На всех берегах, во всех пустынях, повсюду. У меня тут же улучшилось настроение, жара забылась. Однажды я проезжал через Сахару, от провинции Уаргла до города Агадес, и поэтому прекрасно понимал масштаб открытия астрономов. Уже только подсчет количества песчинок следовало считать своего рода подвигом. Однако мне стало прохладнее и легче на душе благодаря не самой расчетной операции, а здоровому, полуидиотскому оптимизму, отличавшему попытку объяснения. В заметке не говорилось, что звезд непостижимо многочто было бы справедливо, но одновременно явилось бы лишь аморфным рассуждением. Нам указывали цифру. С большим количеством нулей, чем мы способны сосчитать. Объяснять постижимоеникакой не вызов. А тут!
Правда, заметка заканчивалась несколько трусливосообщением, что подсчеты касаются лишь видимой в телескоп части Вселенной, но к этому моменту мои слегка увядшие жизненные силы уже восстановились. Когда же на предпоследней строчке некий доктор Саймон Драйвер развил собственные сомнения, заявив, что количество звезд можно с таким же успехом считать бесконечным, мне уже было не остановиться. Ничто, я подчеркиваюничто так не стимулирует мою фантазию, как подобные полностью провалившиеся попытки что-либо описать, и чем они глупее, тем лучше.
Какой-нибудь не видящий дальше собственного носа бедняга наперекор всему проявляет инициативу, вероятно, чтобы не сойти с ума от ощущения, что разгадал то, чего не понимают остальные. Разумеется, терпит полное фиаско, оставаясь все таким же непонятым и чудаковатым. Но он хотя бы предпринял попытку.
Мне подумалось: раз кто-то может приободрить меня неудачной попыткой описать нечто, меня совершенно не интересующее, значит, преодолено последнее препятствие. Теперь меня уже не остановить. Сравнением звезд с песчинками доктор Драйв опустил планку на замечательно низкий уровень. Все стало возможным. Жара сразу утратила власть над моими чувствами, я встал, пошел в библиотеку, закрыл за собой дверь, уселся за письменный стол, отключил телефон и закрыл глаза.
Мне все время казалось, что эту историю надо рассказывать довольно быстро.
Вышло иначе.
Да, все получилось не так, как задумывалось. В истории, посвященной весьма частной и узкой теме, которая никого не интересует, возник давно забытый по веским причинам человек по имени Рене Малезбезумец, который изобрел ловушку для мух, а потом сошел с дистанции. Что он там делал? Неужели просто дала себя знать моя давняя неистребимая тяга к неудачникам? Или дело в том, что он, вездесущий и поистине себя не ограничивавший, лишний раз напомнил мне, что концентрация всегда бывает наибольшей, когда нет запасного выхода? Когда время отмерено, и, возможно, пространство тоже.
Кто-то рассказал мне о его смерти. Как очередную байку, но для меня она стала важнее всех остальных. Она напомнила мне о поездках, совершенных мной в молодости. Ведь так оно и есть: все мы отправляемся в долгие путешествия, они оборачиваются многими разочарованиями. Значение землетрясений или иных бед понимаешь только много позже.
Малез, как это свойственно энтомологам, дожил до глубокой старости. Эбба умерла несколькими годами раньше, и он в полном одиночестве жил воспоминаниями и рыбалкой. До самого конца ноября он обычно обитал в местечке Симпнес, в Руслагене, в основном ловил рыбу и ругался с соседями, но поскольку он уже перенес четыре инфаркта, тем последним летом врачи пытались заставить его немного угомониться. Ставьте четыре сети, говорили они, а не восемь. Малез, естественно, выходил в море с двенадцатью. В тот день, в конце июня 1978 года, дул сильный ветер, поэтому в сети попало много водорослей. Чтобы просто вытянуть их из воды, требовалось основательно потрудиться, но Малез не отступил. Он был не из таких. Когда он уже развесил свои двенадцать сетей на просушку и выколачивал из них водоросли, у него случился последний инфаркт.
Он сумел сам вызвать вертолет «скорой помощи» и оставался в сознании всю дорогу до стокгольмской больницы, где и скончался.
