Мелочи, рассуждал Никита, водная панорама и чудо-видео-двойка всё искупают.
А Лебедь, глядишь, нормальный мужик, усмехался Ян, расхаживая кругами по матрасам и словно читая Никитины мысли, такой нам терем за всё, да с видюшником. Как его не понять, если каждый начнёт тут фестивалить, права качать? Разнесут же по кирпичику хренову здравницу, он сёк Растёбина своими хитрыми смешливыми щелями, и тот нет-нет, да и ловил себя на ощущении, что этой очередной подначкой пару-тройку приязненных мыслей о нормальном мужике Лебеде каптри в нём как крюком поддел.
И вообще, Мурз, керогазить-то сколько можно? лукаво взывал теперь к Алику, усевшись на пыльную подушку, пора о здоровье подумать. Мы ж вроде как свою требуху напрокат родине сдали. А вдруг министр не подпишет? Прежде чем заглянуть в бутылку, подумай, мичман, что тычеловек государственный! По такому случаю капни-ка мне, Никитос, этого солнцедарма. Лебедь думал, этикетку увидимзавяжем. Силачом слыву не-даромпохмеляюсь «Солнцедаром»!
Растёбин изучал аппаратуру, и отвлекающие позгалёвские просьбы пришлись некстати.
Алик, штопор! попросил Ян.
В сумке.
Будь другом, Никитос
Там, в боковом, давал целеуказание Алик самому молодому.
Штопор был найден. Не без труда управившись с пробкой, Никита выпустил «Солнцедар» на волю.
Дрянь, конечно, пригубил капитан, только б не оказалось сонными каплямис этой клопоморовкой бывает. Нет, слышали«хоть посуду можете колотить»! Кругом в поролоне, как дурном доме!
Шаги на лестнице. Стук в дверь. Верочка.
На физиотерапии уже ждут.
Кто там, Веруня, сегодня?
Катя.
Ну чё, хапнем воздушка из барокамеры?
Ян встал, подошел к Никите. Кинув тяжелую лапу ему на плечо, не оставил ни шанса дёрнуться обратно к подаркам. Затем, уронив в стаканы ещё по хорошей капле и прихватив бутылку, погнал мичманов в процедурную.
Вперед, лентяи! За пенсией!
Жгутовка
Сегодня дежурила смена Катерины. Синеглазая, чернобровая некрасавица с потрясающей фигурой, аппетитно очерчивающейся даже сквозь скучный медицинский халат. В санаторииединственная, кто на заигрывания Яна отвечала морозным равнодушием, Нелли Валерьевнаи та при виде лысого молодца масленела взглядом.
Ян с порога опасно взмахивал «Солнцедаром», норовя заключить девушку в объятья.
Руки! растопыривала свои инеистые колючки Катерина.
С Позгалёвым, впрочем, Катя вела себя нарочито холодно, словно понялатакого охмурить можно лишь показной неприступностью.
Стакашей, что ль, дай, для видимости затухал Ян, или мензурок.
Коменданта сейчас позову, будут стакаши-мензурки.
Зря ты, зая, такая зимняя. Знаешь, чей это презент? грохотал ногтем по бутылке Ян. Лебедевский. Так что всё с высочайшего
Я вам не зая, одёргивала халат резко, как боец гимнастерку, сначала педали, потом хоть упейтесь. Прячьте, пожалуйста, бутылку.
Хорошо, хорошо, только не рычи, зая.
«Солнцедар» шёл Никите на хранение. В трусах и шлёпанцах Ян седлал велотренажёр, выпячивая сестричке для кардиоприсосок кудлатую кубатуру груди.
Щас цифру с нас снимут, оздоровяти можно подрывать дальше. Давай, зая, опутывай проводами, раз не терпится вытащить всю правду из моего насоса.
А мичманом тем временем начиняли барокамеру. Щёлкала тяжёлая дверца с иллюминатором. Сквозь толстое стекло усатый Алик смотрелся очень важно, словно первый турецкий космонавт. Целительный кислород щекотал усы, и те ходили за стеклом туда-сюда, вроде щёточек-дворников.
Обмотанный электричеством Ян подступался педалями к первому своему километру, когда ещё без погрешностей осциллографа можно выдать дюжину-другую энергичных баек:
В этой лапше, толмач, как петрушка на ниточках, жаловался Ян, сейчас зая сдёрнет провод, который с присоской ко лбу и вытащит из меня все мои фантазиии по части ее прелестей. Придётся тогда под Мендельсона. Только посмотри на эту красоту, обжигал плотоядным прищуром Катину фигуру, какая тут к черту кардиограмма!
