Сын того самого Гарсии? спросила та, что постарше.
Сеньор кивнул и обратился уже к Хасинто:
Познакомьтесь. Моя тетушкадонья Беренгария. И моя двоюродная сестрицадонья Бланка.
Хасинто поклонился женщинам, выдавив из себя приветствие:
Знакомство с вами, донны, для меня большая честь, великая радость.
Они что-то ответили, но Хасинто едва расслышал. Все внимание было приковано к сеньору, к его лицу. Понять бы, насколько он сейчас благодушен, можно ли дерзнуть и все-таки задать наглый, неприличный вопрос.
Словно о чем-то догадавшись, де Лара протянул:
Тетушка, сестрица, прошу меня извинить. Я задержусь ненадолго. Диего и Гонсало вас проводят.
Он обернулся, подозвал оруженосцев, и женщины ушли в их сопровождении.
Рука дона Иньиго легла на плечо Хасинто, и он вздрогнул. Сеньор, видимо, это почувствовал и нахмурился. Впрочем, ничего не сказал, а повел Хасинто прочь от дороги. Когда они отдалились шагов на двадцать, де Лара развернул его к себе и спросил:
Ну, что случилось?
Н-нет, ничего такого
Не лгите. На вас лица нет. В чем дело?
Так: сейчас или никогда! Преодолеть страх, пережить ярость де Лары. Он готов на это, потому что неизвестность куда хуже. Хасинто задержал дыхание, будто перед броском в холодную воду, и выпалил:
На вечерне я не видел вашей жены, доньи Марии Табиты. Здорова ли она? Все ли у нее хорошо?
Последовавшее молчание оглушило. Смотреть на сеньора Хасинто не осмелился и опустил голову. Зато почувствовал его тяжелый, давящий взгляд. Это было невыносимо. Лучше бы Иньиго Рамирес накричал, ударил. Или просто развернулся и ушел. А он молчал и как будто не шевелился.
Наконец раздался тяжелый вздох, а следом слова:
А я-то гадал, почему так вам не нравлюсь. Вроде ничего плохого не делал Теперь ясно: это из-за моей жены.
Простите, я
Да, теперь вам есть за что извиняться, усмехнулся де Лара. Хотя знаете: юноша, влюбленный в жену своего сеньораэто достойно баллады.
Он издевается! Впрочем, стоит признать, Хасинто это заслужил. Хорошо, что в темноте не видно, как запылали. Еще бы дрожь в голосе унять, когда оправдываться станет.
Нет что вы просто в детстве
Я помню. Дружили. Только сейчас вы не ребенок. И спрашиваете о ней не по детской памяти.
Конечно, Иньиго Рамирес не мог не догадаться о его чувствах. Любой бы догадался. Какой же Хасинто глупец! Все испортил! О Марите так ничего и не узнал, да еще дона разозлил. Наверное, он теперь отошлет его обратно. Может, прямо сейчас. Каково этос позором вернуться в родовой замок?
Хасинто приготовился к худшему, а голос сеньора, теперь усталый и безразличный, прозвучал снова:
Она за часовней. Туда ступайте.
Что вы, дон Иньиго, я не смею
Вы уже посмели, когда задали наглый вопрос. Имейте же смелость не отступать. Идите. Это приказ. Пусть он станет вам наукой.
Хасинто ничего не оставалось, как подчиниться. Он сглотнул слюну, поклонился и, почти не чувствуя ног, двинулся к ограждению за часовней.
Там темно, бросил де Лара ему в спину. Лампу возьмите. Ту, что у входа в часовню висит. Я разрешаю.
Хасинто снова послушался. Подойдя к дверям, привстал на цыпочки и снял с крюка светильник. Оглянулся на сеньора, но издали едва различил его силуэт.
Кованое витое ограждение, оплетенное вьюном, словно змеями. Узкий проход, а за нимгустой мрак. В мутно-желтом сиянии лампы крутится мошкара. Серый мотылек бьется о защищающую огонь слюдутук-тук-шорх. Стрекочут кузнечики, до ноздрей долетает еле уловимый цветочный аромат.
По спине Хасинто пробежала и схлынула студеная зыбь. Потом еще и еще раз. Но дрожал он не от страхаот нетерпения и возбуждения. Скоро, совсем скоро он увидит возлюбленную! Нужно только сделать шаг, следующийпройти за ограду. Сейчас даже злость сеньора безразлична, неважна и его возможная месть. Только Марита имеет ценность!
Хасинто бросился во тьму. Споткнувшись обо что-то, едва не выронил светильник. Тут же снова поднял его над головой иобомлел.
