«Еще бы, думает Мишук, взять в плен адмирала! Не что-нибудь А вот тятя теперь однорукий; заместо рукиодна короткая култышка»
И сразу все блекнет в глазах у Мишука; тускнеет все, что минуту назад казалось таким нарядным и праздничным Мальчик, передав Софье Селимовне узелок с бельем, понуро выходит на улицу.
Николка и Жора не ходят в училище и вовсе не умеют читать. А по пути, по всей Екатерининской, на стенахбольшущие железные вывески с золотыми буквами и нарисованными картинами. Вот на одной вывеске нарисована турчанка. В синих шароварах и красных туфлях сидит она на перевязанном бечевками тюке. Ребята останавливаются, разглядывают турчанку, и Мишук читает вывеску по складам:
«Та-бак, си-га-ры и па-пи-ро-сы раз-ных фаб-рик».
Разных фабрик, повторяет вслед за Мишуком Николка. Важно!
Ребята идут дальше и на углу опять останавливаются, теперь уже под большим золотым кренделем. Он свисает над вывеской, на которой изображен витой золоченый рог. Из рога сыплются вниз конфеты, шоколадки, тянучки, леденцы, розанчики
«Бу-лоч-на-я и кон-ди-тер-ска-я Са-у-ли-ди», прочитывает на вывеске Мишук.
И ребята прилипают к витрине кондитерской, разглядывая перевязанные разноцветными ленточками продолговатые и круглые коробки.
Так, от вывески к вывеске, от витрины к витрине, ребята очутились за Маленьким бульваром с памятником Казарскому, у великолепного здания морской библиотеки. Оно было все в статуях, а по обеим сторонам наружной лестницы лежали на высоких постаментах два мраморных сфинкса. Они загадочно улыбались, устремив свои каменные глаза к морю, в голубой туман.
Ребята стояли подле огромных чудищ совсем маленькие.
Это это что же? спросил Жора Спилиоти в смятении, словно увидел сфинксов в первый раз.
Вот! погрозил Николка Пищенко одному из них кулаком.
Пошли, сказал нетерпеливо Мишук.
С площадки, на которой высилось здание морской библиотеки, виден был весь Севастополь. Большая Севастопольская бухта вытянулась на целых шесть верст, окаймленная скалистыми берегами, которые, чем ближе к морю, становились все ниже. Здесь, на этом берегу бухты, была Южная сторона; за рейдом, на противоположном берегу, белели на Северной стороне каменные береговые батареи, а несколько казенных зданий, выкрашенных в желтый цвет, сливались с голыми буграми, уходившими к горизонту.
Перебираясь с места на место, ребята с площадки морской библиотеки различили все бухты и бухточки, которые голубыми полосами глубоко врезались в севастопольский берег. По южному берегу Большой бухты шли одна за другой Артиллерийская бухта, Южная бухта, Килен-бухта. И двухверстная Южная бухта как раз и делила собственно Севастополь на две части: это Городская сторона, на запад от бухты, с лучшими улицами и магазинами, с морской библиотекой и театром А на восточном берегу раскинулась Корабельная сторона, где виднелись доки, морские казармы, госпиталь и Корабельная слободка и Малахов курган.
От Графской пристани, что на Городской стороне, сейчас только отвалил трофейный пароход «Турок». Набитый людьми, он взял с места в карьер и ринулся полным ходом на Северную сторону, напустив дыму на весь рейд.
Ишь, чумазый! сказал Николка. А вон, гляди, с Северной «Громоносец» бежит. Тоже дымищу от него Самовар!
Вместе с отцами своими ребята не признавали пароходов и стояли горой за старый, парусный, флот.
Наглядевшись вдоволь на все, что расстилалось перед ними либо попадалось навстречу, ребята двинули обратно на Корабельную.
На Новом базаре на Корабельной стороне им довелось еще остановиться у лавчонки, где над входом висела небольшая проржавевшая по краям вывеска, зеленая с желтыми буквами. На вывеске было нарисовано блюдо, а на блюдекудрявый и лупоглазый откормленный барашек.
«Ре-сто-ра-ция», прочитал Мишук и тут же решил попробовать прочитать вывеску в обратном направлении, справа налево. Яиц-а-рот-сер.
Николка с Жорой удивленно посмотрели на Мишука, но тот и сам изумился полученному результату.
Как ты сказал? спросил Николка. Яиц, а рот сер?.. Яицэто, должно быть, потому, что ресторация. Тут всякой еды много: и рыбы, и баранины, и яиц А почему ротсер? Во рту-то ведь красно! Открой рот, Жорка.
Жора широко раскрыл рот.
Ну да, красно; я ведь говорил А ты, Мишук, у тебя во рту?
