Ты выйдешь за меня замуж?
Нет, Володя, говорит она. Хочет смягчить свой отказ и добавляет: Я так не могу. Мне надо подумать. Но все равно нет.
Владимир смотрит на нее. И на этот город. На этот революционный город. Он не знает, что он говорит. На что надеется. И какой смысл.
Это будет фиктивный брак, говорит он. Просто чтобы не оставлять тебя на Дону одну. Чтобы вместе. Все-таки, такое время.
Это будет брак навсегда, говорит Петра. Мы будем стоять перед Богом. А ты говоришьфиктивный брак.
Она не понимала раньше, когда читала «Метель», «Дубровского» Пушкина. Сейчас поняла. Маша была обвенчана. Маша ехала с мужем из церкви.
А потом она опять вспомнила Машу. Обоих Маш. Владимирхороший и ответственный человек. Россия в огне. «Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадёт, а другого нет, который поднял бы его.
Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?
И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется» (Еккл.4:912).
А Маша у Пушкина, что, амуры с мужем крутила? А как сказала, как сказала! «Они поехали в церковь. Там жених уж их ожидал. Он вышел навстречу невесты и был поражен ее бледностию и странным видом. Они вместе вошли в холодную, пустую церковь; за ними заперли двери. Священник вышел из алтаря и тотчас же начал. Марья Кириловна ничего не видала, ничего не слыхала, думала об одном, с самого утра она ждала Дубровского, надежда ни на минуту ее не покидала, но когда священник обратился к ней с обычными вопросами, она содрогнулась и обмерла, но еще медлила, еще ожидала; священник, не дождавшись ее ответа, произнес невозвратимые слова.
Обряд был кончен. Она чувствовала холодный поцелуй немилого супруга, она слышала веселые поздравления присутствующих и все еще не могла поверить, что жизнь ее была навеки окована, что Дубровский не прилетел освободить ее. Князь обратился к ней с ласковыми словами, она их не поняла, они вышли из церкви, на паперти толпились крестьяне из Покровского. Взор ее быстро их обежал и снова оказал прежнюю бесчувственность. Молодые сели вместе в карету и поехали в Арбатово; туда уже отправился Кирила Петрович, дабы встретить там молодых. Наедине с молодою женой князь нимало не был смущен ее холодным видом. Он не стал докучать ее приторными изъяснениями и смешными восторгами, слова его были просты и не требовали ответов. Таким образом проехали они около десяти верст, лошади неслись быстро по кочкам проселочной дороги, и карета почти не качалась на своих английских рессорах. Вдруг раздались крики погони, карета остановилась, толпа вооруженных людей окружила ее, и человек в полумаске, отворив дверцы со стороны, где сидела молодая княгиня, сказал ей: «Вы свободны, выходите». «Что это значит, закричал князь, кто ты такой?..» «Это Дубровский», сказала княгиня. Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника. Княгиня вскрикнула и с ужасом закрыла лицо обеими руками. Дубровский был ранен в плечо, кровь показалась. Князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет, но ему не дали времени выстрелить, дверцы растворились, и несколько сильных рук вытащили его из кареты и вырвали у него пистолет. Над ним засверкали ножи.
Не трогать его! закричал Дубровский, и мрачные его сообщники отступили.
Вы свободны, продолжал Дубровский, обращаясь к бледной княгине.
Нет, отвечала она. Поздноя обвенчана, я жена князя Верейского.
Что вы говорите, закричал с отчаяния Дубровский, нет, вы не жена его, вы были приневолены, вы никогда не могли согласиться
Я согласилась, я дала клятву, возразила она с твердостию, князь мой муж, прикажите освободить его и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас».
Все равно выходи за меня замуж, уверенно говорит Володя.
Она посмотрела на него. Сероглазый, хороший. И такой ведь серьезный. И все-таки не князь Верейский, но сразу видноДубровский. Еще и имя такое же. Владимир. «Владимир», улыбнулась она. Князь Ясно Солнышко.
«Браки заключаются на небесах», подумала Петра.
Да, сказала она.
VIII
Петра не знала, когда она поняла, что, оказывается, любит Володю. И любила всегда. Что только она и он. Может быть, когда они стояли на Венчании в церкви. Или когда она уже после Таинства зажгла свечу перед иконой. Или это он нес ее на руках по мосту. Они вышли вдвоем, и она вспомнила такую традицию. Тогда он подхватил ее и закружил. А рядом был этот мостик через городскую речушку. Или когда они пригласили на чай пожилую соседку, а та позвала кого-то еще, и какую-то семейную пару, и каждый притащил из еды, кто что мог, и все поздравляли, и радовались, и улыбались.
А Неллия Александровна увела ее к себе и одела в белое-белое платье, простое и строгое, и ослепительно красивое, оставшееся со своей свадьбы. Новая власть еще не успела отобрать. И продать еще не продала, и на ткань не распорола. Все-таки берегла. Как будто знала. Что будет такой случай. Чуть завила локоны. Подала белые перчатки. Пелагея глянула на свое отражение в разбитом трюмо и тихо ахнула. Она и не знала. Что может быть такой красивый наряд. Что может быть такой чудесный, сияющий миг. Как будто сказкався жизнь. А потом ахнул Володя.