Не разговариваем! Крутим интенсивней!
Говорю жчует. Катя, лучше глянь те почеркухи, меня без педалей кой от чего шкалит!
Хочется поговорить? Дождетесь, позову Лебедевапоговорите.
Строгая нам попалась зая, наращивая обороты, изображал притворную боязливость Позгалёв.
Лебедевских сестричек штабное сердце не интересовало, поэтому Никиту они не замечали, дозволяя сидеть тихо в сторонке, наблюдать, как добывается цифра из видяевцев. А те страдальчески каруселили по кругу: барокамера, велотренажёр, беговая дорожка, меняя скучные аттракционы, отжимающие бухгалтерию сердца то под нагрузкой, то в кислородном покое. С другой стороны, чего кобенятся, искренне не понимал Растёбин, тоже мне тяготыдавить педали, рассматривая фотообои с подмосковным лесом или глотать стопроцентный кислород. Здоровья ж для! Никита поглядывал на Катю, Катя, украдкой, на Позгалёва, любуясь его зеленоглазой неотразимостью.
Ну, что там мой насос пишет, небось, всё в сердечках? заигрывал Позгалёв с хмурой заей, изучающей кардиоленту.
Вы сколько сегодня приняли?
Каплю и приняли.
Вижу ту каплю. Следующий раз не пущу.
Мне подходяще. А свидеться можем и в более симпатичном месте. Приходи во флигель, теперь там прописан.
Шпок, шпок, шпокглумливо хихикали присоски.
На дорожку! отдавала команду Катерина.
В смыслена посошок?
В смысле, на беговую!
Так вот, толмач, роняя первые капли пота и одышливо фыркая, шлёпал лапами по бегучему полотну подводник, сначала они жгутуют тебя в пелёнки уфф, потом детсад потом пионерия. Дальше жгуты уже посерьёзней, упф глазу невидимые, хрен заметишь, упфф и хрен с них дёрнешься, фрр
Ты о чем? за жгутами Никита не улавливал нити.
В некотором роде упфф о ба-бах то-же! взял не без помощи одышки восторженную ноту Ян. Даже если ты им без надобности уфф они все равно тебя жгутуют фэрр для порядка и вообще уфф зачем нас было слать под пальмы, когда можно обвесить проводами, не выходя упфф из видяевского медбата? Там у нас в отдыхательном уголке уффобои навроде этих фэрр только с кокосами на ветках. Или здесь мой мотор упфф вдруг размякнет и расскажет больше интересного? А я тебе скажу, упфф чтоб напомнить: смотри, какой у наших жгутов фэрр километраж. Сбеги хоть в Антарктиду упфф хоть на Луну уффф а наши присоски. фэрр везде будут щупать твой насос!
Ясно хотя про баб всё равно не очень.
А родина-мать упфф.чем тебе не баба? Ядрёная, с торпедами, вон как у Катюхи. С которой, эх, вечная у меня безответка! Катюха, ты почему меня не любишь?!
На всех вас одной не хватит.
Во, Никитос! ффууу что и требовалось доказать!
Проводки натягивались в пальчиках Катерины. Вновь шпокали присоски, слетая с позгалёвской груди и утаскивая с собой ворох добытых цифр. Разгорячённый, в потной испарине, нервно отшвыривая кистями мокрую духоту, будто освобождаясь от окаянных пут, тянущихся с самого Баренцева моря, Ян соскакивал с дорожки. Плюхался в кресло.
Катерина, гони Мурзянова: весь кислород выжрет.
На вас хватит. Десять минут у него еще, отдохните.
В смысле, дерябнуть можно?
Со слухом как? Тут не распивочная.
Шучу, зая, шучу Отдыхаем.
Как же его угораздило в подводный флот, где со жгутами такие напряги и неудобства? решился поинтересоваться запьяневший с «Солнцедара» Никита. В ответ под хлопанье вафельного полотенца услышал историю о нахимовском детстве, подаренном горячо любимой матушкой, перепуганной буйным нравом сына с самых его пелёнок.
Она и смекнула: если тюряга плачет, пусть лучше тюрягой будет прочный корпус.
Расслабленный физическими нагрузками, Позгалёв ударился в воспоминания не на шутку. За десять минут емуо детстве, нахимовке, повторноо матери, которая, будучи «зубнихой», имела даже не связидоступ к начальнику Нахимовского училища прямее не придумаешьчерез бормашину. Судьба сына устроилась ценой «пары пломб», к тому же, кто его в четырнадцать лет спрашивал?