Это же кладбище! Родовое кладбище де Лара, сеньоров де Кабрелес! Конечно, а что еще могло находиться за часовней? Дурень, какой он дурень! Как можно было не догадаться, куда его отправил Иньиго Рамирес?!
Хасинто глубоко и медленно задышал, пытаясь преодолеть готовую накатить панику. Подумаешь, кладбище! Главное, он видел в ложе четвертый силуэт, наверняка принадлежащий Марите. Помнится, в церкви Хасинто подумал, что она на сносях. Но кто знает, вдруг она недавно родила, а ребенок умер? Ничего удивительного, если горюющая мать проводит дни и ночи у могилы, заодно это объясняет, почему дон Иньиго избегает о ней говорить: может, ему совестно, что он весел, занят обычными делами, а не страдает по своему дитю вместе с женой. Ведь умри сама Марита, сеньору незачем было бы это скрывать.
Он кое-как успокоил себя этими мыслями. Смотря под ноги, чтобы снова не споткнуться, двинулся между редких могил, обрамленных ползучими кустарниками. Скоро оказался у заднего оконца церкви; оттуда сочился свет, перекрещиваясь и сливаясь с подрагивающим лучом лампы. На другом конце кладбища, словно отвечая ему, подмигивал еще один огонек. Нужно идти к нему: может, это светильник Мариты.
Десяток шагов иточно! уже различима хрупкая женская фигура со склоненной головой.
Марита шепнул Хасинто. Она не услышала, он позвал громче: Марита!
Тут же осекся. Надо же, на радостях он не подумал ни об осторожности, ни о чести возлюбленной. Ведь она здесь не одна, наверное, а в сопровождении рыцаря, приставленного супругом, или прислужницы.
Донья Табита, вы здесь? Меня прислал к вам дон Иньиго.
В ответ тишина. Неужели любимая так погружена в горе, что не слышит?
Хасинто подошел ближе.
Донья Мария Та начал он решительным голосом, а закончил слабым: Царица небесная
Ибо перед ним была онадева Мария, королева небес. Изящные складки одеяния, склоненная голова под покрывалом и застывшая улыбка на каменном лике. Статуя. На постаменте перед ней стояла угасающая лампада, а по обе стороны тянулись надгробия. Маленькие и большие, украшенные херувимами обелиски и простые каменные кресты.
где-то среди них моя Марита
Подумал таки сам испугался.
Нет! Этого быть не может!
На лбу выступила испарина. Губы дрожали, пальцы дрожали, светильник в руках ходуном ходил.
Нет-нет-нет, только не она! Только не Марита! Боже всемилостивый, не допусти!
Господь допустил.
на все воля его
Пятая могила слева. Неистово благоухают живые розы, а по краям надгробия вьются высеченные из камнямертвые. Свиваются в петли, сплетаются в узлы. В середине плиты сверкает, обжигая глаза: донья Мария Табита Перес де Лара, сеньора де Кабрелес. Чуть ниже эпитафия «Да вознесет Господь в Царствие небесное».
Язык онемел и не двигается, горло перехватилони звука. Грудь вздымается и опускается быстро и часто, а воздуха не хватает. Задохнуться бы, лечь подле могилы, умереть у ног Мариты.
Хасинто опустился на колени, оледеневшими пальцами дотронулся до шершавой поверхности камня. Она холоднее рук, она дышит смертью, вытягивает из души надежду и саму жизнь. Стекающие по щекам слезы, напротив, горячие-горячие, обжигают, словно огонь.
Марита сокровище ангел
Ну почему?!
Иньиго, негодяй Иньиго улыбался, болтал, нисколько не печалясь о ней! Может, уже следующую девицу присматривает, чтобы надеть ей на руку обручальный браслет?! Может, уже присмотрел?! Проклятый!
Жгучая скорбь по Марите срослась со столь же жгучей ненавистью к ее мужуне различить, где одно, а где другое. Хотелось то стонать и умирать, то кричать от ярости и громить все вокруг.
Зачем жить? Ради чего, кого теперь жить? Нет, он никогда не заведет семью! Он сохранит верность Марите. Станет послушником рыцарского ордена: тамплиеров или госпитальеров. Уйдет к ним и будет сражаться с неверными. Но даже это никогда не заглушит горя.
Марита! Мертва!
Ее нет. Никогда не будет.
Теперь жизнь его что скитание по выжженной пустыне.
Хасинто не знал, сколько времени просидел у могилы. Может быть, несколько минут, растянувшихся в часы. А может, и правда часы. Наконец поднялся, покачиваясь. С трудом переставляя ноги, наугад поплелся к выходу. Светильник давно выпал из ослабевшей руки, покатился по земле и угас. Лишь желтое окно часовни до поры указывало путь. Потом пришлось идти вдоль стены, наощупь.