Малез был хорошим рассказчиком. Тому есть множество свидетельств. И он обожал поездки. Однако его последняя поездка, судя по словам очевидцев, стала примером иного. Того, что происходит, когда времени в обрез и человек это сознает. Говорят, что, лежа в самой передней части вертолета, в стеклянном пузыре, и умирая, он с величайшей радостью и почти в лирических тонах рассказывал обо всех островах, мелькавших далеко внизу в сверкающем море. Это был конец, и Малез знал это. Мне хочется верить, что он испытывал удовлетворение.
Чуть менее четырех лет спустя, в марте 1982 года, я целую ночь просидел на черном мягком диване в международном аэропорту Лос-Анджелеса в ожидании самолета. После тринадцати месяцев путешествий по всему миру я наконец направлялся домой, усталый и разочарованный. Да, несчастный. Конечно, я буду делать вид, что все было прекрасно,потом; это не составит труда, поскольку для поездки наобум, буквально куда с завязанными глазами ткнул пальцем на карте, ее следует признать впечатляющей. Хотя в глубине души я так и не понял, в чем был смысл этого путешествия. Если не считать этой ночи.
Я прилетел с Таити и должен был продолжить путь другим самолетом до Лондона. Потом поездом домой. Мой рейс отправлялся только через десять часов. В сон меня особенно не клонило.
В ту ночь пассажиров в транзитном зале почему-то было немного, но напротив меня на таком же диване, по другую сторону низкого стола, сидела женщина моих лет и читала книгу Эдуардо Галеано. Мы разговорились, как это обычно бывает в аэропортах по ночам. Женщина оказалась из Чили. Она направлялась домой в Сантьяго с Гаваев, где, если я правильно помню, была на каких-то курсах при университете. Ей тоже предстояло ждать десять часов. Разница в вылете наших рейсов составляла всего несколько минут. Улетаем одновременно. Больше никогда не увидимся. Мы начали разговаривать.
Двадцать часов. Десять ее и десять моих. Словно в стеклянном пузыре.
Возможно, необычайную откровенность спровоцировали просто усталость и разница во времени, не знаю. Кроме того, я был боленощущал физическую слабость из-за осложнений после малярии и эпидемического гепатита. Наверняка можно найти и другие объяснения. Моя теория, моя гипотеза состоит в том, что само время представляло собой некий остров, и потому я в ту единственную ночь понял о смысле путешествий нечто неповторимое. Я слышал, как произнес это. Потом я годами посещал аэропорты только для того, чтобы поговорить с людьми, собиравшимися покинуть страну, а возможно не только ее, но мне так и не удалось отыскать тайное знание.
Мало какая книга захватывала меня сильнее, чем «Отмеренное время» швейцарского юриста Петера Нолла (19261982). Он написал ее в последний год жизни, когда уже знал, что скоро все будет кончено, и я не могу объяснить этого словами, могу только в меру своих возможностей рассказать, что с тех пор все стало прощене потому, что я кое-что узнал о своем времени, а поскольку ограничения совершенно другого рода, которые я сейчас постоянно ищу, тоже... Да, философ из меня всегда был неважный. Давайте скажем, что ограничения приводят меня в хорошее настроение.
И как всегда, когда ты сдаешься, тебе открывается маленькая щелочка, в которую может протиснуться неожиданное, именно потому, что ты считаешь: терять уже нечего.
Как-то днем, в одну из пятниц января, я предпринял последнюю попытку пообщаться с искусствоведом, с которым связывался еще осенью, пытаясь разузнать о чрезвычайно своеобразной, по слухам, коллекции произведений искусств, окружавшей Рене Малеза под конец жизни. К тому моменту я проследил путь картин до бомбоубежища, расположенного где-то глубоко под кафедрой искусствоведения Университета Умео, куда они попали по договору дарения, заключенному в середине 1970-х годов, за несколько лет до смерти Малеза. Человек, которому я сейчас звонил, единственный обладал более подробной информацией о картинах. Он о них писал. Составил каталог с комментариями. Но рукопись много лет пролежала неопубликованной, а он, как это свойственно научным работникам, не хотел выпускать текст из рук. Это можно понять. Мое хорошее воспитание не позволяло мне даже пытаться на него давить. Тогда, осенью, имелось достаточно много незавершенных линий, в которых предстояло разобраться.
