Сначала промочи язык. Чутка, для вкуса. Покатай по нёбу. Вот так. Теперь жуй.
Оголодавший Растёбин тут же сбился с инструкции, налегая преимущественно на моллюсков. Не сказать, что сказка, и утомительней раз в сто, чем лузготня семечек, но есть можно. Прежде чем он насытился, рядом вырос хитиновый курган, напоминающий палеонтологический раскоп. Позгалёв продолжал бурлить и куражиться, сыпал шутками, подкалывал крутящегося рядом Гию. Засылал соседям выпивку, и обратно возвращались приветствия и благодарные взгляды, обращенные ко всей их троице. Скоро веранда была затянута в водоворот капитанского веселья. Поднимались тосты за лучшего мангальщика, море, пальмы, мир, подплав, за хороших людей, которых всегда больше.
Атомник, вознеся стакан, обходил столики. Он поставил цель выпить с каждым, не меньше. Через пять минут капитан знал всех поимённо и везде был принят как свой. Внедрение происходило легко и непринуждённо: щедрая улыбка, прямодушная интонация, и он уже свояком сидит на крылечке чужой души. Подходя к очередному столику, Ян непременно представлял друзей, навирая с три короба:
Вон тот орёл, за горкой скорлупы Полиглот. Языки щёлкает, как те ракушки: хинди, эсперанто Прошу любить и жаловатьНикита! А этот суровый усач, лучший, между прочим, на Северном флоте механик. Скромнягазолотые руки. Из примуса, как нечего делать, сварганит вам торпеду. Алик, улыбочку! Меня вы уже знаетебабник и пьяница.
Народ смеялся, уважительно гудел, дружно вскидывал в их сторону стаканы.
Вино или задор капитанаНиките стало чертовски хорошо. Захотелось отблагодарить всех этих людей вокруг, просто за то, что они естьподводников, непременно Гию, сказать что-то тёплое той не замечающей никого влюбленной парочке за столиком в углу. Одним словом, он набрался. Но надзиратель не дремал. Язык слушался плохо, всё плыло, но благоразумный заплечный друг острил ухо и строго щурил глаз.
Сидящий рядом Мурзянов, отодвинув ракушки, решительно взялся за выпивку. Рука со стаканом намахивала, частила. Очередной взлет граныча, и Алик нырнул. Глаза уже смотрели откуда-то из глубины, илистые, угрюмые.
Идём мы под шронхелем, Баб-эль-Мандебский пролив, а я тогда устал: рутина, приборки, проверки, шёпотом, бражисто дыша Никите в ухо, начинал мичман, и тут же нить его таинственного рассказа терялась. Алик плутал мыслью, задирал снующего рядом Гию, будто не мог стерпеть, что его друзей обихаживает кто-то посторонний.
Идём мы, значит, под шронхелем, опять соскальзывал с загадочного шронхеля, глоток за глотком погружаясь глубже в пучину немой свирепости; озирался донным взглядом из-под чёрных наплывов бровей, словно выискивал, кому б навалять. Лубяным глазам сообщалась резкость лишь когда Позгалёв тормошил друга за плечо.
Вот Мурз знает, что такое русалки с Лахденпохьи. А, Мурзило?
Алик очухивался, пытался авторитетно кивать, совершенно не понимая, о чем речь. Ян рассказывал про остров Лахденпохья, что на Ладоге.
Закрытая база ВМФ, где отсеки взрывным способом проверяют на живучесть. Да и черт бы с нимирядом женская химия! Представь, поддевал Растёбина мощным локтем, бабский рай посреди карельских лесов. Батальон изголодавшихся кошек, и каждая готова тебя до смерти залюбить. Короче, в части меня потеряли, из списка вычеркнули. Пусти козла в огород.
Всегда в ударе, сейчас капитан, похоже, превзошёл самого себя. И смех будто волной шибает.
В неволе женщиначто-то особенное. Лёгкие, внятные, никакой дури, никакой ерунды. И ведь умудрялись без грызни меня, сукиного кота, делить. Где такое найдёшь, толмач?
Никита только жал плечами. Тут встрепенулся Алик, клевал, клевал и вдруг очухался. Хотел было встать, не удержался, шлёпнулся обратно.
Прибью падлятника, сжав кулаки, мичман свирепо смотрел куда-то Никите за спину. Растёбин обернулся. На входе столяла фигура. Среднего роста несуразное что-то: вроде крепкий, и вместе с тем плюгавый. Мослы торчат, а мяса нет. В клеточку, с коротким рукавом рубашка, застёгнутая удушливо под горло. Отутюженные в лезвия мышиные брюки. Проволочный ёжик волос. Лицо какое-то уклончивое, смазанное, бесприметное. Лишь тёмные прорешки глаз да острая, как стрелка на штанах, линия рта, больше не за что зацепиться.
