Мы, муховеды, действительно пребываем ниже травы.
Хуже всего то, что даже названия остаются для обывателя загадкой. Все, кто занимается журчалками, пользуются исключительно латынью, что, естественно, не улучшает ситуации. Helophilus, Melanostoma, Xylota несведущий человек, в лучшем случае, может смутно представить себе, как эти маленькие существа живут или выглядят, но их названия ему чаще всего ничего не говорят. Все это кажется прямо-таки иностранным языком. По-настоящему применимы в широкой аудитории, пожалуй, лишь немногие научные названия, которые восходят к любви совершенно понятного рода, то есть в тех случаях, когда конкретный энтомолог назвал какую-нибудь живность в честь своей жены или, возможно, любовницы. Такое встречается нередко, и тогда для любого слушающего туман на мгновение рассеивается. Название прилипает к его чувственному миру как репейник.
«Смотрите-ка, он назвал в ее честь какое-то перепончатокрылое. Значит, то была настоящая любовь».
Я продолжал расспрашивать всех о Рене Ма-лезе и как-то раз беседовал по телефону с одним из профессиональных энтомологовчеловеком, за долгие годы лично придумавшим несколько забавных названий. Мы заговорили об Эстер Бленде Нурдстрём и пустились в достаточно вольные рассуждения о том, почему же они с Малезом все-таки поженились. Тут-то он и предложил мне проверить перепончатокрылых. Фиктивный брак стоять за латинскими названиями, по его мнению, не мог в принципе, а вот более глубокие чувствавполне. Он сам только что окрестил четырехмиллиметрового жука в честь жены, поэтому говорил со знанием дела.
Проверь насекомых с Камчатки. Там и найдешь ответ.
О, как я искал! Целый день сидел в музее и тщательнейшим образом читал сухие, как порох, статьи обо всех новых видах, привезенных Рене с Дальнего Востока. Мне попадались безусловно интересные экземплярыперепончатокрылые с такими названиями, как bergmani (бергмани), hulténi (хультени), hedstroemi (хед-стрёми) и sjoeblomi (шёблуми), последнее из которых образовано от фамилии инженера Карла Шёблума, жившего вместе с Рене и Эстер Блендой в Ключах в середине 1920-х годов. Не хватало лишь ее. С другой стороны, ведь материал обрабатывался только в 1930-х годах, когда их брак уже распался, стало быть, это тоже не позволяет ни о чем судить.
Но раз уж я все равно был в музее, я воспользовался случаем и просмотрел несколько описаний из другой, более поздней поездки Малезав Бирму. И вот! Nordströmia amabilis (нурдстрёмия миловидная). Но нет, она тут оказалась ни при чем. Это новое для науки насекомоекстати, бабочкабыло названо в честь Фритьофа, а не Эстер Бленды, и описывал его (а потому имел возможность придумывать любое имя) другой из тогдашних безумцев нашей отрасли. Его звали Феликс Брюк (1882 1957), и он был весьма разноплановой личностью. Он, в частности, ездил в Африку и написал глубоко не детскую книгу «Neger-Eros: Etnologische Studien über das Sexualleben bei Negern» (1928), но это к делу не относится.
Под конец я, как обычно, обнаружил совсем не то, что искал. Ebba soederhalli (эбба сё-дерхалли). Пилильщик из Бирмы. Малез в конце концов нашел свою любовь. Это было ясно как день.
12. Устремления карьериста от перепончатокрылых
Детей у Рене Малеза не было. Воспоминания развеялись, наследство тоже. Скажите, разве не странно, что такого человека могли полностью забыть всего за несколько десятилетий? Ведь он изо всех сил старался оставить по себе память. Даже благотворительные дары были щедрыми: насекомые, владения в Руслагене, бесподобное собрание произведений искусства.
Я разыскал его племянников. Приветливые люди со светлыми воспоминаниями о человеке, чья известность относилась совсем к другому времени, о чудаковатом родственнике, шедшем по жизни своим путем и всегда пребывавшем в одинаково бодром настроении. Они с удивлением и вроде бы даже смущенно заулыбались, когда я рассказал, что энтомологам повсюду, по всему миру, известно его имя, пусть только в связи с ловушкой. В их семьях его звали Куколкой. Почему, никто толком не знаетпросто ласкательное имя, из тех, какими в каждой семье всегда не прочь наделить особо своенравных родственников. Племянники с готовностью принялись искать у себя в потайных уголках и на чердаках полузабытые памятные вещицы и следы. Они предоставили мне все, что нашли. Пожелтевшие газетные вырезки, несколько писем, пачку открыток, его паспорт, фотографии. Не много.