И у Мишука во рту было красно. Красно было во рту и у самого Николки. Это удостоверили Мишук и Жора, сами тоже заглянувшие Николке в рот. Почему же все-таки так получается? Читаешь слева направовсе понятно: ресторация. Читаешь справа налевои вот сначала как будто подходяще: яиц; зато потоми вовсе не понять: а рот сер.
Ха-ха-ха! рассмеялись все трое и стали кричать в раскрытые двери харчевни, откуда на улицу шел густой запах скумбрии и прогорклого масла. Яиц, а рот сер! Яиц, а рот сер! Дядя, посмотри, что у тебя на вывеске напечатано!
Из-за стойки вышел ресторатор, толстогубый маслянистый человек, лупоглазый и волосы кольчиками, и до чего же похожий на того барашка, который с вывески глядел на озорных мальчишек!
Что у тебя напечатано на вывеске? кричали они, перебивая друг друга. Ха-ха-ха!
Ресторатор даже как-то мекнул по-бараньему:
М-мэ!
Потом, закатив глаза, поглядел на свою вывеску и прочитал вслух:
Ресторация.
Нет, ты не так читай! кричал ему Мишук. Ты не так читаешь. Ты начни вот отсюда, а читай вон туда.
Ресторатор посмотрел на Мишука, похлопал глазами и, снова мекнув, опять уставился на свою вывеску.
Яиц, а рот сер, прочитал он совсем неожиданно для себя; и повторил задумчиво:а рот сер.
Ага, закричал Николка, видишь? А рот сер.
А рот сер, а рот сер! стали кричать ребята и бросились прочь бегом, оставив ресторатора в полном недоумении.
У хлебных рундучков они увидели большую толпу, напряженно внимавшую кому-то, кто басовито и сипловато о чем-то нараспев вещал сгрудившемуся здесь народу. Мишук, Николка и Жора поднимались на цыпочки, подпрыгивали вверх, но ничего разглядеть не могли.
Это, верно, дяденька Ту-пу-ту? сказал Мишук. Будто его голос А ну, Николка, нагнись.
Николка нагнулся, упершись руками в колени. Мишук вскочил к нему на спину и, поддерживаемый за руку Жорой, увидел старика в заплатанной матросской куртке. Старик зажат был в живое кольцо человеческих тел.
Ту-пу-ту, Ту-пу-ту! Он, подтвердил Мишук и спрыгнул с Николкиной спины.
XIIЧудесный ящик
Это был и впрямь он, отставной матрос из ярославцев Егор Калинников, по прозвищу Ту-пу-ту, однорукий и одноногий. После морского боя под Наварином в 1827 году Егор Калинников очнулся в корабельном лазарете и, заметив у себя на теле как бы нехватку, объявил сидевшему у него в ногах закадычному другу, земляку-волгарю Елесе Белянкину:
Елисей, разумей: куда как лучше туловищу без ноги, нежели ноге без туловища. Имею туловищезначит, жив. И хоть одна теперь у меня рука, да коли придется, так и той можно поднести чарку к губам. А заместо ноги будет у меня теперь деревяшкату-пу-ту.
И стал с этого дня веселый матрос Егор Калинников Егором Ту-пу-ту.
«Ту-пу-ту, ту-пу-ту», стучит деревяшка Егора по каменистым тропкам Корабельной слободки, где в хатенках своих матросские жены поджидают мужей из дальнего плавания. У Егора на спине ящик, а в ящикечудеса.
«Ту-пу-ту, ту-пу-ту», шагает Егор по аллеям Мичманского бульвара, где по утрам сидят на зеленых скамейках отставные адмиралы. Адмиралы читают на бульваре газеты «Русский инвалид» и «Северную пчелу». Давно оглохшие от пушечной пальбы и просто от старости, адмиралы разговаривают, крича во весь голос, точно командуют на корабле во время жестокого шторма. Егор со своим ящиком подтягивается, выпрямляется, обнажает голову иту-пу-ту, ту-пу-тулихо проходит мимо адмиралов, утрамбовывая деревяшкой морскую гальку, рассыпанную по аллее.
На базаре, на Корабельной стороне, в толчее матросов с военных кораблей, греков-рыбаков, татар-садоводов и босоногих мальчишек, Егор дает свои представления.
В ящике у Егора дыра, в дыру вставлено увеличительное стекло. Установив свой ящик на раскидную подставку, Егор объявляет:
Гей, молодки, павы-лебедки, ребята-ежики, матросские ножики! Покажу я вам Париж, городпрямо угоришь. И жарко и парко, любо-дорого-мило. Подходи, по копейке с рыла.
