Из книги мы узнаем, что человек этот, чья судьба похожа на судьбу самого Кундеры, был в Праге очень успешным научным работникомпрофессором, который занимался исключительно мухами но тем не менее угодил после советского вторжения 1968 года в немилость и, подобно многим другим интеллигентам, оказался вынужденным зарабатывать себе на хлеб рабочим на стройке.
Его отлучили от науки на целых двадцать лет, но он все-таки собирается сделать небольшое сообщение о пражской мухе, Musca рга-grensis, которую он открыл и описал еще в молодости. Он с волнением ожидает своей очереди; понимает, что его доклад не представляет собой ничего особенного, но как только председательствующий предоставляет ему слово, его неожиданно охватывает душевный трепет. Стеснение внезапно отступает. У него наворачиваются слезы, и он решает поддаться чувству и поведать коллегам, совсем кратко, о своей судьбе; несколько вступительных слов о том, как он счастлив снова очутиться среди старых друзей. Друзья у него имелись и на стройках, но не хватало страстистрасти к энтомологии.
Публика тоже приходит в волнение. Зал встает и аплодирует, все кинокамеры обращаются к чешскому ученому. А тот плачет от счастья. «Он сознавал, что переживает один из величайших моментов своей жизни, миг славы, да-да, славы, почему бы не воспользоваться этим словом; он чувствовал себя великим и прекрасным, он чувствовал себя знаменитым и от всей души желал одного: чтобы его путь к креслу был как можно более долгим, чтобы ему не было конца».
Ученый настолько растроган, что забывает сделать доклад.
Милан Хвала! В книге его зовут как-то иначе, но прообразом должен быть Милан Хвала. Прага с давних пор является своего рода столицей европейской энтомологии, а Хвалаодной из действительно крупнейших ключевых фигур, он широко известен среди специалистов и аж с 1960-х годов считается непревзойденным знатоком многих видов мух. У меня на полках стоит целый ряд его книг; монография о европейских слепнях (семейство Tabanidae) в пятьсот страниц и несколько томов, посвященных, возможно, главной области его интересов
Empididae, семейству мух, которое по-шведски почему-то называется плясуньями.
«В каждом собрании находятся дезертиры, ускользающие в соседнее помещение, чтобы там выпить». Впрочем, эта сюжетная линия, естественно, довольно быстро сходит на нет, а поскольку Кундера верен себе, одному из его плясуновприверженцев нарциссизма удается при помощи абсолютно неправдоподобного (уж поверьте мне) трюка выудить из вполне типичной для конференции энтомологов галереи образов женщину, которую можно соблазнить, ибо «истинная победа, единственная, за которую стоит бороться, сводится к тому, чтобы побыстрее подцепить женщину в безнадежно лишенном эротичности обществе энтомологов.
С последним я полностью согласен. Женщин среди участников конгрессов обычно просто нет. А те немногие, что случайно попадаются, чаще всего оказываются законными половинами величайших чудаков, женами-сопровождающими, которые с таким же успехом могли бы сойти за персональных ассистентов клиентов психиатрического отделения. Ну, возможно, это и несправедливо, но факт остается фактом: одинокой женщине не найти более легкого места для охоты на мужа, чем сборище энтомологов. Оригинальные личности и никакой конкуренции. Просто совет.
На чем мы остановились? Ну конечно на неспешности.
На данной мне от природы теме.
Которая, вероятно, просто является недопустимым упрощением, попыткой направить мысль по ложному следу или поэтической парафразой, предназначенной для сокрытия и превращения в добродетель ряда наследственных проблем и вместе с тем для борьбы с обилием возможностей. Ни у кого не вызывает сомнений, что собиратель мух занимается этим делом неспешно, чисто практическииногда не двигаясь с места, однако сосредоточенность и способность забыться, приносящие ему успокоение, если вдуматься, со скоростью никак не связаны. Он с таким же успехом может ехать на мотоцикле.
Искусство ограничения есть нечто иное, и вероятно, оно имеет мало общего с искусством как таковым. Единственное, что требуется,мужество трезво взглянуть на реальный масштаб собственного мастерства. Некоторые видят при этом только мух, или определенных мух, в определенном месте, короткое время. Лишь исходную точку или конкретную точку, но точку. Вот и все.