Во всяком случае, мне удалось понять, что его звездный период пришелся на 1930-е годы. Правда, в иные дни я склонен рассматривать его жизнь как сплошной и непрерывный звездный период, поскольку, думаю, именно так видел ее он сам, но если оценивать его как человека в какой-то степени публичного, успешного в глазах других, то 1930-е годы, безусловно, выделяются.
Малез вернулся домой. Почему? Никто не знает. Его возвращение в Швецию остается столь же необъяснимым, как и то, почему он провел на Камчатке почти все 1920-е годы. Возможно, возникало слишком много бюрократических проблем. Его сохранившаяся советская трудовая книжка выдана в 1929 году. Она полна штампов и таинственных записей, а среди чердачных находок имеются также две потрепанные, но читаемые справки, детально регламентировавшие отлов соболя, за счет чего он временами жил. Я прекрасно представляю себе, что Малез, или «гражданин М.», как его именовали в документах, был не слишком доволен тем, что Управление сельского хозяйства Камчатской области связывало его по рукам и ногам. Он бросил свою затею и навсегда покинул тундру. Возможно, он просто уже сделал там то, что хотел.
После нескольких месяцев интенсивной охоты на перепончатокрылых под Владивостоком летом 1930 года Малез отправился на поезде в Стокгольм.
Откуда он брал средства к существованию в последующие годы, неизвестно, но есть основания предполагать, что он жил на наследство в сочетании с гонорарами за лекции, стипендиями и грантами на личные исследования, в частности от Академии наук. Только в 1938 году он устраивается на постоянную должность в энтомологический отдел Государственного музея естественной истории. И работает там до 1958 года. Впрочем, не будем опережать события. Сперва о карьере. Она оказалось блистательной.
Малез был прежде всего собирателемв этом нет никаких сомнений. Он обладал необходимой фантазией и главноеупорством, неиссякаемой энергией. Но в отличие от многих других талантливых собирателей, оказывался также деятельным, умелым и напористым, когда дело доходило до научной обработки улова. В профессиональные журналы бурным потоком хлынули педантичные статьи о таксономии настоящих пилильщиков, а уже в 1931 году вышла первая часть его до сих пор не утратившей актуальности таблицы для определения их видов, имеющихся в Швеции.
В это же время, в 1933 году, он женился на Эббе Сёдерхелльучительнице, преподававшей биологию и основы религии в школе на острове Лидингё. И тот факт, что он назвал ее именем перепончатокрылое из Бирмы, надо не считать случайностью, а истолковывать в соответствии с принятым среди энтомологов обычаемкак любовь.
Есть, правда, такие, кто утверждает, будто до этого наш герой успел побывать в еще одном фиктивном бракес писательницей Ви-ви Лорент. Однако несмотря на то, что я весьма старательно исследовал этот вопрос, мне удалось обнаружить лишь свидетельства того, что они были очень хорошими друзьями. Честно говоря, я думаю, что тут мы имеем дело с ходившим среди родственников слухами, которые с годами стали по инерции считаться свершившимся фактом. Возможно, слух пустил сам Рене. Меня бы это не удивило. В принципе, они могли быть женаты. Согласно легенде, которая рассказывается в маленькой биографии Малеза, размноженной в ничтожном количестве экземпляров, идея брака заключа лась в том, чтобы вместе поехать в Египет. Там, правда, Виви сошлась с ботаником Гуннаром Текхольмом (за которого потом, вне всякого сомнения, вышла замуж), после чего Рене якобы уехал домой. Но, повторяю, я не думаю, что все это правда.
Упоминаю же я об этом отчасти потому, что жизнь на острове научила меня ценить долетающие издали сплетни, отчасти поскольку дружба с Виви, какой бы близкой она там ни была, возможно, говорит кое-что о Рене Малезе. Его, похоже, тянуло к сильным, самостоятельным женщинам авантюрного склада. Задолго до того, как Виви Текхольм Лорент стала известным на весь мир профессором ботаники Каирского университета, она удачно дебютировала в качестве молодой писательницы, в точности как Эстер Бленда Нурдстрём. И тоже с отчаянно острыми социальными репортажами. В чем-то они действительно напоминают друг друга, хотя каждая в отдельности являет собой уникальную для своего времени женскую судьбу. Одно из различий заключается все же в том, что Виви прожила столь же долго, как Рене. В 1972 году она присутствовала на праздновании его 8о-летия и от души повеселилась там. Тому имеются фотосвидетельства.