Поглядеть на Париж всего за медную копейку охотников на базаре много. Тем более, что в чудесном ящике Егора Ту-пу-ту можно заодно увидеть и «русскую знать, что любит денежки мотать: едет в Париж с золота мешком, а возвращается с палочкой пешком».
Но в последние годы зрителей у Егора Ту-пу-ту сильно поубавилось. Во всем Севастополе не осталось почитай ни одного человека, кто бы не видел Парижа и русскую знать у Егора Ту-пу-ту в его ящике с увеличительным стеклом. Разве только какой-нибудь татарин из глухого аула остановит где-нибудь поблизости свою скрипучую маджару, запряженную парой верблюдов. Он будет долго рыться в бездонных карманах своих широчайших шаровар, чтобы выудить оттуда копейку и положить ее на ящик с городом Парижем. И будет поджарый татарин, высушенный крымским солнцем, глядеть на Париж с утра и до полудня, покачивая головой, и причмокивая, и приговаривая:
Ц-ц-ц Скажи пожалуйста! Ай-ай
И Мишук, и Николка Пищенко, и Жора Спилиотивсе они тоже по десятку раз видели город Париж и проходили по базару мимо дяденьки Ту-пу-ту не останавливаясь. Егор сидел подле своего ящика и пил кипяток из солдатской манерки.
Но вот теперь вдруг столько народу, к дяденьке Ту-пу-ту и не протолкнешься, только голос его надтреснуто гремит из толпы, разносясь по базару из края в край:
Ребята-ежики, матросские ножики, красотки-молодки, павы-лебедки! Что было, как было, знай-плати по копейке с рыла. А было в Азии, не в Европе, при городе было при Синопе, что стоит на Черном море, где хватили турки лютого горя; досель не очухались басурмане, всё ходят будто в тумане. Дело было далеко за ночь, как вздумал Нахимов Павел Степаныч по морю поплавать, паруса у корабликов поправить: посмотреть адмиралу не мешает, всё ли на море в порядке пребывает, не мутят ли его воды вражьи корабли и пароходы.
Егор прокашлялся, крякнул, сплюнул То и дело переваливаясь с единственной ноги своей на деревяшку и с деревяшки обратно на ногу, он продолжал попрежнему зычно, на весь базар:
Стоит на мостике Нахимов, бежит волна морская мимо. Да тут в трубу адмирал примечает: не только-де ветер в море гуляетвидно вдали, за волною, в тумане, гуляют в просторе морском мусульмане; в облаках играют их ветрила, и ветрил технесметная сила. Иной от чужого флагу дал поскорее бы тягу, прямо сказатьнавострил бы лыжи, а Павел Степаныч имподходи поближе! Добро, мол, пожаловать, непрошенные гости. Не иначе, как быть вам сегодня на погосте. Впредь вы у меня без спросу не покажете в море носу.
Толпа стояла молча, напряженно слушая, все больше очаровываясь складной речью дяди Егора.
Слушатели только дивились, откуда это у человека берутся такие слова и как ловко тут прилажено одно слово к другому.
Кричит им с мостика Нахимов: не пройдете вы сегодня мимо. Мы силе вашей дивуемся, дай-ко вблизи на вас полюбуемся; уж назад не отступим, пока вас не отлупим; пущу, мол, на дно твою шаланду И дает своим кораблям команду: стой, ребятушки, ровняйся, на якоре укрепляйся. Что ты думаешь? Турецкие канониры стали палить в пушки и мортиры; только из-за дыма всё палили мимо; море волнуется, а турки беснуются. Наши всё крепились и молчали, да вдруг разом отвечали; ударили с корабля с «Константина», и погибла турок половина; стали турки словно шальные, как грохнули на корабле на «Марии»; не галушки им посылал, не баранки лихой комендор Елисей Белянкин, посылал он каленые ядрыбыли турки божьему свету не рады.
XIIIБыл в сражении при Синопе
Мишук, когда услышал такое про тятю своего, то сначала от неожиданности завертелся на месте, потом, ринувшись очертя голову вперед, стал что было силы протискиваться сквозь толпу. Ему надавали пинков, шикали на него, отталкивали обратно, а он пролез-таки вперед и, весь измятый и исцарапанный, стал перед самым ящиком дяди Егора. Но в дыру он заглянуть не мог: к ней склонились сразу два матроса и глядели не отрываясь. На что? Может быть, думал Мишук, на тятю, на Елисея Белянкина, который с «Императрицы Марии» посылал туркам одно за другим каленые ядра.
