Сильный пол по части раскрепощённости проигрывал и тем и другим. Если и просматривалась какая в облике вольность, то лишь от алкогольного градуса и зноя. От нового времени были разве что редкие бермуды и гавайки.
Расплавленный воздух дрожал, ходил пластами, смягчая обветшалую реальность сочинских видов. Тем летом, от свалившейся на страну свободы, всё выглядело и без жары несколько поведённым. Аномалию Никита мог бы разгледеть еще в Москве, столицу словно затопило нечто особое, чуть прозрачней и невесомей воздухасвобода, нахлынувшая так внезапно, в таком избытке, будто желала остаться непонятой, уценнной до бьющих через край радостей лета. Казалось, вольница, проникающая во все уголки страны, началась именно с юга. На центральной площади Сочи, вовсю гоняли шарик напёрсточники; хироманты предлагали народу слазать в карман; целители в подворотнях снимали порчу; видеосалоны зазывали на каждом шагу; аляповато цвела реклама; люди сбивались в кучки, разглагольствующие о политике; город полнился слухами о том, что главный сочинский пляж вот-вот станет нудистским; активно пошли в народ сумасшедшие. У местного почтамта они с Аликом стали свидетелями забавной картины. В окружении зевак неряшливо-бородатый парень, замотанный в простыню, с честными глазами вещал, что он Иисус, и только что свершилось его долгожданное второе пришествие. Кто-то усмехался, подтрунивала по воде, по воде, можешь?! но большинство внимало ему с видом деревенских простофиль. Доказательства предъявлялись мессией одно сильнее другого: маму зовут Марией, папа тоже плотник.
Этот пестрый балаган удивлял, манил, пугал, остерегал: «Будь начеку!», веселил, сбивал с толку и, хотя не отвечал ни на один вопрос по существу, без особых усилий убеждал, что находится ближе к тому, что называется естественным, живым, нормальным, человеческим ходом вещей, нежели тот унылый дремотный покой, что повсеместно царил ещё совсем недавно.
Рядом с «Фестивальным» берег круто обрывался. Они усаживались на самый край: под свешенными ногамистена песчаника с ласточкиными гнездами, а где-то там, далеко, на стыке воды и небазыбкое марево, как газовый занавес в Турцию, в саму Азию. За ним глазу уже чудятся очертания мечети Айя-София, окружённой стрелами минаретов. Хлебали прямо из банки, глядя сквозь днище-телескоп на турецкий берег, и видели, как мираж Айя-Софии накрывается жёлтой пивной болтанкой.
Обратнов автобусном душном битке. Тяжёлый подъем по мраморной лестнице, и они, наконец, в прохладном сумраке номера. На тумбочке поблёскивает тара для анализов. Досматривая сны, храпит Позгалёв. Алик уединялся в туалете, нацеживал в банки за себя и за товарища, потом выкладывал продукты на стол, вооружался ножом. Начиналась большая шинковка.
Пункт «д»
Скоро в тёплой беседе друзей, за бутылочкой и картами, причина чудесного выхода Алика сухим из воды, и заодно Никитиного оговора, открылась и самому Алику. Частью мичман дошёл самостоятельно, и теперь вот, здорово поддав, обращался к Позгалёву, злобно напирая на слово «благодетель».
Спасибо, конечно, благодетель, только на ту тахту я завалился по собственному сбитому радару. Кабы не ты, поливал бы уже дома грядки. Шутники. Решили они подшутить. С башкой порядок, как было, помню!
Смотри-ка, помнит он, смеялся Позгалёв, разворачивая карточный веер, и рассказал бы, как было. Не намклещу.
Расскажу ещё, храбрился Мурзянов.
Святая простотадизелисты. Кто ж тебе поверит? Наши два голоса, против твоего одного в подпитии. Хочешь загреметь по несоответствию?
Смотри сам не загреми.
Эх, не тот послужной список. Посуду не бил, краснокнижные деревья не ломал.
По несоответствию они не рыпнутся, хмурил брови Алик, похоже, начиная сомневаться в сказанном.
Ещё как рыпнутся. За здорово живёшь под зад коленкойпункт «д», статья 59без пенсии и крыши.
Какого ты его приплел? кивал мичман на Растёбина, изыскивая любые бреши в логической конструкции позгалёвского плана.
Демократия, Мурз, воля большинства, заботящегося о меньшинстве. Большинство в нашем лице позаботилось вот о тебе. Эта наш розыгрыш, наша шутка, не примазывайся. Будет, как и хотелпункт «в»: сокращение.