Эбба Малез производит, безусловно, впечатление чуть менее авантюрного человека. Обратите внимание: чуть. Она тоже не сидела дома на острове Лидингё за вязаньем, пока ее супруг покорял мир. Напротив. В тот же год, как они поженились, Эбба с удовольствием отправилась вместе с мужем в плохо профинансированную и, мягко говоря, рискованную экспедицию в Бирму и там, в диких местах, нередко лично обеспечивала успех предприятия.
Малез, как видите, никак не мог угомониться. Он все-таки был исследователем неизведанных мест и воистину владел этим искусством. Несколько лет за микроскопом, вероятно, показались ему излишне спокойными. Во всяком случае, он явно понял, что действительно эпохальная работа об азиатских пилильщиках предполагает сбор материала не только в Советском Союзе. Самые белые пятна на карте естествоиспытателей находились в горных тропических лесах северной части Бирмы и граничащей с ней провинцией Юньнань на юге Китая. Туда он и собрался, предполагая испытать там свою хитроумную ловушку. Он уже успел продемонстрировать изобретение в Стокгольме и в Британском музее Лондона, однако вызвал лишь насмешки. Способности Малеза как собирателя ни у кого не вызывали сомнений, но ловушка для мух считалась чистейшей воды шуткой. Время доказало обратное.
Экспедиция в Бирму получилась довольно короткой вылазкой, по крайней мере по меркам Малеза. Она продолжалась с конца 1933 года до начала 1935-го, но принесла ему огромный успех, во многом благодаря сшитым в Рангуне ловушкам, которые превзошли даже его собственные ожидания. К тому же ему удалось с помощью Эббы превратить всех детей из окрестных деревень в полевых ассистентовстоль же неутомимых, как он сам. Эбба ведала аптечкой экспедиции, и вскоре слава о ее таланте лекаря распространилась по всей глуши. В рассказе о поездке, напечатанном в журнале «Имер», Рене пишет:
Народ приходил со всевозможными ящерицами, змеями, домашней утварью и тем, что, они считали, нам
может пригодиться, а по утрам, по окончании медицинского приема, являлись все деревенские дети, каждый со своей бамбуковой трубочкой; когда же они вынимали сделанные из мха затычки и высыпали содержимое трубочки, следовало быстро ловить разбегающихся в разные стороны жуков, сороконожек и прочее, что могло уместиться в кусочке бамбука.
Базу они устроили в Камбаитималенькой деревушке, расположенной на высоте две тысячи метров над уровнем моря, в северо-восточном конце страны, совсем рядом с китайской границей, неподалеку от истоков реки Меконг. Тут простирались целинные земли, дикие во всех отношениях. Тропические леса были практически нетронутыми, фауна насекомыхпочти полностью неизвестной, а жившие в горах люди только недавно отказались от охоты за головами и других настолько варварских обычаев, что англичанеколониальные власти взяли с Малеза расписку в том, что все поездки по окрестностям он предпринимает на свой страх и риск.
Рене это было не впервой. Его едва ли страшили как дикари, так и убогий образ жизни в задымленных хижинах с плесенью на полу и протекающими крышами. Не знаю, как уж там получилось, но Эбба, похоже, в эту жизнь втянулась. Одной из ее задач в Бирме стало покупать и выменивать этнографические предметыодежду, оружие, музыкальные инструменты, предметы искусства и разного рода орудия труда, и глядя на результат (собрание находится в Музее мировой культуры в Гётеборге), можно утверждать, что она, по всей видимости, тоже довольно легко пускалась в приключения. В один из дней они перешли границу с Китаем.
