Трактир Демута близ Полицейского моста. А Полицейский мост ведь недалек от Красного, где тайная полиция. Не лучше ль было бы Михал Максимычу от огорчения пойти пешком, глядишь, и выплюнул бы душу, а вместе с ней и желчь. Так вправе рассуждать лишь тот, кто про шпионов не читал. А следственно, так рассуждать никто не вправе. Шпион Попов, заметьте, прибыл не в казенном экипаже, а в наемном. И с багажом. В заезжий дом приехал пензенский помещик, он либерал и литератор.
Он сам себе избрал «легенду». В гостинице-то при знакомстве неизбежныоткуда вы, как там у вас?.. Он Пензу помнил, помнил и окрестности: словесник имел и ботанические интересы и гимназистов на вакатах водил в сады, в поля и на луга Что до «литератора», то здесь уж, сами понимаете, ему ль не карты в руки? И тут в его шпионстве возникал мотив довольно странный, хоть и навеянный заезжим домом. Тут Пушкин нумер брал. Чаадаев тут, бывало, принимал гостей; он в креслах сиживал, а рядом произрастал из кадки лавр, но не ботаника, а символ: Чаадаев в Риме был бы Брут, в АфинахПериклес
В таком расположенье души шпион расположился в душных комнатах, их было две, задушенных тяжелыми портьерами. Да, Палкин царствовал, но управляли у Демута коридорные, они не колотили палками, и все и вся здесь проницала пыль времен великая Екатерины.
Теперь ищи-ка, брат, знакомства с генералом. Ракееву-то хорошо, ракеевым отлично, им приглашения без нужды. А ты изволь входить в доверье Ах, черт дери, что за комиссия, Создатель И он подумал о биллиарде Михал Максимыч не был игроком; биллиард был ракурсом литературы. Она, изящная, дарит немало встреч в биллиардных, из дыма извлекая черт-те что. И Ащеуловвоенный глазомер! там уместен. Да вот каков он видом?
Увидел на другой же день. Слуга покорный, отнюдь не гранд испанский Дон Гуан. Не великан, однако крупен. Белокур, курчав, а нос баклушей. Потом, уже в биллиардной, Попов и руки заприметил. О, большие, белизны холеной, весьма, весьма красноречивы, и наш шпион, слегка смутившись, предположил, что эти руки и есть то средство, которое определяет цель. Слегка смутился, а потому промазал. Вообще он проигрался в пух, как этого и ждал.
Генерал, как благородный победитель, пил с побежденным вино кометы. Но, может, и другое, счет не сохранился. А впрочем, бог с ним, со счетом. Тут важно по примеру романистов нам винной маркой обозначить психологию пушкинской эпохи.
Пал Палыч не имел бесстыдства трубить победу, он победил слабейшего, не то что Петр под Полтавой. Однако, как и Петр, Ащеулов пил его здоровье. Когда же пензенский помещик скромно намекнул, что он причастен к словесному искусству, генерал, как благородный человек, имел бесстыдство приятно улыбнуться: «Так это вы? Читал, читал» Михал Максимыч, несколько зардевшись, поклонился.
Коли тебя читают, значит, ты печатаешь. Опять, как в случае с евреем Санчесом, певцом российских бань, произвели мы библиографические разыскания. И установили Ай да Попов, ай да сукин сын. Ну, ни единой строчки цензурованной. (Печатал много позже, на седьмом десятке, да и то обозначал-то псевдонимом.) Хорош! Но кто, скажите, стал бы возражать? Ведь Ащеулов как бы выдавал авансом признанье и признательность. Бесстыдно было бы его разочаровывать, снижая скорость вхождения в сферу взаимной доверительности и обоюдного благожелания.
Как видите, приятством начались их рандеву. Пал Палыч, случалось, вызывал, как разводящий в караул, «пригожих женщин разных наций». Шпион конфузился, он пальцем ни одной не тронул. Согласитесь, в истории шпионства нет прецедентов. А эти дуры дули губы. Они, вишь, обижались, что русский господин, собой невидный и словно молью траченный, как бы дает понять его превосходительству, с какой он дрянью имеет дело, и тем выводит их в тираж. Здесь верно только то, что свой отчет об Ащеулове писал Попов в одном лишь экземпляре.
В отчете и под лупой не найдешь расценок и оценок «хфизики». Ни золотисто-рыжеватой Эммы Ватс, ни быстроглазой Магдалины Лебалье, ни Дианы Капечче с гордым римским носом, ни Ванды Базилевской, полячки не слишком гордой, ни ангелоподобной Марты Мюл (Фамилия девицы неразборчива.)