Теперь, напротив, она осталась последней в череде загадок, связанных с Малезом. Я действительно нуждался в этом каталоге. Кроме того, я напал на след. 17 июля 1978 года, за день до похорон Малеза, на его вилле произошла кража со взломом, и воры точно знали, что им надо. Пять произведений искусств из тогда еще не вывезенного собрания, вероятно самых ценных, бесследно исчезли. Из полицейского архива и от следователей, специализирующихся на краденых предметах искусства, мне удалось узнать лишь, что авторство трех из этих картин приписывается Паулюсу Поттеру, Яну Поллаку и Рембрандту ван Рейну, а также что расследование было закрыто ц февраля 1979 года. Никаких подозреваемых, никаких следов, ничего.
Вот если бы мне добыть фотографии украденных вещей, думал я. С их помощью я смог бы что-нибудь разнюхать.
Из материалов дела следовало, что Малез начал интересоваться искусством еще в конце 1940-х годов. То был золотой период, который торговцам произведениями искусства и по сей день трудно описывать без некоей влаги во взоре; во время войны в обращение попало фантастическое количество предметов искусства и антиквариата, после чего многое по более или менее печальным причинам всплыло в Швеции; с востока и юга картины привозили сюда целыми кораблями. На рынке могло появляться абсолютно все что угодно.
Малез в течение двух десятилетий покупал в Стокгольме и Лондоне старую европейскую живопись на аукционах, блошиных рынках и в антикварных магазинахэто я знал. Известно было также, что покупал он дешево, но оценивал высоко, настолько высоко, что экспертиза редко принимала его всерьез, если вообще принимала. Все из его ближайшего окружения, с кем я разговаривал, знали о существовании коллекции, но не более того. Упоминание Рембрандта непременно сопровождалось улыбками. Единственное обнаруженное мною письменное свидетельствоэто короткий пассаж у американского энтомолога Роберта Лесли Юсингера, мирового авторитета в области клопов и других полужесткокрылых, который рассказывает в своих мемуарах о международном конгрессе энтомологов, проходившем в 1948 году в Стокгольмской ратуше. В связи с конгрессом он задержался в стране на несколько недель, чтобы изучить собрания государственного музея, связанные с кругосветным путешествием фрегата «Эушени» в 1850-х годах, и познакомился со всеми шведскими знаменитостями: Лунд-бладом, Брундином, Брюком, Малезом. Наибольшее впечатление на него, несомненно, произвел последний. Юсингер, явно с тех пор продолжавший общаться с Малезом, заканчивает пассаж о шведах так:
Больше всего в докторе Малезе восхищало его хоббиколлекционирование картин старых мастеров. Его дом полон великолепных произведений, а совсем недавно, во время нашей последней поездки в Стокгольм, он демонстрировал свои новые приобретения. Доктор Малез утверждает, что при наличии достаточных знаний и удачи такие полотна можно отыскать на блошиных рынках и городских аукционах, дешево купить их и путем примитивной очистки превратить в сокровища. Они действительно прекрасны, а его дом напоминает хорошо организованный маленький музей.
Итак, в ту пятницу я ощущал отчаяние и усталость. В Стокгольме я оказался случайно и собирался вечером отправиться обратно на остров. Искусствовед ответил на мой звонок, но сказал, что торопится. И попросил перезвонить попозже. Я решил, что он просто взял тайм-аут, чтобы поставить меня на место и защитить свои неопубликованные находки из бункера. Хотя, с другой стороны, велика была вероятность того, что эти сокровища из бункера окажутся просто собранием фальшивок и неумелых копий, которое доверчивый Малез навязал тогда только открывшемуся Университету Умео.
Часа через два я позвонил снова.
18. Портрет старика
Дальше все закрутилось со страшной скоростью. Будто я внезапно оказался вовлечен в некое волшебное действо. Поэтому позвольте мне прибегнуть к незатейливому жанру протокола, питающемуся датами, именами и прочими деталями. Нужны ясные, незыблемые опорные конструкции, чтобы придать форму этой неправдоподобной мешанине из совпадений.
Трое суток без роздыха.
Итак, когда занавес поднимается, я говорю по телефону. Время действиявторая половина дня 23 января 2004 года, место действияквартира в районе Сёдермальм, в Стокгольме; искусствоведа, с которым я разговариваю, зовут Ханс Даккенберг.