А на первой морской практике под парусамидо форта Шанец и обратно, захватило, сразу и сильно, особой страстью к морю, знакомой, в основном, подводникам. Когда в кайф не просто пощекотать килем гладь, а хочется чуток большеговзломать её грубо, по-мужски: обладать, так обладать.
А до нахимовкинедолгое детство в Запорожье. Быстрое, как днепровская водичка на порогах-перекатах, ослепительно-солнечное, испятнанное бликами нехитрого мальчишеского счастья. С набегами на хортицкие сады, с ловлей всего, что в днепровских водах плавает, с ночными кострами в степных ковылях и гарцеванием перед орущим паровозомна спор.
Так ты с югов? Нос, смотрю, оттуда, «Солнцедар» совсем развязал Никитин язык.
Это я к специальному лору сходилпервый бой, второй раунд. Лечит курносость на раз. Какие там юга. Со станции Мгаперрон под Ленинградом на сто домов. В Сечь нас отец привез. Папаша был гулевойесть мне в кого, ну и загулял с какой-то казачкой. Я там шесть классов, прежде чем обратно с матерью в Ленинград.
И точно, увидел Никита, русацкий нос, перебитый не южной кровью, а чьим-то крепким кулаком.
Мга название странное.
Мга пала, лист побила. Помрачение воздуха, сырой туман. А по мне таксамое солнечное место на земле! Ладно, давай, пока не видит.
Может, потом?
Давай, давай
Ян ухватил бутылку, сделал глоток. Глаза то на шухере, то весело посматривают, как сестрички Алика раскупоривают: медали-присоскидолой и, лёгкого, под руки. И он плывёт в вершке от поланевесомый, перекачанный кислородом, счастливый. Плывёт мимо Катерины, снаряжающей барокамеру для следующего погружения. Катя суетится, перекинув провода-снасти через плечо, наклоняется сочно и вдруг некстати, в тот самый момент, когда кадык Позгалёва заходится, что поплавок, в отчаянной винной поклёвке, поворачивает голову.
Ну, всё! Галя, зови Лебедева!
Пока Галя бегает, они сидят притихшие, как напроказившие пацаны. Потом становится немного смешно за себя таких, и все трое, не сговариваясь, опять мусолят бутылку. Им уже до лампочки молнии Катерины, которая что-то гневно отписывает за столом, аж бумага под ручкой визжит.
Приходит Лебедевруки важно за спину, овальный, как канцелярская скрепка. Слушает Катерину, соскальзывающую по ходу в служебный психоз. Сделав своему носу традиционную нежную саечку, коротко спрашивает сестру:
Показатели снимаем?
А толку? Датые ж!
Не наша забота.
А завтра они опять с бутылкой и что?
Зачем всё это? кивает майор притворно-непонимающе на клубки проводов, тренажёры, чтобы фиксировать? Вот и фиксируйте. Здоровьеих, пусть думают. Не наша забота.
Логично, не подкопаться: «не наша», «фиксируем»; и ресницы Катеринины хлопают уже не столь часто, а гневный румянец на щеках шустро остывает. Слушая эту «профессиональную» беседу, Позгалёв смотрит на Лебедева со знакомым осовевшим изумлением. Потом заступает усталая отстранённость, тоска. Ян нервно гладит свою лысину, тут же убирает руку, словно вспомнив, что ерошить там нечего. Вид у него какой-то резко сдавший, примороченный, будто в секунду догнало похмельное возмездие предыдущих неправедных дней. Рядом, в контрастнасосавшийся кислорода Мурзянов: свеж и благостен, что со сна младенец.
Ну, как «Солнцедар»? мерцает Лебедев задушевно.
Хоть бы морщинка какая фальши, думает, глядя на него, Никита, нет, так задушевно плохой человек не может улыбаться.
Сонные капли твой «Солнцедар», майор. Одна радостьдармовщинка, Позгалёв, демонстративно зевая, встаёт, набрасывает на плечи полотенце. Растёбин с Мурзяновым, замешкавшись, ковыляют за ним следом.
Не забудьте, в дваМацеста. Машина будет у выхода.
Если не проспим, майор, Позгалёв зло толкает дверь.
Свидание
Не, парни, хотитеезжайте. А я умаялся. На массу, сообщил Позгалёв во флигеле. И вообще, я так понялкультпоходы по желанию, или он нам ещё досуг графить будет? Мне сегодня грязелеченияво, хватило. Укусит вдруг вожжатогда и подгоняй уаз.