Мне прямо неудобно, тихо шепнула она потом Неллии Александровне. Я такая счастливая. А ведь революция. Пир во время чумы.
Он офицер? также тихо заметила та, наклонившись к ней и показав взглядом на жениха.
Да, сказала Петра.
Это твой праздник, Петя, помолчав, просто сказала Неллия Александровна. Белый, как лебедь. Как лебединая песня. «Брак по природе один, как одно рождение и одна смерть».
А может быть, Петра поняла, что любит Володю, тогда, когда другая гостья откинула вдруг крышку стоявшего в углу бесполезного и забытого рояля, который в зиму разломают на дрова, но который сейчас еще стоял, и они с Володей закружились в вихре вальса. Отчаянном, торжествующем, счастливом. Забыв революцию, забыв опасность, забыв то, что будет завтра. Забыв все. Только круги еще один круг Она и он. Володя.
Не надо, сначала возразила было Петра. Мы ведь не знаем, кто может услышать. Или кто по улице будет идти. Вдруг какой-нибудь враг. А тут шум, музыка. Сразу понятнонедобитые твари собрались.
Но махнула рукой, когда Володя потянул ее танцевать.
«Погибатьтак с музыкой», подумала про себя. Да. С музыкой. Только не с такой. С другой: «Аллилуиа» Вот именно: «Аллилуиа» Раз, два, три Шаг, и еще шаг, и еще Свой счет и своя песня. «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа» «Слышали вы слова Апостола, с которыми обращается он к фессалоникийцам, предписывая закон для целой жизни; потому что учение преподавалось тем, которые когда-либо обращались с Апостолом, польза же учения простирается на всю человеческую жизнь. Всегда радуйтеся, говорит он, непрестанно молитеся. О всем благодарите (1Фес. 5, 1618)».
С помощью Божией умудряйся устраивать себе так, чтобы возможно было держаться внутреннего подвига, который, по апостольскому слову, состоит из четырех частей: ко всем долготерпите, всегда радуйтесь, непрестанно молитесь и о всем благодарите.
Это воля Божия. Начинать должно с последнего, то есть с благодарения за все.
Этот счастливый вальс все-таки и закончился счастливо. Никто не появился и не прервал праздник. А потом все разошлись. Они с Володей вернулись в каморку. Она зашла к Неллии Александровне, оставила свое праздничное платье, поменяла на прежнюю одежду. И они с ним бросили одеяла на полу и уснули. Тут же и не раздеваясь и не проснувшись ни разу до самого утра.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далекие, милые были.
Тот образ во мне не угас
Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас,
наверное, подумал Володя, пока еще не успел уснуть.
IX
Это было в прошлом на юге,
Это славой теперь поросло.
В окруженном плахою круге
Лебединое билось крыло.
Петра открыла глаза под утро. За окном занимался синий рассвет. Новый день, подумала Петра. Удивительный, праздничный день, улыбнулась она. Словно сказка. За окном был не только рассвет. За окном была революция. Но завтра. Она вспомнит об этом завтра. Это будет завтра. А пока у Золушки еще продолжается бал. На часах не пробило двенадцать. И карета не превратилась в тыкву. Петра приподнялась, тихо и бережно поцеловала Володю в нос и в щеку. Поправила хохолок челки надо лбом. Повернулась, устроилась поудобнее у него под плечом и снова уснула. Революция будет завтра. Или сегодня, но часа через два. А пока стоит рай. И, наверное, где-то совсем рядом поют над ними и закрывают их своими крылами райские птицы. От этого дня. И от всех этих дней.
Второй раз Петра проснулась, когда яркие лучи солнца уже заливали комнату. Володя сидел собравшийся и серьезный. Она встала, собралась, собрала чемоданчик. Уложила, спрятала Новый Завет и «Приношение современному монашеству» Игнатия Брянчанинова. Из собрания сочинений. Не удержалась и вздохнула. Было семь книжечек. И не возьмешь ведь, и не знаешь, что взять, все дорого и все надо читать. Взяла с той их с Павлом петроградской квартирки тогда этот томик. Наверное, решающими оказались вот эти слова:
«Уповаем, что убогий труд наш может быть с пользою приложен и в общежительном, и в штатном монастырях, и к жизни инока на подвории или при часовне, и к жизни инока, странствующего на корабле по требованию и обычаю государственному, и к жизни инока, находящегося в долговременном послушании посреди мира, и к жизни инока, постриженного в монашество при духовном училище, занимающего при нем какую-либо ученую или административную должность, даже к жизни мирянина, который захотел бы среди мира с особенным тщанием заняться своим спасением».