Щепетильности Попова обрекают наш конспект на равнодушие издателей и издевательство читателей. Не дожидайся снисхожденья тот, кому недостает сноровки самостоятельно взрастить клубничку. Тоскливо поглядев окрест, язвишься завистью. Отсталых бьют, как говорил тов. Сталин. При нем нам доставало реактивной силы, задрав штаны, бежать за комсомолом, в комсомол. Его уж нет. И нету сил, стянув трусы, трусить за сексуальной революцией. Одна надежда отраду подает: контрреволюция придет да и восславит скромность Михал Максимыча Попова, а заодно и автора непопулярных очерков.
В отчете-рапорте на имя графа Бенкендорфа сообщил Попов, что все мамзели привезены для воспитанья генеральской дочери Натальи, которая осталась без должного домашнего присмотра в имении Таврической губернии. Засим Попов, слегка пожав плечами, деликатно указал«но, по мненью моему, они приехали в Россию для жизни не слишком нравственной». И, как бы в оправданье ген. Ащеулова П.П., прибавил, что тот с женой «в расстройстве», она и сын давным-давно остались в Грузии.
Да, когда-то он в Грузии служил и Грузию любил, как Грибоедов Нину Чавчавадзе. А он, Пал Палыч, тогда штабс-капитан, обожал другую Нину. Уж от его-то Нины, уверял Пал Палыч, ни в какую Персию ты не уедешь даже под угрозой расстреляния.
Он покорение Кавказа вспоминал без похвальбы, но и без лени. Клянусь, он заскучал бы, если б знал, что было это не покорение, а при-со-еди-нение, а кровь лилась лишь потому, что был Шамильагент турецкий, по совместительствубританский. Э, нет, воспоминанья Ащеулова были в созвучье с Пушкиным: «О, Котляревский, бич Кавказа, губил, ничтожил племена»; «Дрожи, Кавказ, идет Ермолов» Созвучьячерты эпохи, а не романные приметы из прейскуранта
Он памятливостью был крепок, Ащеулов: горячие блины, испеченные денщиком Антошкой на шанцевой лопатке; кованые звездочки взошли на небосклоне повеленьем государя в двадцать седьмом году, Пал Палыч прихлопнул большой ладонью по плечуштаб-ротмистр и штабс-капитан: четыре; генерал-майор: две. А после славной перестрелки усы и лоб как в саже; красные снурки у горцевамулет; кричат из-за скалы: «Шайтан!», и этот вой и гик их конников; солдату два фунта мяса и чарку водки раздай-ка, унтер, и не греши; казаки, сметливые удальцы, оружьем и одеждою ну точно горцы, коим, изволите ли знать, в отваге не откажешь; ты в белом кителе с двустволкой наперевес и с толстой папиросою в зубах таскаешься в кустахтуземца выследишь да и подстрелишь, как куропатку, а другой где-то здесь же, в скалах и кустах, тебя выслеживает, чтоб подстрелить, словно гиену Эх, Михал Максимыч, Михал Максимыч, куда как славно
Попов, наш либерал, не морщился. Коль речь об упрочении державных рубежей, дело правоегубить, ничтожить племена. Так полагал и Пестель, Друг человечества и Друг свободы.
Ну, наконец-то Пестель. Мы ближе к цели.
Нет, не дружил суровый Друг с Пал Палычем. Напротив, сослал бы на галеры Луку Мудищева, да не было сей меры в «Русской правде». Многим сослуживцам в Новороссии казалось, что Ащеулов селадон, и только. А он
Там, в Тульчине, имела штаб Вторая армия. Огромный гулкий дом с полдюжиной дорических колонн. В том доме, в штабе, была большая заладепо армейской картографии. Во всю стену пласталась карта, выполненная в цвете, называласьстратегическою картою империи Турецкой Майором, потом полковником и генералом Ащеулов в ту залу приходил один. Он был взволнован почти лирическим волненьем. А вместе военным глазомером мерил сопредельную державу и нос-баклушу вдумчиво оглаживал Любовные романы не поглощали эпические планы, «Турецкий марш» звучал в ушах.
Но что нам делать в Тульчине, хоть не деревня, а местечко? О, времена, застой, рутина. Бьют барабаны? Готовься к смотру, нам амуниция всего дороже и строгий, стройный вид. Невыносимо для человека со страстями. И он в отставку подал. Пусть сердце, которому не хочется покоя, бьет барабаном на смотру совсем без амуниции.