Порешу падлятника, продолжал буровить Алик.
Вы только гляньте, это ж товарищ Лебедев, присвистнул Ян, сейчас нас научат, как подобает отдыхать офицерам.
Мичман вновь было вскочил, но каптри вернул его на место, надёжно ухватив за брючный ремень.
Сиди, Мурз. Не порть хорошим людям вечер.
Гость расположился у стойки. Поозирался, щупая пальцем кончик носа, словно настраивая нюх. Остро отутюженный, монохромный, выглядел он нелепо посреди кабацкой расхлябанности, как надраенный скальпель, по недоразумению угодивший вместо прозекторской на пикник. Заметив подводников, осклабился, напряжённо кивнул. По его неухватистой физиономии трудно было определитьнеожиданна для него эта встреча или он зашёл прицельно. Никита поинтересовался у Позгалёва насчёт визитера.
Наш сторожок санаторский. И сторожокчеловек, тоже, по всему, не дурак выпить.
Тут мичман повторно рванул с места, но Растёбин увидел, как посуда на столе, ожив, двинулась за ним вслед: бедолага споткнулся и, падая, уволок за собой скатерть. Чертыхнулась, полоснув по белой материи красным вином бутылка, запели противно стаканы, и весь ужин с грохотом и звоном, сопровождаемым сухой осыпью мидий, полетел вниз на растянувшегося торпедиста. Ян ринулся выручать друга.
Да, товарищ мичман, укушавшись. Ну-ка, рота, подъем!
Пошли хохотки, кульбит Алика развлек веранду. Никита глянул мельком в сторону клетчатого. На уклончивой физиономии блуждала ухмылка. Под завесой смеха, как тень, двинулся на выход. Голова предусмотрительно опущена, палец ещё чаще поглаживает нос, теперь словно в благодарность за своевременную подсказку: пора уносить ноги отсюда. Вышел, свернул с аллеи. За кустами азалий исчез, растворился.
Падлятник был таков, от ярости Мурзянов чуть ли не хрипел. Ян попытался утихомирить буяна. Безуспешно. Тогда, не мудрствуя, капитан загнал смоляную голову себе под мышку, как тисками сжал. Алик дернулся, затих.
В смысле, сторожок? Никите был не совсем понятен термин.
Лебедев. Комендант санаторский. Вертушок наш.
Ян развинтил тиски, и мичман, как мешок с картошкой, повалился на соседний стул, тут же мирно засопев.
Всё. Лег на грунт. Гия, убери бардак. И вина, вина еще принеси!
Никита хотел продолжить расспросы: сторожокладно, но что значит вертушок? И с чего всё-таки Мурзянов вдруг озверел? Но вроде понял, догнал: на кого, как не на коменданта санатория, держать зуб, если не отпускают домой, заставляют на курорте ходить по струнке? Гия сменил скатерть, сгрёб стекло, водрузил на стол новую бутылку. Пару стаканов Растёбин осилил, больше не мог. Чувствовал: ещё каплявывернет вместе с его показушной бывалостью. А Ян только разошёлся, глаза такие же колкие, слова чеканные. Широкий, расхристанный, шумный. И всё Никите «штабной» да «штабной», с задорным своим поддёвом. Прикладываясь лишь для видимости, Растёбин боялся, как бы Позгалёв его не раскусил. Весь вечер он ловил себя на мысли, что вряд ли когда вблизи видел столь вольную птицу, и сейчас, полный честного мальчишеского восхищения, боялся уронить себя в этих острых глазах.
Короче, отвозим Алика в номер, и в Кудепсту, на танцы, подмигнул шаловливо, пока там всех не разобрали. Вскинул стакан. Ну, давай!
Стуканулись. Никита набрал воздуха, давя тошноту, вновь обманно пригубил, и тут Ян, как муху булавкой, пришпилил его глазом.
Не лезетне пей. Все ж свои, штабной.
Растёбин пристыженно потупился, отставил вино, и его потащило за рубаху. Жаждущего излиться юнца прорвало. Это были сопли, выспренние, признательные сопли. Он обещался за Позгалёва в огонь и в воду, и, вообще, самое, что есть дорогое готов
И что же самое-самое?
Дурак, он почему-то стал хлопать себя по карманам: и вправду, что?
Хлопаешь зачем? Или оно у тебя в карманах?
Да для тебя Ян, хоть что готовбери.