Вот и ограда, а в ней проход. Дальшежизнь. Чуждая, холодная, далекая, как острые звезды над головой.
Хасинто казалось, что сил хватит лишь на то, чтобы добраться до опочивальни, а там упасть хоть на кровать, хоть на пол, и лежать до скончания времен.
Он ошибался. Силы проснулись, стоило неподалеку от часовни увидеть сеньора. Мерзавец стоял, глядя то ли на небо, то ли на крышу Божьего дома. Свет от единственной висящей у входа лампы кощунственно венчал его голову нимбом.
Из груди Хасинто с хрипом вырвался воздух. Де Лара вздрогнул и обернулся.
А, вы вернулись.
Разум покинул Хасинто.
Вы вы Она мертва! он подлетел к сеньору. Вы скрыли! Не сказали! А ведь я спрашивал! Вы не уберегли ее! Вы даже не скорбите! Как?! Почему?! Это это бесчестно!
Не забывайтесь, Гарсиас!
Вы не уберегли, вы
Его прервала оплеухаунизительная и отрезвляющая.
Хасинто покачнулся, прижал руку к пылающей щеке. Возле уха пульсировала боль. Левое веко задергалось, ресницы часто-часто заморгали. Он открывал и закрывал рот, громко дыша.
Я жду, процедил дон Иньиго.
Чего он ждет, Хасинто понял сразу: извинений. В груди червячком шевельнулась совесть, ведь сеньор сейчас проявил снисхождение, а мог разъяриться, оскорбиться по-настоящему. Для семейства де Варгас это было бы чревато неприятностямивплоть до утраты части земель и потери покровительства. За себя не страшно, но есть еще матушка и Санчито. Да как он вообще осмелился нанести оскорбление рико омбре? Совесть уже не просто шевелилась, а бушевала, перерождаясь во стыд. Хасинто склонил голову и рухнул на коленине опустился, а именно рухнул.
Мой сеньор! Смею ли молить о прощении? Я оскорбил вас Вел себя, как безумный. И все же позвольте надеяться на ваше милосердие! Скажите, могу ли я хоть как-то искупить вину?
Де Лара долго молчал, а когда заговорил, то голос прозвучал глухо и будто издалека:
Хорошо, что вам хватило ума осознать вину. И скажите спасибо, что еще не стали моим оруженосцем. Только поэтомуи в память о вашем отце, я прощу. Но еще одна подобная выходка, и ни ваша юность, ни ваша дурость, ни то, что вы сын Гарсии, оправданиями не станут.
Да, дон Иньиго, прохрипел Хасинто. Я понял.
Он наконец осмелился вскинуть на сеньора взгляд. Де Лара, прищурившись, тоже посмотрел ему в глаза, затем протянул руку для поцелуя, и Хасинто поцеловал.
Можете встать.
Так вы прощаете меня?
Да. Я же сказал.
И не отошлете? Он наконец поднялся на ноги. И по-прежнему готовы видеть меня своим эскудеро?
Гарсиас, если я кого-то прощаю, то полностью. Запомните это.
Глава 3
Рассвет лениво вползал в окно, расчерчивая серыми полосами стол и лежащие на нем книги, а в глубине комнаты все еще топталась больная ночь. БессоннаяХасинто ни на миг не сомкнул глаз. То носился от стены к стене, от окна к двери, то, преклонив колени перед крестом, шептал молитвы. Под утро просто лежал, глядя в никуда.
Веки опухли от слез, воспалились и, наверное, покраснели. Глаза разъедало, будто в них песок насыпали. Но разве муки тела сильнее боли души? Нет! Лучше бы он страдал от ран, от лихорадкиот чего угодно! лишь бы Марита была жива.
Прогудел рассветный рог.
Надо встать. Переодеться. Выйти из комнаты. Найти сеньора.
Такие простые действия, а кажутся чуть ли не подвигами
Надо. Заставить. Себя.
Да, он утратил любимую, но не может лишиться еще и чести. Раз де Лара сказал, что утром этого дня ждет клятву эскудеронужно ее дать.
Хасинто приподнялся и сел на кровати. Встать, правда, не удалось, настолько непослушным было тело. Зато стоило разразиться колокольному звону, громко-пронзительному, и некая сила словно подняла, вздернула Хасинто на ноги. В глазах потемнело, он закачался, но быстро пришел в себя. Через несколько минут, облачившись в простую камизу, вышел из опочивальни, а потом из замка.