Боевой приказ
Генерал Еранцев оказался танкистского роста пучеглазым крепышом с несоразмерно большой головой. Двигался энергично, нацеленно, подав корпус вперёд, то и дело подозрительно щуря свои навыкате глаза. Супругатонкая, с печальным красивым лицом невольницы-бесприданницы, годилась ему в дочери и была ростом едва ли выше, но рядом с этим коротышкой смотрелась долговязой вехой. Их столик располагался в дальнем углу зала, столик североморцевна самом входе, и, если они не успевали разминуться, каждый проход до своего места генеральская чета преодолевала в муках отвращения.
Свирепо вращая глазами, по-крабьи растопырив руки, Еранцев пытался заслонить собой супругу, а она, бедная, семенила на грани обморока, отворачиваясь и прижимая к груди платочек, словно унимая разгулявшуюся тошноту. В такие минуты Алик пристыженно опускал голову в тарелку. Каптри начинал гарцевать.
Худовата. Но чем мясо ближе к косточке, тем, говорят, слаще. Так, Мурз? Ходок-домушник. Успел опробовать ихние пружины?
Нам без надобности, отстранённо произносил мичман. При этом синяк под его глазом печально густел, не то из-за малоприятных воспоминаний, не то от стыда за всю эту пружинную историю.
Военники забрали, продолжал Ян, «фонарь» навесили. История повторяется дважды, сначала в виде трагедии, потом в виде фарша, хе-хе. Гляди, как смотрит на тебя. Да не онаклоп её, глаза пучит, как налим на сковородке, щас подпалит тебе хвоста. Не верит, как это Лебедев ослушался, до сих пор с чемоданами не бухнул нас в море!
Она садилась неизменно к ним спиной, вся такая навытяжкукоротыш вдобавок двигал её стул за колонну, чтоб, не дай бог, взорам похабников досталась хотя бы мочка ее драгоценного уха. Зато сам беспрестанно бросал в сторону подводнико в испепеляющий взгляд. Не понимал и сатанел: что за бардак, до сих пор не принято мер, до сих пор место не очищено от этой швали!
Через день-другой, взбираясь по лестнице с пляжа, Никита заметил на верхней террасе, недалеко от хозблока, генерала в компании Лебедева. Коротышка, что-то выговаривая, нервно ходил перед комендантом. Руки по-бонапартовски за спину. Глаза навыкате. Жестикулировал, будто отдавал боевой приказ, вышагивая по полигону где-нибудь в своей богом забытой части. Никита, скрытый деревьями, подошел ближе, встал за акацией. Лебедев вяло кивал в ответ, будто соглашаясь с генералом из одного почтения.
И когда будет начальник санатория?
В конце сентября. Полковник Коптелов в Москве на лечении. Больные почки.
Баррдак!
Так точно.
Мне что, мать вашу, звонить в комендатуру?! Они быстро всех в чувство приведут!
Понимаю, товарищ генерал, согласен. Одна загвоздка: видяевцев комендатура трогать не будет, не в их, так сказать, полномочиях. С уголовщиной, и то не больно возятся, а здесьподводники, реабилитация Все решения по нимчерез штаб Северного флота. А со штабной-то волокитой, сами знаетеотпуск их выйдет. Под домашний арест? Думал. Особо долго не подержишь, максимумтрое суток.
То есть ты мне, майор, предлагаешь проглотить? Глотай, генерал, так?!
Никак нет, товарищ генерал, ни в коем разе, есть другие способы повлиять на ситуацию.
Так повлияй, майор, чёрт тебя возьми! Или соскучился по строевой?! Вечный курорт мозги тебе расплавил?! Мне плевать, кто из них кому в уши дул, убери отсюда эти физиономии!
Лебедев продолжал кивать, деловито хмуря брови, всем видом показывая лампасампросьба законная, сам он озабочен чрезвычайно, и вообще план депортации физиономий созрел, требуется лишь додумать мелочи. Знакомым движением мазанул кончик носа, на секунду прикрыв от генерала снисходительную улыбку. Он тихо упивался моментом: до чего ж презабавно наблюдать, как генеральская карета на курорте превращается в тыкву, лампасыв располосицу на трениках.
Разговор отчасти подтверждал слова Яна: подводники здесь, в санатории, и вправду, неприкосновенная каста. С другой стороны, было очевидногенерал не отступится, а значит, и Лебедев хватку не ослабит, продолжит играть в свою выморочную игру, пряча в рукаве непонятные «способы повлиять». «Интересно, мою физиономию Еранцев тоже имел в виду?»гадал Никита. Тревога ещё ворочалась в его груди, хотя ему даже льстило, что с боку припёка, он теперь тоже часть этой неприкосновенной касты. Какие такие у Лебедева есть способы? Кроме доносов по месту службы, вроде ничего не вырисовывается. Карьерой мне не рисковать, разве что карьерой отца. Надо бы позвонить домой. На всякий случай предупредить. Лая отцовского не избежать, но выхода похоже нет.