Он вроде был доволен самим собой и женщинами разных наций. Но Михал Максимыч как бы исподволь будил в нем честолюбца. Педагогически умело Михал Максимыч возвращал Пал Палыча в депо картографическое, к карте стратегической, в империю сопредельную. И словно бы между делом выспрашивал, как говорится, про жизнь обыкновенно-повседневную. И чином, и существом наш обер-аудитор был статским. Однако склонность к сионизму склоняла к тактике разведок в краях, где множество евреев.
Представьте, на их проклятый счет Лука Мудищев, как и Друг свободы, списывал многое. Мирная жизнь армейского офицера известна: утром учение, манеж, в полдень у полкового командира или в жидовском трактире Жиды в Новороссийском крае держат всю торговлю. Чиновников всех ведомств залучают в тенета злоупотреблений. И развращают взятками. У них рабины княжат, они трепещут рабинов. Все «просвещенье»Талмуд. И ждут, ждут, ждут пришествия Мессии.
С таким реестром был согласен сионист Попов. Ащеулов, в сущности, подтверждал сужденья Пестеляглава вторая «Русской правды», параграф«Народ Еврейский».
Да, подтверждал, однако еще не знал, что сионист Попов уже толкует с Пинхусом, который Бромберг, купец второгильдейский, о близости Исхода, о том, что надо всем евреям собираться, ну, скажем, в районе Тульчина, а может быть, Одессы, чтоб пересечь волну морскую и и и
Нет, полководец еще о том не знал, не ведалон думал вслух о Лийке Лошак. Единственной гостиницею в Тульчине была корчма и постоялый двор Исайки Лошака. А дочь его была как пальма Красноречивыми руками Пал Палыч сделал пассы и рассмеялся Какой прекрасный, свежий, чистый альт, она певала в водевиле. Он пощелкал пальцами Ага! «Удача от неудачи, или Приключения в жидовской корчме» И снова рассмеялся так, как неудачник не смеется. Да тут же и прибавил беспечально, что эта Лийка Лошак вдруг исчезла со двора, а года два спустя Тульчин был поражен, как громом: Лийка Лошакадмиральша Произведя эффект, Пал Палыч, поднимая белы руки, объяснил Да, сударь, в Николаеве моя прелестница замуж вышла за Самуилычаадмирала Грейга, Алексея Самуиловича. Он ныне командир и флота, и портов на Черном море, что, полагаю, вам известно.
Попов, сидевший на диване, едва успел поймать свою же ногу; она, заложенная на другую, вспрыгнула от восторга, словно б вместе с аудитором увидев море, корабли и пушкисовсем не детские игрушки. Ах, Боже мой, шотландец, адмирал на русской службе, супруг еврейки, всей мощью флота поддержит предприятие, как Пестель говорил, воистину исполинское.
Шаги раздались в коридоре. То были, несомненно, шаги истории самой. Но Ащеулов, еще не зная об исполинском предприятии, нес дичь. А впрочем, дичь-то не вранье, и документы подтверждают, что Лийкин братец Давидка Лошак в лошадях знал толк, был ремонтером, то есть покупал он лошадей и поставлял в полки, все полковые командиры с ним совет держали, включая Пестеля Пал Палыч словно бы осекся, но улыбнулся и признал, что сей Давидка, хоть был он ремонтером, но не ремонтерствовал, не наживался на поставках.
Михал Максимыч плохо слушал. Был вечер поздний, но ему как бы блистал денницы луч. Опять шаги раздались в коридоре, шаги истории самой.
О, НЕБО, С КАКИМ ТРУДОМ наш обер-аудитор принудил нашего стратега обратиться к книге Ездры. Боевому генералу прелюбодейной жизни ломать глаза над текстом ветхозаветного еврея? Положим, книга Ездрычасть Библии. Положим, так, да он-то, Ащеулов, в известном смысле вольтерианец, а в полном смысле отнюдь не поп в полку.
И все же уступил. Видать, он сильную симпатию питал к Попову-сионисту. И только потому прочел он Ездру, не читанного давным-давно, а может, и это очень, очень вероятно, не читанного отродясь.
Читал, как царь персидский Кир освободил евреев из плена вавилонского; плен длился семь десятилетий с лишком. Читал, как царь придал им войско для обороны на коммуникациях Исхода; о том, как Зоровавель, иудей, рожденный в Вавилоне, вел караваны, караваны, караваны от брегов Евфрата вперед на Запад и привел на землю праотцев, в Иерусалим; евреи были благодарны персу.
Прочел да и задумался Пал Палыч. Он думал долго. Так долго, что гурии, иль женщины иномарок, обиделись всем дружным коллективом, однако нет, не взбунтовались, а шептались, не ждет ли их отставка, по крайней мере сокращенье штатов.
Наш генерал подпал под сильное влияние ветхозаветного еврея. Вам страшно? Понимаю! Выходит, и антисемиту нет спасу от семитов? Есть, господа, коль вы способны мыслить стратегически.