Хасинто не обнаружил сеньора ни у часовни, ни в ней. Когда же после утрени разошлись прихожане, остался сидеть на скамье, глядя на деву Марию. Казалось, она вместе с ним скорбит по Марии другойМарии Табите.
За спиной вздохнула и застонала дверь, потом захлопнулась. Хасинто не оглянулся, даже услышав гулкие, отзывающиеся эхом шаги. Лишь когда тяжелая рука легла на плечо, вздрогнул и повернул голову. Дон Иньиго. А рядом с ним Диего стоит, улыбается.
Хасинто поднялся со скамьи и, встав напротив сеньора, поклонился. Тот задержал взгляд на его лице. Наверняка обратил внимание и на опухшие веки, и на искусанные губы.
Доброе утро, протянул де Лара. Мне сказали, что вы здесь.
Я счастлив вас видеть, дон Иньиго.
Какой же осипший у него голос! Вот и от Диего это не ускользнуло: оруженосец наконец перестал лыбиться, склонил голову набок, а между его бровей пролегла складка. Зато сеньор остался невозмутимым.
Я и мои кабальерос собрались на охоту. Несколько неожиданно, понимаю. Хотел спросить, желаете ли поучаствовать? Вот только одеты вы не как для охоты, а как для он замолчал и многозначительно приподнял брови.
Мой сеньор Я так одет, ибо вы говорили, что этим утром Вот я и подумал
Желаете принести клятву? Вы все-таки решили сделать это сегодня?
Вестимо, это намек на его вчерашнее неподобающее поведение. Понятно, что теперь сеньор вряд ли хочет, чтобы Хасинто так скоро стал эскудеро.
Дон Иньиго, я бы рад, но ни в коем случае не смею отвлекать вас от охоты. Не хочу вас задерживать. П-пр он осекся. Помнится, сеньора раздражали постоянные извинения.
Диего, найди и приведи сюда трех рыцарей, де Лара обращался к оруженосцу, но смотрел по-прежнему на Хасинто. Выбери тех, кто породовитее, будь так любезен. И еще зайди в оружейню, возьми Ладно, ты и так все знаешь. Он махнул рукой. Ступай же!
Юноша не заставил повторять дважды и тут же двинулся к выходу. Как только дверь за ним затворилась, дон Иньиго спросил:
Вы правда уверены, что хотите принести клятву? Если нет, я не стану заставлять.
Я уверен. Если позволите
Позволю. Или, думаете, я просто так отправил Диего за свидетелями?
В душе всколыхнулась благодарность. Ведь сеньор мог отказать, мог даже поиздеваться или с унизительной заботой поспрашивать о самочувствии. Но не стал этого делать. Напротив, он словно не замечал, как слаб сейчас Хасинто и как несчастен.
Благодарю, мой сеньор! Хотя и жаль, что я вас задерживаю.
Много времени это не займет, хмыкнул Иньиго Рамирес. Это вам не рыцарское посвящение.
Он отошел и сел на скамью по правую сторону от алтаря. Хасинто остался стоять, не смея отвлекать сеньора: неважно, от чегомыслей или молитвы.
Дверь в часовню раскрылась через несколько минут, и на пороге появились три воина. Омыв пальцы в чаше со святой водой, они сотворили крестное знамение и прошли дальше.
Один из них держал в руках кроме шапки еще и пояс с мечом. Это для него, для Хасинто! По телу пробежала дрожь, горло сдавило от волнения.
Дон Иньиго поднялся навстречу своим людям, кивнул в знак приветствия, и они, ответив легким поклоном, приблизились.
Сей отрок, де Лара указал на Хасинто, станет моим оруженосцем. Прошу вас быть свидетелями.
Конечно, сеньор, пробасил седовласый муж, насупив густые, как мох, брови.
Тогда приступим.
Со стороны алтаря послышались шаги, и де Лара повернулся на звук.
Приветствую, падре! Вы очень вовремя.
Из сакристии и впрямь выходил святой отец. Сейчас, в почти пустой церкви, он показался Хасинто куда менее внушительным, чем во время службы. Невысокий, худощавый, даже хрупкий: кажется, тронь его, и переломится, как сухой стебель.
Услышал ваш голос, дон Иньиго, и вышел. На душе моей всегда становится легко и благодатно, когда вижу вас в Божьем доме.
Изящный наклон головы, полуулыбка на тонких губах. Падре, несомненно, из благородного рода.
Мне тоже радостно здесь находиться, откликнулся сеньор и, кивнув на Хасинто, сказал: Я решил сделать этого юношу эскудеро. Благословите, прошу вас.
Он шагнул вперед, склонил голову. Святой отец осенил его крестом и прошелестел:
Да снизойдет на тебя Божья благодать, сын мой.