Ближайшая междугородка в Хосте, сообщил Алик. Можешь попробовать уболтать заведующую, у неё стоит аппарат. Учти, разрешит, если что-то экстренное. Так просто межгородудавится.
Заведующая, само собой, отпадала: её лучистость последние дни Никиту крепко морозила. Хоста была и так всегда под боком. Не терпелось, наконец, сделать одиночную, взрослую вылазку в Сочи. Вечером, после ужина, смочив щёки отцовским подаркомфранцузским одеколоном «12», и, оставив, подводников резаться в карты, Растёбин отправился в город.
Дипломат
Снова кофейный ара за рулём. Или генацвале? Может, цыган-ассириец, променявший рынок на мотор?
Молодой, обгоревший, с фальшивым удостоверением мичмана в кармане, в баклажановой «Волге», мчащей в ночной Сочи, Никита чувствовал, что вряд ли когда еще в его жизни будут минуты счастливей.
Старое железо честно гудит, укладывая стрелку спидометра на сто, но глянешь влево, туда, где неподвижная равнина моря с серебрящейся лунной дорожкой, и кажется, что машина стоит на месте, а этот лихач небритый газует вхолостую, забыв воткнуть передачу. Ревущая невесомость под звёздным шатром зарождающейся ночи. Не включай передачу, ара-генацвале, хорошо висим. Справа тоже неподвижность, другаяйкаменная, грозная, лезет чёрным исполинским навалом. Только в вечерний час эти сопки, подрощенные сумерками, можно назвать горами.
Сначала встречка полоснула фарами. Потом с обеих сторон закаруселили жёлтые окна домов. Выскочила в лоб изумрудина светофора. Водитель воткнул-таки скоростьони подлетали.
Остановка «Почтамт», самый центр. Сумерки совсем сгустились, а тут всё бурлило: загорело-хмельная гульба с разгоном в ночь-заполночь. На месте, где пару дней назад нёс слово граду и миру самозваный Иисус, вертел колесо фортуны какой-то пижон в глухо натянутой кепке. Стрелка прирученной цикадой заходилась в долгом стрекоте, шлёпала по колышкам реже, и вот уже запиналась на очередном счастливом числе.
Вокруг стояли-галдели те же давешние ротозеи, с такими же давешними, в ожидании чуда, распахнутыми глазами. Христос или уличный крупьебез разницы. И тот, и другойдиковина, из иного, ещё вчера запретного мира.
Как ты, сынуля? Как устроился? Как море? Почему сразу не позвонил? Мы с папой испереживались.
Все отлично, ма, водакипяток, хорошо всё. Извини, долго не могу, отец рядом? Дай.
Даю, даю
Физкульт, сын!
Привет, па.
Куда пропал? Хотел уже через вертушку санаторий ваш вызванивать. Всё хорошо? Надеюсь, доволен?
Да, да Тут такое дело
За что бы серьезное в те зелёные годы Никита ни брался, его, в сущности, всегда подстегивала одна мысльв первую голову он должен доказать свою состоятельность не себеотцу. Лет до шестнадцати так происходило неизменно. Никита отлично помнилвпервые воспротивился отцовской воле, огрызнулся, едва под носом стал пробиваться тёмный щекотный пушок. Удивился сам своей смелости тогда: волшебный пух. Не кардинально, но что-то в их отношениях поменялось. Был сын островком в море отцовского неверия и равнодушия, и вот море стало вдруг пятиться, островокподрастать. Новую почву для собственных суждений, взглядов, порой и несогласия, приходилось отвоёвывать не то чтобы с боем, но и не без усилий точно, потому как даже случайный насмешливый взгляд папаши-генерала уязвлял больнее воспитательного рыка. В общем, эта водица не сама по себе уходит, не без гордости сознавал сын.