14. Остров, который опустился в море
В истории биологических знаний имеется много звезд, среди которых две светят ярче, чем все остальные вместе взятые: Карл фон Линней и Чарльз Дарвин. Не знаю, какого рода открытие требуется для того, чтобы кто-нибудь когда-либо смог совершить такой же силы переворот в осознании человечеством вопросов, связанных с жизнью на Земле. Особенно Дарвина, как мне кажется, превзойти совершенно невозможнонастолько велика увиденная им и описанная в мельчайших деталях истина. Линней, разумеется, тоже велик, но мегазвездой на все времена он стал благодаря совершенному им, подобно Биллу Гейтсу, перевороту в оперативной системе, что не предполагает необходимости сформулировать некую истину на все времена.
Как бы то ни было, Линней с Дарвином создали каждый по школе в своей сфере, систематику и эволюционную теорию соответственно. Впрочем, их жизненные пути, сама хронология событий в жизни каждого из них тоже стали примером для многих поколений естествоиспытателей. Вначале, в юности,путешествия. Затемкропотливые, узко специализированные исследования. И как итогреволюционные идеи и великие книги, постоянно выходящие новыми тиражами. Мириадам биологов удается уподобляться им, по крайней мере на первых двух этапахв путешествиях и полной концентрации на узкоспециализированных исследованиях. Сбои обычно начинаются только в последней фазе. Боюсь, что Рене Малез не стал исключением из этого грустного правила.
Или ему просто не повезло?
Прежде чем подступаться к его самым смелым идеям, нам стоит еще ненадолго задержать взгляд на двух создателях научных империй, хотя бы для того, чтобы отметить другое любопытное сходство между ними: они не были одиноки в своих идеях. Ни Линней, ни Дарвин не являлись до такой степени единственными в своем роде, как хочется думать последующим поколениям. По поводу теории естественного отбора хорошо известно и с самого начала признавалось, что Альфред Рассел Уоллесмолодой естествоиспытатель, занимавшийся собирательством на островах Юго-Восточной Азии, сформулировал ту же идею, что и Дарвин. В некоторых отношениях его мысли являлись даже более оригинальными, но он не был столь обстоятелен и последователен, как старик из Даун Хауса. К тому же вопрос об авторстве решался в его отсутствие.
Тот факт, что и Линней тоже не был од-ним-единственным, менее известен. Это долгая история. Излагать ее здесь я не собираюсь. Отмечу лишь, что на заднем плане почти всегда присутствует кто-то еще. В случае Линнея такого человека звали Петер Артеди (17051735)- В° время учебы в Уппсальском университете они тесно дружили; Петер, уроженец прихода Анундшё провинции Онгерманланд, был на два года старше и обладал ничуть не меньшими знаниями о природе, чем его младший приятель из прихода Стен-брухульт. Великую систему они разрабатывали вместе. Не по отдельности, по случайному совпадению, как Уоллес с Дарвином, а вместе, годами трудясь вдвоем. Мне думается, что истинным гением был именно Артеди. К несчастью, он утонул в одном из каналов Амстердама всего лишь тридцати лет от роду. По-видимому, он покончил с собой. Все лавры досталась Линнею.
Так вот, у Рене Малеза тоже имелся компаньон. Отшельнику из диких мест в конце концов потребовалось, чтобы кто-нибудь вытащил его из глубокой скважины систематики пилильщиков, дав возможность двинуться дальше, в свободный мир общих синтезов. Человека этого звали Нильс Однер, он был палеозоологом, специалистом по ископаемому планктону. Держался он скромно, чего не скажешь о Малезе.
Многие систематизаторы, естественно, с большим удовольствием сидят за микроскопом и исследуют выбранную тему. Перспектива стать крупным специалистом в чем-то малом, все равно в чем, является для них достаточным стимулом. Решать мировые загадки они предоставляют другим. Именно систематизаторы часто обладают достаточно адекватной самооценкой, чтобы сохранять постоянство в малом, но необходимо помнить, что во времена Малеза пуговицеведы действовали значительно активнее и смелее, чем сегодня. Вопрос, почему это происходило, заслуживает отдельной дискуссии, но я считаю одной из причин столь свободного полета мысли у довольно узких специалистов в области энтомологии и ботаники то, что они занимались естественной историей в полном смысле этого слова. Кстати, география растений и животных, то есть история распространения флоры и фауны, являлась в каком-то смысле шведской специализацией в биологических исследованиях. Одним из ведущих ее представителей был Эрик Хультен. Благодаря опыту, полученному им на Камчатке и в более поздних экспедициях, к его позиции в щекотливых дебатах по поводу районов, пребывавших под глетчером во время последнего наступления ледников, относились с глубоким уважением. Точно так же исследователь жуков Карл X. Линдрут сумел внести важный вклад в изучение древней истории северного полушария.