Так запросто раздаешь? Не жалко? Окажется Позгалёв шкурой
Каптри устало улыбнулся, с оттяжкой кинув рюмку в рот.
Ответить Никите не удалось: продрал сонные глаза Алик, вскочил, как ужаленный, сделал слепую петлю по веранде, и смяв кусты, жахнул куда-то в темноту на шум прибоя.
Не утопнет?
Исключено, веско сказал Позгалёв, не менее веско добавив, подплав.
Затем, кряхтя, отодвинул стакан, поднялся и шагнул в кусты вслед за мичманом.
Мокрые туфли хлюпали по скользким гладышам. Галечная лента берега, политая лунным светом, казалась сброшенной чешуёй гигантского морского чудовища. Впереди маячил силуэт каптри. Ещё дальше размазанной малахольной точкой металась фигура Алика. Орал какую-то песню и нёсся, растопырив руки, словно пытался загнать ночь в море. Потом, как был, сиганул в воду, оставляя долгий пенистый след. Макнулся с головой, пропал. Загребая своими ходулями, Позгалёв ринулся ему наперерез. Никита сбросил сырую обувь, растянулся на камнях. Вокруг стало тихослышался лишь шорох моря. Потом тишину разбил шумный осколочный плеск и пьяный хохот. Звезды лежали на небеогромные куски хрусталя; ярко дышала гроздь Млечного пути. Медузы лизали пятки. Пролетела комета, и в голове понеслись строчки Рембо. Быстрые, искрящиеся, рваные полосы неона: «Глаза ошалелые, наподобие летней ночикрасные, чёрные, или трехцветные, или как сталь, протыкающая золотую звезду. Воды и грусть, поднимитесь и возвратите потопы! Потому что с тех пор как исчезали они, о скрывающиеся драгоценные камни! О раскрывающиеся цветы! наступала скука».
Где-то сзадикаменистый хруст и глухой окрик со знакомым акцентом:
Э, море-шморе потом паласкаца буишь! Гдэ деньги, да?!
Мичман был выловлен. Сунув Гии влажный червонец, каптри вновь жестко пресёк Никитины попытки расплатиться. В санаторий добрались первой маршруткойпустой рафик, продуваемый теплым ночным ветерком.
Примерно с вестибюля Мурзянова Никита не помнил. Не углядели они с капитаном, хотелось одногодо койки доползти. А мичман, перепутав этажи, завалился, волглый и солёный, в генеральский номер, прямо под бочок краснолампасной чете.
Так начались их беды в «Звезде».
Шутка
Ещё не прогремел утренний марш физкультурников, Растёбин был приглашен на ковёр к коменданту Лебедеву. В коридоре ждала провожатаяНелли Валерьевна. От её прежней лучистости не осталось и следа. Весь проход до начальского кабинета Никита шёл в спутанном шлейфе необъяснимой враждебности. О происшествии ещёни сном, ни духом, когда проснулся, Позгалёва не было; глянул на мурзяновскую заправленную койкуне ложился? но значения не придал: мало ли, мичман торпедного отсека, в конце концов, не маленький.
Просторный кабинет с тяжелой хрустальной люстрой под потолком, стены в панелях красного дерева. За массивным столом тот самый монохромный человек из «Сухума», с колючим пепельным бобриком.
Как же это мы до сих пор с вами не познакомились? улыбчиво начал Лебедев, непорядок, непорядок. Присаживайтесь.
Голос мягкий, словно дающий к себе привыкнуть, и, если б не нотки сбивающей с толку иронии, даже располагающий. Никита немного смутился: укор мне? или форма самокритики такая?
Вот и Нелли Валерьевна только что вашу карточку
Лебедев начал листать страницы, картинно вскидывая брови, поглядывая на Никиту с теплым приязненным интересом.
Вблизи другой, подумал Никита, глаза чуткие, у плохого человека не могут быть такие хорошие глаза.
Необычная, какая у вас биография. Родились в ГДР, институт, языки и вдруг флот. Отец военный?
«Да/нет»со старшим по званию не пользовать, помнил Никита инструктаж отца, только «так точно», «никак нет».
Так точно.
И долго в Германии-то?..
Два раза были. В общей сложности 7 лет.
Серьёзно. И гда там? Случайно не в Магдебурге?
Сначала Лихен, потом Дрезден
Столица Саксонии, столица Саксонии Цвингер, мадонна с младенцем, штаб 1-й танковой Доводилось, доводилось А я в Дебреценеэто Венгрияслужил. С 74-го по 79-й. В Германии был с короткими командировками, в основном, Магдебург. Наверное, и школу там заканчивали, если целых семь лет?
Так точно, заканчивал там.