И-эх, ребята-матросики, кучерявы волосики! продолжал выкрикивать Егор. Набрались турки ужасного страху, со страху даже взмолились аллаху; иной кричит: алла, Магомет! и сам идет к Магомету на тот свет. Важно гостей угощали, много кораблей у них взорвали; от всего турецкого флота остались сита да решёта. От такой напасти чуть дыша, сдался в плен Осман-паша. Здорово турок отхлопали и пошли домой к Севастополю. Были тут песни, балалайки, как встречали мужей хозяйки; были гулянки и подарки, испивали не по одной тут чарке; пили вино и пиво за здоровье и во спасибо.
Егор кончил, матросы оторвались от ящика, и к нему сразу рванулся Мишук. Он бросил дяде Егору на ящик копейку и прильнул к стеклу. Однорукий Егор попросил стоявшего рядом матроса высечь ему кремнем огня и, попыхивая трубкой, стал вертеть ручку ящика. Перед глазами Мишука проходила панорама Синопского боя: огненные хвосты ядер и бомб чертили небо, горели турецкие корабли, изрыгали пламя береговые батареи. Турки метались по палубам либо взлетали на воздух вместе с ящиками, бочонками, обломками мачт и обрывками парусов и канатов. На русских кораблях у орудий стояли матросы и резво, ладно, споро делали свое дело. Даже Павла Степановича узнал Мишук: вот он, Павел Степанович; стоит, как живой, на палубе, в фуражке, сдвинутой на затылок, с коротенькой саблей на боку, с подзорной трубой подмышкой. Но где же тятя, где комендор Елисей Белянкин? У дяди Егора в ящике все матросы были на одну стать, и ни один из них не был Елисеем Белянкиным. Уж ему ли, Мишуку, не признать своего тятю! Мишук глядел, глядел, пока его не оттащил от ящика какой-то носатый грек. У грека этого что-то перекатывалось в горле, когда он, доставая из мошны копейку для дяди Егора, молвил:
Гагой удывитыльный мальцик! Муного целовека, увсэм смотреть нада.
А где же тятя? крикнул дяде Егору Мишук. Это ты про тятю моего, Елисея Белянкина
Тятя дома чай пьет, ответил невозмутимо Егор, пытаясь раскурить погасшую трубку.
За копейку ему еще и тятю покажи! заметил какой-то пехотный писарек, устроившийся подле грека, чтобы, в свой черед, поглядеть на морской бой при Синопе.
Тятьку ему покажешь, хихикнул кто-то в толпе, а он тогда и мамку захочет повидать! Умора!
Пшёл домой, пострел! прикрикнул на Мишука мясник Потапов, краснорожий, толстый, в красной рубахе и залитом бычьей кровью фартуке.
Мальчик выбрался из толпы, но и тут была неудача: Жора с Николкой ждали-ждали, да и ушли с базара, не дождавшись Мишука.
Мишук поглядел на бухту, яркозеленую под синим мартовским небом. Ветер был с моря, и по воде бежала мелкая муаровая рябь. И узенькие полоски снега уже истлели за Черной речкой, по ребристым кряжам Инкермана. Там, в балках, хлопочут теперь ручьи, пробиваясь к морю, и цветут в дубняке подснежники. Все это не развлекло Мишука, и, глотая обиду, он побрел домой. Но не успел он пройти по рядам базарных палаток и рундуков, как на повороте, где торговали бузой и хлебным квасом, увидел человека.
Ой! вскрикнул от неожиданности Мишук.
Человек был одет в синий халат и сидел на голой земле, поджав под себя ноги. Лицо у него заросло черной курчавой бородой. Он вскинул голову и тоненьким голосом протянул:
А браточки мои, сестрички, не вижу ж я очами белого свету!
И замолк, чутко вслушиваясь в невнятное бормотанье моря и отдаленный гул толпы у хлебных рундучков.
Ой, ой-ой!.. стал словно захлебываться Мишук, цепенея от ужаса. Антон это ж Антон Майстренков Антон
Сквозь горячие слезы, которые в один миг залили ему лицо, разглядел Мишук на земле подле Антона матросскую бескозырку, в которой лежал медяк.
Ой, ой-ой!.. все еще душило Мишука.
И он стал лихорадочно шарить у себя за пазухой и по карманам, ища там копейку, которую третьего дня дала ему на орехи мать.
Но с Мишуком, в карманах у него и за пазухой, было все, чем владел он: два цветных камешка, из тех, что морская волна выбрасывает на крымский берег, и волосяная лёска, и стеклянная пуговка, и ниток моток А вот копейкикак не бывало. И оторопь охватила Мишука, когда он вспомнил, что единственную свою копейку он полчаса назад отдал дяденьке Ту-пу-ту за то, чтобы посмотреть в ящик. И чем же теперь Мишук поможет слепенькому Антону?..