Малез, следовательно, был одним из целого ряда биологов, рассматривавших пояснения и сноски, походя сделанные природой, как сборник ответов на масштабные загадки. Выбрал он, разумеется, одну из самых больших: Атлантидуостров, погрузившийся в море. Это не легенда, у Малеза имелись доказательства. Не позднее середины 1930-х годов, а возможно, еще раньше, он нашел путь к решению загадки и не переставал надеяться довести дело до конца. Последний написанный им на эту тему памфлет«Atlantis a verified myth»::'вышел в 1973 году, когда Малезу было уже за восемьдесят. Но в тот момент к нему никто уже не прислушивался.
Все началось с того, что наш друг Малез, уже мировой авторитет в области пилильщиков, случайно задумался над тем, как могло получиться, что в Патагонии поймали перепончатокрылое, чьи ближайшие родственники обитают в Европе. Перед ним встала классическая зоогеографическая проблемапарадокс из числа тех, которые прежде объясняли с помощью гипотез о существовании на заре времен перемычек между континентами, а начиная с 1940-х годов все чаще стали объяснять так называемой теорией дрейфа материков. В нее мы верим и по сей деньв идею о том, что в древние времена континенты были объединены в единый материк, Пангею, который затем раскололся на несколько частей, приблизительно как льдина весной. Если только животное или растение достаточно древние, любое их загадочное распространение по планете можно объяснить дрейфом материков.
Подобно открытиям Грегора Менделя в области сложных путей наследственности, теории перемещения континентов по земному шару долго не придавали значения. Ее основательнемецкий геофизик Альфред Вегенер (18801930), правда не первым, заметил, что очертания западного побережья Африки и восточного побережья Южной Америки подходят друг к другу, как два фрагмента мозаики, но именно он первым, еще в 1912 году, сформулировал теорию о том, что они действительно когда-то составляли единое целое. Однако, поскольку он не мог объяснить происхождение сил, обеспечивших физику этого явления, на его открытие почти никто не обратил внимания. Только несколько десятилетий спустя исследователи начали воспринимать его теорию всерьез. Особенно она нравилась биологам, а вот геологи еще долгое время продолжали относиться к ней с сомнением. Действительно широкое распространение теория получила лишь в 1960-е годы.
К 1945 году, когда Малез после многих лет напряженной работы наконец защитил и опубликовал свою докторскую диссертацию об азиатских пилильщиках, биологи, следовательно, уже начали свыкаться с мыслью о том, что все части света произошли от одного древнего континента. Однако Малез к таковым не относился. Ему теория Вегенера казалась надувательством. По его мнению, земная кора была слишком толстой; никакие силы на свете не обладали достаточной мощью, чтобы вызвать подобный дрейф материков в разные стороны. Никогда. Особенно нелепой он находил ту часть теоретического построения, в которой говорилось, что индийский субконтинент несся с юга с такой силой, что при столкновении с остальной частью Азии потеснил как Гималаи, так и Тибетскую возвышенность. Что за глупости! В результате узкоспециальная на первый взгляд диссертация о перепончатокрылых в далеких краях превратилась во фронтальное наступление на теорию, имевшую действительно большое будущее. Когда читаешь книгу Малезачтение, замечу, не из легких,создается впечатление, что исследование перепончатокрылых является чем-то вроде мощного ракетоносителя для боевого заряда чистой геологии, модели «истории сотворения мира».
Вегенер ошибался. Прав был Нильс Однер.
Что же придумал тот?