Никите было тоже не до сероводорода. Едва пришли, заправил кассету. Аппарат, правда, тут же её выплюнул. Ещё раз на «плэй», придерживая крышку пальцем: вот рухлядь Лебедь подсунул. Ис ходу- знакомый гипноз. Алик отложил рыться в своей сумке, вытянулся, как чуткий суслик. Даже наладившийся прикорнуть Ян лениво глянул в телевизор: что там ещё такое? Ну, и тут Ван Дамм залетал по экрану, наказывая злодеев поперечным и продольным шпагатом. Не впервой, и всё равно: Никиту затянуло как в воронку. Подводников тоже потащило: глаза на линзу, как зайцы на автобус ночью. Вера с обедом пришла. Какой там обед, ложка мимо рта«Кровавый спорт» вкусней. До грязей в тот день не добрались. Уазик сигналил-сигналилустал. Водитель к ним наверх поленился, затарахтел обратно. А онифильм за фильмом, до самой темноты. И к восторгу у Никиты добавкой гордость: и чем я не режиссер, если сам заправляю кассету, жму кнопки, короче, делаю им кино. На фильме пятом в глазах Позгалёва просквозила знакомая кислая тоска: не грязи, так Голливуд, всё одно: живём по лебедевскому уставу.
Пока, держась за животы, они с Аликом хохотали над Эдди Мёрфи, Ян сходил вниз«подышать». Вернулся с табачным запахом и с новостью.
Штабной, а к тебе гости.
Ко мне?
Не хочешьготов заместо. Вот ты локти-то обкусаешь.
Какие еще гости?
Выдь, увидишь.
Кружа по лестничному винту, Никита лихорадочно гадал. Кроме месяца и звёздной лузгина тёмном крыльце никого, лишь сквозь драку ветвейкроткий трепет воды и малосильный шум волн, вроде того, как усталый дворник тащит метлой ворох лиственных сухарей. Снова идиотские приколы?
Никита развернулся было обратно, чтоб шутнику, наконец, всё о нём сказать. Со стороны пляжной тропинки, чуть левейшорох.
Привет!
Разгребая лиственный мрак, появилась Даша. Очаровательно растрёпанная, в руках какая-то коряга, прямо одеревенелая молния. Джинсовые с бахромой бриджи, волосы и майка странной фосфорной светимостито ли из-за молнии в руках, то ли из-за обильного сегодня млечного электричества. Повертела хвастливо палкой в небе, норовя разворошить звёздный осинник, не меньше.
Классная, правда? Ошкуритьи морилкой.
Похожа на молнию.
Лиана-душитель. Точнее, тут их парочка. Сухие старички. Гляди, как сплелись. Красота, да? Смотрю, нет вас. Народ скучает.
Вон теперь наши хоромы, Никита кивнул на флигель.
Лысый ваш сказал. С новосельем.
Ага. Домашний арест, конец курорту.
Павел Владимирович у нас такой
Кто?
Лебедев.
Надо же, у него и имя есть.
Даже отчество. Очень принципиальный, улыбнулась ехидно.
В смысле?
Поди, сдал уже ваш номер.
Кому это он мог сдать?
Трёхместкивещь прибыльная, а дикарей тут хватает.
Да ну Серьезно?
А то ему впервой. Ну что, вытащить тебя из-под ареста? Можно до Хосты прогуляться. На свидание тебя приглашаю. И не смей девушке отказыватьиспепелю, тряханула своей молнией, грозно улыбнувшись.
Можешь одним взглядом хоть кого в пепелжелал проговорить Никита, но, сметённый её натиском, онемел. За что вдруг такое внимание? Когда это красота умела снисходить? И откуда она в курсе про лебедевские делишки?
Сверху запустившаяся танцплощадка окатила простуженным голосом Челентано, и Даша предложила идти в обход «Звезды». Это был тайный чернотроп, пробитый в дебрях местными несовершеннолетними партизанами«у которых вы, между прочим, море украли»- с укоризной заметила Даша. Над ними, сигая через дырявый шатёр листвы, бежал месяц. Спотыкался, вспарывал покров, и бледная хлопковая кожа Даши осеняла зеленоватую тьму пламенеющим силуэтом. Пошёл тяжёлый подъём, и силуэт стал нестерпимо пламенеющ. Никита хотел было протянуть ей руку, просто в качестве подмоги, но его бы, наверное, обожгло, коротнуло. Он боялся, месяц спотыкался, а девушка чувствовала его боязнь и занималась провокациями:
Догоняй! Не укушу!
Месяц исправно вламывался сверху; Никита, обожжённый её хлопковой кожей, желанием и своими страхами, натужно отшучивался. В ответ провокаторша хихикала, торя винторогой шашкой заросли.