Он прекрасно помнит нашу беседу несколькими месяцами раньше. Оказывается, мой неожиданный интерес к Малезу его настолько подстегнул, что он тотчас возобновил работу над каталогом, который в настоящий момент уже закончен и находится в печати, и, если мне угодно, Даккенберг готов незамедлительно переслать мне файлы с текстомв общей сложности восемьдесят страниц, причем один из файлов, услышал я в ответ на настойчивые вопросы о краже, содержит краткий список, озаглавленный «Перечень недостающих в собрании работ». Среди пяти украденных произведений действительно оказались картины Поллака, Поттера и Рембрандта (кисти последнего принадлежала не одна, а две единицы собрания), а также работа Себастьяна Льянос-и-Вальдеса, подлинность которой была когда-то подтверждена Санчесом Кантоном из Мадридского музея Прадо. Кроме того, добавил Даккенберг, в перечне имеется картина, приписываемая Микеланджело, которая, согласно собственноручным записям Малеза, является одним из четырех известных живописных полотен художника. Эта картина, однако, украденной не числится, но она исчезла столь же бесследно.
А фотографии есть?
Нет, изображения похищенных картин отсутствуют.
Я решил начать поиски ради собственного интереса и лишь мечтал о том, чтобы след снова не затерялся. К счастью, Даккенберг уточнил, что одна фотография все-таки существует; картина Поллака (темпера на деревянной основе, поздний XV век), изображающая Христа с хрустальным шаром в руке, была использована в качестве иллюстрации к статье Малеза, опубликованной в 1966 году в журнале «Samlarnytt»«Новости в мире коллекционирования», издававшемся обществом коллекционеров «Полярная звезда». Статья называлась «Говорить «да» или «нет»?». Даккенберг цитировал ее в своем каталоге и зачитал мне данный фрагмент по телефону:
Искусствоведу всегда легче сказать «нет», чем «да»,это не влечет за собой никакой ответственности, особенно если суждение не требуется обосновывать. Таким образом легче всего скрыть собственную некомпетентность, но, как говорит великий знаток искусства Макс Фридлендер: любитель говорить «нет» не вызывает доверия, если он временами не говорит «да». Занимающиеся искусством мошенники, разумеется, наносят большой вред, однако несведущие «эксперты» могут представлять не меньшую опасность, хоть и иного свойства.
«Новости в мире коллекционирования»? Совершенно незнакомое мне издание. Об обществе коллекционеров «Полярная звезда» я тоже никогда не слышал. Телефонный разговор закончился в три часа. Я отправился в центр города, доехал на метро до площади Хёторгет и пробежался до букинистического магазина «Альфа Антиквариат» на улице Улофа Пальме, где в похожем на лабиринт подвале хранится невероятное множество периодики, тщательно разложенной по коричневым картонным коробкам, установленным в алфавитном порядке. Меня несколько насторожило то обстоятельство, что продавец тоже никогда не слышал о «Новостях в мире коллекционирования», правда он коротко добавил, что если такой журнал вообще издавался, то вероятность найти его у них довольно велика. Продавец указал рукой на лабиринт, сказав, что мне требуется лишь следовать алфавиту. Подобно спелеологу, я приступил к работе в подвале.
Прошло совсем немного времени, прежде чем я отыскал несколько коробок, помеченных «Новости в мире коллекционирования». Журнал впервые появился в 1941 году, правда тогда он назывался «Чепхестен»«Конек», и, как ни странно, продолжал по-прежнему издаваться, не сужая круга затрагиваемых тем. Точнее говоря, в нем описывались любые предметы, которые какому-нибудь безумцу когда-нибудь пришло в голову начать коллекционировать. Я очутился в удивительном мире коллекционеров-любите-лей, населенном чудаками, собирающими форменные пуговицы и штопоры или пачки сигарет, открытки и рюмки для яиц, оружие, этикетки со спичечных коробков, старые штыки, колючую проволоку, соковыжималки, оловянных солдатиков, наперстки, утюги, механические органы, обертки от чешских лезвий, трости, медали, монеты, разные иголкивсё без исключения. В одной из статей какая-то женщина с гордостью рассказывала о своей грандиозной коллекции пластиковых пакетов, в другойпожилой мужчина распространялся о том, как замечательно собирать старые клюшки для игры в хоккей с мячом. Кто-то поздравлял сам себя с обретением автографа Папы.