К тому великие способности имели и царь персидский Кир, и Бонапарт, и Пестель. Вы вникните, прошу вас. Евреи обретают Палестину; освободители евреевнаивыгодный плацдарм. Так думал Кир, он замышлял поход в Египет. Так думал Бонапарт, продолжив свой египетский поход. Так думал Пестель. А может, между нами говоря, и Бенкендорф; не только потому, что был он генералом Двенадцатого года, а потому еще, что государь пожаловал землею в Бессарабии, а там они кишат кишмя, как в Кишиневе Да как же, черт дери-то, не понять, что значит ухватить подбрюшие империи Турецкой, имея на плацдарме преблагодарное народонаселение?! Не сомневайтесь, Пал Палыч Ащеулов, честолюбец, игравший не одну военную игру пред стратегическою картой, все это понял ясно, сильно, животворно.
УМЕСТНА ЗДЕСЬ батальная виньетка.
События наддали ходвоздействие астральное. Как без него, коль близок иудейский звездный час?
Но следовательскептик; он знай свое: подайте документы.
В одном архиве давеча мусолил дело «Об обольщении генералом Ащеуловым девицы Облеуховой и вывезенных из-за границы иностранок». А нынче О, этот Лефортовский дворец у Яузы. Он, право, больше служит к украшению Москве, чем та угрюмая тюрьма за Яузой.
Когда-то в Лефортовском дворце, на ассамблеях, кипели кубки и трещали каблуки. Теперь у Яузы узилище военного архива. Иль ассамблея ветеранов, где правит бал сам Марс. Но он в отставке и потому без шлема. Полководцы играют в карты, друг другу подпускают шпильки, а иногда, припомнив старые обиды, царю клистир поставят. И тут уж прытче всех Пал Палыч Ащеулов.
Попов не ошибался, увидев в нем стратега. Свидетельством тому архивное собрание бумаг П.П. Ащеулова, из коих выписки-экстракты мы прилагаем к следственному делу.
I
Возобновил знакомство с Вронченкой. Офицер Генерального штаба В. служил когда-то в Новороссии. Порох нюхал при осаде Силистрии. Говорит, что пушечное ядро, вылетев из жерла, перестает быть бесчувственным предметом; оно чертит в воздухе линию твоей Судьбы, а ты стоишь лицом к лицу с Вечностью Конечно, русскому офицеру не пристало кланяться ядрам. Но столбенеть, дожидаясь, когда тебя разнесет в куски, что-то фатальное, что-то пиетическое. В. переводил Байрона, Шекспира.
В. встретил меня холодно. Так не встречают старого сослуживца. Первым моим движением было показать тыл. Этого я не сделал. Его мрачная несообщительность простительна. Он глубоко и сильно любил невесту; ее постигло безумие отвратительного свойства; она перевоплотилась в какое-то дикое животное Вообще женщины и безумие вещи нередко совместимые. В таких случаях держись от них на расстоянии ружейного выстрела, не уступая ни пяди страсти, сколь бы пылкой оная ни была.
В. черноволосый, смуглый; черты резкие, строгие. Он нисколько не желает нравиться; в его манерах нет нарочитой учтивости.
Отмечаю главное. В. недавно вернулся из Малой Азии, где провел три года, и притом незаметных. Государь удостоил его высочайшей аудиенции, назначил пожизненный пенсион и произвел в полковники. Наблюдательные операции в Малой Азии, на территории, подвластной Дивану, требовали, кроме математических способностей, проницательности, мужества, благоразумия. Ему велено было составить секретные маршруты прохода наших войск через Малую Азию Отсюда заключить должно, что вышней власти известен план кампании, которую П-ов справедливо называет исполинским предприятием.
В. подал мне мысль посетить Отделение восточных языков при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел.
На Фонтанке, у Семеновского моста, квартирует директор Отделения г-н Аделунг, а также учители и слушатели, коих шестеро. Они, будущие драгоманы, изучают арабский, персидский, турецкий, монгольский. Это дельно. Необходим, однако, переводчик с древнееврейского. Рекомендовано г-ном Аделунгом обратиться за советом к протоиерею Павскому. Впрочем, еврей Б-г утверждает, что в многотысячном Исходе легко найти жидов, владеющих языком праотцев. Но я не доверяю еврею Б-гу, хотя П-ов и прочит ему статскую должность Зоровавеля.
Что до языка, известного повсеместно в Малой Азии, то существует «Карманная книга для русских воинов в турецких походах». Ее составил г-н Сенковский, издатель журнала «Библиотека для всех».