Уже через несколько километров после перехода границы нам пришлось прочувствовать на себе, что предупреждения властей имели под собой некоторые основания. Наш бой пошел вперед, но внезапно его остановили трое горцев. У одного из них было ружье, которое он приставил к груди боя, однако, увидев нас с женой, мужчины опустили ружья и стали выжидать. Бой шел безоружным, но у меня в кармане лежал револьвер, а за спиной висел дробовик. Как только мы приблизились, бой поспешно улизнул, зато у жены при виде их ружья проснулся этнографический интерес, и она подошла к горцам, чтобы рассмотреть оружие поближе. Тут я порядком разволновался, по-
скольку, прояви они враждебность, жена оказалась бы прямо на линии огня и помешала бы мне стрелять. Она, вероятно, почувствовала опасность, вынула из кармана банку с бабочками и стала демонстрировать ее горцам, пользуясь, как обычно, шведским языком.
Шведская школьная учительница с мертвой бабочкой в банкеразумеется, бандиты совершенно растерялись.
Когда потом муссонный дождь полностью лишил путешественников возможности собирать насекомых в горах, они отправились на юг, в сторону и по сей день труднодоступного Государства Шан, ближе к северной границе Таиланда, в регион, который теперь называется Золотой треугольник. Рене шествовал с сачком, словно зерноуборочный комбайн. Эббе удалось выменять сотни предметов, включая каноэ. Любопытно, как они управлялись со своим багажом.
Неужели разгадка заключается в энергии? В выносливости? Неужели все так просто?
Сам я только уставал и расстраивался, иногда впадал в апатию. Хотел чего угодно, кроме впечатлений. Главноечтобы никаких людей, говорящих на непонятном мне языке. Легче бывало в те дни, когда я встречал соотечественников, будто невидимые языковые и культурные коды являлись комбинацией, открывавшей некий замок. Я постоянно оставался сидеть в гостиницах и на турбазах. В кафе и барах. Первое место, где я стал завсегдатаем,Уагадугу. Вечный завсегдатай. Стоило мне пробыть в городе неделю, как я обязательно находил место, куда все время возвращался. К концу недели мне даже не требовалось делать заказ. Там уже знали, что я буду есть: мне как обычно.
Как можно мечтать вернуться туда, где ты еще не успел побывать?
Возвращение домой стало громким событием, широко освещавшимся в прессе. «Супруги Малез вернулись из Бирмы и Южного Китая»,провозглашала на первой странице одна газета; другой заголовок возвещал: «Доктор Малез с женой сегодня прибыли домой». В Гётеборге были вне себя от радости по поводу уникального этнографического собрания, а в Государственном музее Стокгольма, которому предстояло разделить насекомых с Британским музеем, все просто стелились перед Малезом от беспредельного восхищения и уважения.
Уже после камчатской экспедиции Малезу пришлось обрабатывать большой объем материала, но он просто мерк по сравнению с тем, что распаковывалось в энтомологическом отделе на этот раз. Со временем насекомых предстояло рассортировать, препарировать, снабдить этикетками и разослать экспертам по всему миру, семейство за семейством, род за родом, вид за видом, и так до бесконечности. Даже спустя семьдесят лет во многих банках с уловом Малеза еще не видно дна (что, возможно, позорно), а количество научных статей, порожденных уловом бирманских ловушек, почти необозримо.
Поскольку очень многое явилось для науки открытием, то многочисленные виды получили имя непревзойденного собирателя. Только среди щелкуновотносительно маленького семейства жуковв различных родах из Бирмы имеется тринадцать видов, и все они носят видовое название malaisei (малези). Будто по инерции, Малез сумел притащить домой еще тысячу семьсот пресноводных рыб в формалине.
Когда он не занимался исследованиями и публикациями, то давал интервью, читал лекции по радио и выступал при всяком удобном случае. Теперь он начал готовить свой главный труд о пилильщиках, а также, разумеется, следующую экспедициюна Цейлон, в Южную Индию и Гималаи. Добыть финансирование на этот раз ему труда не составляло, поскольку он уже навсегда стал признанным путешественни-ком-исследователем. Его известность выходила далеко за рамки узкого круга ученых и достигала даже еженедельной прессы и стихов «на случай» в крупнейших газетах. Примитивные рифмованные строки из старого номера «Дагенс Нюхетер», возможно, говорят о его позициях в то время больше, чем любые хвалебные слова ученых со всего мира.
Земная кора в далекой стране сотрясается, там извергается страшный вулкан, а доктор наш над мушкой склоняется и преспокойно
сует ее прямо в стакан. Вот он пробирку подносит к глазам и личинку, что