и столкнулся в дверях с завотделением.
Я вас ищу, непререкаемо бросила Ольга Артуровна.
Молодой врач охотно остановился и приосанился.
Он, очевидно, любил общаться с начальством. Делал это свысока, горделиво, показывая себя. Всегда был уверен, высоко задирал красивый смуглый подбородок с «наклеенной» каплей бородки и задиристо поблескивал черными угольками глаз. У этого молодого мужчины было потрясающее самомнение.
Ольге Артуровне он не нравился. Пожалуй, она даже была не против от него избавиться. Если представится возможность.
Что у вас с пациенткой из десятой палаты? завотделением привычным жестом поправила на носу очки. Даже на каблуках она была значительно ниже задиристого Константина Сергеевича.
Впрочем, при непосредственном начальстве он так не важничал:
С какой? хотя и не сказать, что уважение в его голосе било через край.
Марина Чернова, с некоторым раздражением пояснила Ольга Артуровна, это же ваша пациентка?
А, да, моя, легко согласился Кольцеворотов. И беспечно пожал плечами:Да нормально всехорошая девочка.
Ольга Артуровна озабоченно нахмурилась:
Думаете? Мне она не понравилась.
Кольцеворотов посмотрел на начальницу с молодцеватой снисходительностью:
Да нет, что вы, Ольга Артуровна, там все в порядке. Я назначил амитриптилин и симбалту. Еще два-три дняи думаю в неострое переводить.
Завотделением почему-то с неприязнью отметила про себя такую хорошую память. Может, в самом деле, она уже становится слишком мнительной? Возраст ведь, тоже нервы изнашиваются.
Уверены, что все в порядке? еще раз на всякий случай уточнила она.
Да, конечно, хмыкнул Кольцеворотов. Уголки красивых, резко очерченных губ чуть приподнялись. Суицидальных мыслей не высказывала, попыток не было. Ничего серьезного.
Ну, хорошо, сдалась завотделением. Будьте повнимательнее.
И почувствовала смутную неловкость. Да, у нее опыт. Но все же на стороне молодости свежие силы, запал, энергия. А сама она не молодеет, все чаще беспокоится по пустякам и ощущает, что на какие-то вещи попросту не хватает сил. Никогда раньше Ольга Артуровна еще не чувствовала так свой возраст.
Конечно, Ольга Артуровна, и в тоне Кольцеворотова ей послышалась легкая насмешка.
Хотя, скорее всего, просто послышалась, в ответ на собственные мысли.
Она кивком головы отпустила лечащего врача, и взгляд ее упал на фланирующую по коридору пациентку.
Сегодня дама выглядела еще более цветущей, чем позавчера при поступлении. Ольга Артуровна с каким-то изумлением отметила про себя ее внешний вид. На голове «фикуса» снова красовалось немыслимое накрученное гнездо. Утыканное заколками с розочками. С неимоверной кучей розочек.
Халат на пациентке был вопиюще-цветастый, с аляповатыми лилиями и герберами. И даже на тапочкахна обычных с виду войлочных тапочкахбыли вышиты цветы.
Потрясающий экземпляр.
Ну как вы сегодня? легким жестом остановила пациентку завотделением.