Угу потом, значит, институти вдруг флот
Ну, не совсем флот, осторожно открещивался Никита, штаб, штабная работа.
Сейчас с армии больше когти рвут. Молодыетак пачками, шутливая подозрительность в голосе. Помолчал. И уже с доверительной интонацией, словно делясь наболевшим:
Линяют и ладно. К лучшему. Естественный отсев, называется. Остаются настоящие, приходят вот сознательные.
Вновь развилка в полуулыбке: то ли комплимент Никитесознательному, то ли ирония: и верно, какая штаб служба? Отложил карточку. Посмотрел в распахнутое окно. А там словно рисунок ребенкасиний квадрат неба, солнцеглаз ломит, и ласточки крыльями-ножницами стригут. Тронул пальцем нос. Посмотрел на Растёбина с ласковой цепкостью, улыбнулся чутко, склонил голову набок.
Вероятно, знаете, что стряслось?
Не представляю.
Вот как? Хм ЧэПэ у нас. Мичман Мурзянов. Очередной с ним инцидент. Шалит ваш сосед. Все серьёзней с каждым разом шалит.
Лебедев перешёл к подробностям, поведав об утреннем происшествии. «Уважаемые люди пострадали. У генеральши чуть ли не инфаркт, врача пришлось Сам генерал Еранцев в ярости, жаждет крови. В общем, каша заваривается. Скверно всё, навел ваш друг шороху».
Никита поинтересовался, где Алик сейчас.
Там, Лебедев кивнул куда-то в стену, отходняки ловит. Еранцев по ревности ему навалял. Такие вот дела Никита Константинович, хочу, чтоб вы правильно меня поняли, учреждение мы хоть и мирное, но живём по военному уставу. В отсутствие руководства санатория я обязан провести разбирательство. Формально к вам претензий нет. Надеюсь, и не будет. Но и замолчать тот факт, что накануне видел вас в компании нарушителя, не могу. Исключительно в целях, как говорится, всестороннего и объективного Таков порядок.
Что значит «надеюсь, и не будет претензий»? О каких он претензиях? не мог взять в толк Никита.
С наказаниями, само собой, у нас не шибко. Нарядов нет, гауптвахты не держим, Лебедев вновь аккуратно улыбнулся, не уверен даже, удастся ли мичмана отчислить с курорта. Подводники после автономкиистория особая, элита, так сказать, флота, неприкосновенные наши. В общем, крайне проблематичные товарищи. Что в моих силах? Сигнализировать по месту службы. А это не пустяк, как может показаться. В прошлый летний заезд, к примеру, полковник один решил ковром из номера разжиться. Ковры у нас не абы что, больших денег стоят, подарок командующего Среднеазиатским округом, кто разбирается, понимает. Скатал, значит, товарищ полковник, начопер, ни много ни мало, самаркандца в ночь перед убытиеми чебурах в окошко. Утром к поживе, а там его уже мы, с распростёртыми. Сторожа у нас зарплату не просто так получают. А ведь человек без пяти минут начальником штаба дивизии был, ждал назначения. Здесь, при всей безобидности, даже серьёзней история, дело щекотливое. Сами понимаете, уровень пострадавших и прочие привходящие. Не пугаю, но чего доброго и по вам срикошетит. Понятно, вы всего лишь сосед, выпивали вместе, возвращались из города, а что там и как дальше было, кто знает
Да к чему он ведёт? никак не мог уловить Никита.
Честно говоря, я не совсем понимаю
Никита Константинович, не всё так просто в этой простой истории. По-всякому может повернуться. Не хотелось бы отписывать вашим командирам в штаб Северного флота, вот о чём душа болит. Сами посудите: у Мурзянова память отшибло. Не помню, говорит, как в номере чужом оказался. В носу ковыряет, сопли жует: я не я. Возвращались вместепомню, потом, говориткак корова языком слизала. Вы только начинаете карьеру, зачем вам проблемы да неприятности? Соседи ваши и выне одно и то же. У вас путёвка, у них курсовка. У вас отпуск, онилица с положением неопределённым. Не то командировочные, не то отдыхающие. Выставить их не выставишь, наверху приравняют к срыву реабилитации. Спросить с нихособо не спросишь. Отсюда бардак, вседозволенность. Управы нет, знают, чем и пользуются беззастенчиво. Распорядок, дисциплинане наша прихоть, для их же блага. Не понимают, считают за принуждение. В итоге такие вот чепэ, и псу под хвост покой нормальных людей. Каждый год с подводниками у нас одна и та же канитель. Думаете, Мурзянов первый? Обидно даже не это, невиновных, таких, например, как вы, втягивают.