Его отеци с этим Никита вряд ли бы поспорилдля военного отца был ещё не так уж суров. Многим из Никитиных друзей повезло меньше. Дасуховат, холоден, требователен, опять жевластный бас, полученный вместе с дипломом об окончании московского ВОКУ и отработанный за много лет на личном составе: «Дрючить тебя надо!». Но всё же не полный чёрствяк. Хотя спроси вдруг отец Никиту, что из вышеперечисленного необходимо, дабы стать авторитетом для сына, сын бы нераздумывая ответил: достаточно просто быть отцом. Растёбин-старший сына любил, но времени на любовь не имел; Никите было дано обычное в гарнизонных условиях воспитание, сводящееся к незамысловатому приёму, времени много не требующему. Главное разбудить в юном создании самолюбие, встряхнуть от дремоты. Разбудить же самолюбие можно, лишь уничижая и беря на слабо. Состоятельность надо периодически ставить под сомнениетолько с этого начинается поиск аргументов, что ты не последний кусок дерьма. Никита на эту удочку клевалотец умел подвести к самобичеванию и вполне дипломатично. Возможно, в генеральских глазах состоятельность отпрыска и росла; на сердце же у отпрыска только прибавлялось шрамов. Я ему докажу, что не слабо! Доказывал. Но самоуважение вдруг чахло само собой. Это было, как плавать на скорость от бортика до бортика: сколько ни греби, всё одно приплываешь к себе самому, веры в которого у отца изначально нет.
В школе, помнил Никита, у старшеклассников была такая забава. Называлась «дипломат». Подходит к тебе бугай и пригибает твою голову к земле. Ты, естественно, сопротивляешься, рвёшь башку, как дурной, вверх. Разгибаешь, наконец, в отчаянном рывке спину, а доброжелатель тем временем поднимает над тобой увесистый дипломат. И вотба-бах! Ты распрямился.
Утекло немало воды, прежде чем он кое-что понял, перестал отца за схожий метод винить. С двенадцати лет папашу-суворовца воспитывала казарма, другой схемы ему в голову не вложили. Дрючить, оказывается, узнал позже Никита у Даля, от слова «дрючок»: палка. И латинское stimulтоже дрючокпалка. В общем, нормальный, не самый худщий из отцов.
Отец выслушал Никиту и, по заведённому порядку, макнул.
Генерал выговаривал усталым, напряжённым рыком: «Всю жизнь, сын, будешь вляпываться в чужое дерьмо. Мнения своего ни на грош. Ты ж, дорогой, не что иное, как безвольная».
Тут прозвучало любимое его словцо, точней, обрывок, и занудели гудки. Никита не бросал трубку, нет, оскорбления родителя с некоторых пор его не задевали, пролетая мимо. Время обучило уворачиваться, наблюдая их полёт отвлечённо, со стороны. Они скользили где-то рядом, замедленно, вроде космического мусора. Короче, голову, как дурной, он уже не рвал. Легче было дождаться, когда отцец уймется сам собой. Взять хоть это его слово«тряпка». Ну что в нём, в самом деле, смертельного? Оно оттуда, из его гуталинно-суворовского детства, это ж ясно.
Растёбин-старший тоже не бросал трубку. Просто что-то в ту самую секунду засбоило, выбило межгород. До скучного предсказуемо-теплая вышла беседа. Лучше бы отец орал и лаял. И ладно, теперь, товарищ генерал, вы в курсе.
Он забрал у телефонистки сдачу, устыдившись, что сэкономил на общении с матерью целых пятьдесят копеек. Вышел в душную темень.
Кепка по-прежнему вертела свой диск, заправляя проворными пальцами барыш в барсетку. Получившие дозу азарта неудачники отходили вполне довольные. Ни тени разочарования, самое большееобескураженные улыбки. Растёбин протиснулся сквозь горстку оставшихся, поставил свой медяк на 27. Собрав бумажки и монеты, парень крутанул колесо, и оно застрекотало, размазываясь в кофейную со сливками гущу.
Плям, плям, плямстрелка заходила медленней. Встала. Принимайте очередного, получившего порцию азарта, вполне удовлетворённого неудачника.
Ещё круг по залитому огнями центру, мимо переполненных кафе с их мешаниной запахов и песенным разнобоем. Бросая взгляды на встречных девушек, невольно высматривая одиноких. В пересохшем фонтане у ЦУМа кем-то забытые дети пинали резиновый мяч. Шатались кругом изнеженные морем и солнцем, счастливые, загорелые отпускники. Приторно-прянный вечерний воздух бередил кровь, дразнил роем запретных удовольствий. В карманах нормальновзять и ринуться в этот взрослый сверкающий дребезг. Что его пугает, вечно держит за шиворот? Ну да, ты тут, рядом, мой благоразумный надзирательзаплечный друг.
К набережной, вниз, уходила едва освещённая дорожка. Никита свернул. Вдали, на клешне волнореза, семафоря светомузыкой, громыхала дискотека. И тутсзадизапыхавшийся окрик.
Растёбин, стоять!
Никита испуганно обернулся.
Грива
Напротив, оттягивая пальцами карманы, пижонисто покачивался на каблуках тот самый уличный крупье. Под мышкойколесо фортуны, как пятак в прорези.