Прежде чем углубиться в этот вопрос, стоит отметить, что приблизительно в это же время Малез вступил в длительный, непримиримый конфликт с заведующим энтомологическим отделом профессором Улофом Лундбладом. Первопричина ссоры покрыта туманом, но в архиве Академии наук имеется впечатляющая пачка жалоб, касающихся откровенных пустяков, что говорит об очевидномконфликт довольно быстро набрал собственную инерцию раскручивания. Например, каждый из спорщиков, похоже, не колеблясь готов был дойти до самого короля для разрешения спора о том, сколько минут Малезу положено тратить на обед. Я предполагаю, что Лундблад просто-напросто устал от наверняка несносного в своей независимости Малеза, особенно поскольку тот все чаще засиживался у Однера в палеозоологическом отделе, увлеченно обсуждая то, что едва ли относилось к его служебным обязанностям.
В музее по сей день рассказывают историю, как однажды днем Малез, наверняка с большим опозданием, не торопясь возвращался с обеда. Перед лифтом, поджидая Малеза, стоял Лундблад вне себя от злости и демонстративно таращился на часы. «Что, яйца варишь?»проходя мимо, спросил Малез.
Итак, Однер придумал собственную теорию о том, почему поверхность Земли выглядит именно так. Его теория, получившая название «теория сжатия», была, если верить Ма-лезу, гениальна в своей простоте. И все объясняла. В общих чертах теория заключалась в том, что высокие горы и глубокие долины, на суше и морском дне, формируются, когда на земной поверхности образуются складки под давлением движений, возникающих вследствие разницы температур, а не из-за каких-то мистических течений внутри Земли. Короче говоря, всем управляет климат. У Однера земная кора, правда, тоже разделена на плиты, перемежающиеся лабильными зонами с землетрясениями и вулканизмом, но им не свойственна такая мобильность, как у Вегенера,в стороны они перемещаются незначительно. Они только расширяются или сжимаются, в зависимости от температуры. Континенты пребывают на своих местах, и при жарком климате составляющие их плиты разбухают, отчего земная кора идет складками, с горными цепями наверху и глубокими расщелинами внизу. Приблизительно как гофрированное железо.
Углубляться в это мне бы не хотелось. Теория сжатия далеко неполностью ясна, да и мои познания в геологии не так уж велики. Кроме того, мне думается, нам главное знать, что с этого момента Рене Малез делал ставку на идею, которую почти никто не принимал всерьез,остальное нам не столь важно. Перепончатокрылые просто помогли ему добраться до цели. И вот он ее достиг. Все, кроме него самого, понимали, что он скоро окажется «вне игры».
Малез совершил большую ошибку. Вместо того чтобы использовать теорию Однера в качестве вспомогательного средства для выяснения своих зоогеографических вопросов, что стало бы в глазах других весьма достойным подходом, он забросил перепончатокрылых и опрометью кинулся распутывать клубок сказаний и преимущественно бесплодных рассуждений, берущих начало от рассказа Платона о затонувшей Атлантиде. Энтузиазма ему, как всегда, было не занимать; его, похоже, совершенно не волновали раздававшиеся у него за спиной насмешки. Возможно, он вспоминал свою ловушку, откуда мне знать. Ее ведь тоже когда-то высмеивали как идею фантастическую. Однако терпение и труд победилив тот раз. Почему бы им не победить и теперь? Впрочем, более вероятно, что он вообще не слишком задумывался над чужими суждениями. С неблагоприятным климатом ему доводилось справляться и раньше. Да, кстати, и с одиночеством тоже.
Своей выдержанной в популярном стиле книгой «Атлантидагеологическая реальность», опубликованной в 1951 году, Малез сжег последние мосты к серьезной науке. Ситуацию еще, пожалуй, можно было бы спасти, а заодно и его репутацию для последующих поколений, будь он немного посдержанней. Теория Однера была ничуть не хуже других, а автор обладал впечатляющими знаниями о распространении фауны. Затонувший в Атлантике, возможно на уровне Азорских островов, континентне повод для жарких дискуссий. Да, безумная гипотеза, зато подкрепленная фактами, почерпнутыми благодаря основательному изучению многих дисциплин. Это вполне могло бы сойти с рук.
Но нет. Зачем же сдерживаться?
Временами мне кажется, что его сбило с пути пережитое в молодости. Воспоминания о землетрясениях и сокрушительных цунами. Из всех ученых мира, вероятно, только он на собственной коже прочувствовал силу, которая приводится в действие, когда морское дно внезапно проваливается на несколько сотен метров. В японском землетрясении 1923 года погибли сто тысяч человек. Малез был свидетелем этого.