Небольшая такая книжечка, но все сказано: «О изучении евангельских заповедей и жительству по евангельским заповедям О памятовании смерти О необходимости мужества при искушениях Учение святых Отцов о тесном пути О человеческой славе О памятозлобии О хранении душевного ока от всего вредного от него О покаянии и плаче О удобоприменимости изложенных правил»
Петра оглядела комнату, заглянула к соседке:
Нелли Александровна, я уезжаю.
Неллия Александровна кивнула.
А потом они с Володей разлили по чашкам кипяток. Позавтракали. И пошли из города.
Старого мирапоследний сон:
МолодостьДоблестьВандеяДон.
X
И останутся, как сказка,
Как манящие огни,
Штурмовые ночи Спасска,
Волочаевские дни.
На Дону Петра с Володей пробыли около полугода. Муж-офицер, и она, как вольноопределяющийся. А потом уехали. Потому что еще была Сибирь. Осенью в Сибири была своя история, свой переворот. Это были хорошие события и хороший переворот. «Верующий православный народ должен оказать полное доверие, ибо Колчакверующий человек». И теперь была вся Россия и был Верховный Правитель, а не абы как. Пока не победят, а там будет видно. Республика, монархия, конституция. Как решит уже Учредительное собрание. «За Учредительное Собраниеглупый и дурацкий лозунг», никогда не понимал Володя. Нет, чтобы сразуза Царя. А то за Веру и Отечество. Без царя в голове? Сила естьума не надо. Как-то так.
Но он был просто Володя, а со своим уставом в чужой монастырь не пойдешь. Это была намеренная позиция Добровольческой Армииполитическая непредрешенность на будущее России. Что это Добровольческая Армия, народное ополчение, а не политика.
«Идет наша пехота: «Офицерский батальон», надевший черные погоны, траур по России, под командой генерала Маркова, «Корниловский ударный полк» с черно-красными погонами <> Ростовский студенческий, Юнкерский батальоны, и Партизанский батальон <> Корниловцычастью республиканцы. <> Все бойцы соперничают друг с другом в лихости и отваге: корниловцы, республиканцы, монархисты-гвардейцы, кадеты, гимназисты, студенты, юнкера, девушки-казачки и ростовские гимназистки, из коих немало ушло с нами в поход, не только сестрами, но и в строю».
«Да», знает Владимир. Это и правда всё была политика, все эти собрания и монархии, а они с Петей были военные. За Веру, Царя и Отечество. Им сейчас было неважно. Сейчас надо было разгромить большевизм.
Гей, дроздовцы удалые,
Смело в бой с врагами!
Наше дело, наша слава
Не умрет за нами
Там, в Сибири, было мало офицеров. Сибирская армия запрашивала Юг об офицерских кадрах. Это был тяжелый вопрос. Дальний край по другую сторону вражеской территории. Нелегальное и конспиративное передвижение. Кого-то все-таки посылали. Так Петра с Володей и поехали в Сибирь. Наверное, это уже стал их родной полк, и они привыкли, но так было надо.
Попали они не в Сибирь. Оказались в боях на Урале. Ой ты город Оренбург, степи Оренбуржья Казаки-воины, красавицы-казачки, черноглазые, черноокие, смелые, удалые: и стрелять, и на коне проскакать, и по дому и в полена все руки мастерицы. Но всегда тихая, кроткая стойкость на эту сияющую, ослепительную доблесть: «На нет и суда нет», одна на все поговорка, что не так.
Это окажется Отдельная Уральская Армия. Выйдет на подступы к Самаре и Саратову. И осадит Уральск. А потом начнется отступление. Удержится под Лбищенском. Разгромит здесь штаб Красной армии. И будут разгромлена сама. Красные кинут в бой новые силы.
У Отдельной же Уральской Армии не было ни резервов, ни боеприпасов.
Отдельная Уральская Армия попадет в окружение и почти вся будет уничтожена.
Они выбились. И собрались. Остатки армии. И пошли прочь. По снегу и морозу. По свету и тьме. Через черный лес. Через белые дали. «От красных лап в неизвестную даль». Сзади шел враг. Впереди лежало белое безмолвие. И смерть. Кругомсмерть. «Как в рассказах у Джека Лондона», вспомнил Володя. Гиблая Аляска. Только это былУрал.
Это была зима. Это была разбитая и погибшая армия. Без запасов, продовольствия и медикаментов. Отрезанная от мира. От мира, который все равно не смог бы спасти и помочь. Потому что это рухнул весь Восточный фронт. Армии Александра Колчака больше не было. Были отступающие остатки этой армии. Тамна Читу. Здеськ Каспийскому морю. К Каспийскому морю, которого, казалось, не было и никогда не могло быть на свете. К которому никогда не выйти. Потому что на свете была только эта ледяная пустыня.
Петра оказалась ранена в перестрелке. Пустяк. Царапина. Просто скользнуло по ноге. Она молчала. Она просто молчала. И шла. Боль как будто стихала, как будтопривычка. А потом закрывала глаза от этой боли. На остановке. Когда она становилась отчетливой и ясной. Еще сильнее. Еще больше. Рана пошла на поправку. А голову и виски ломило, и начался кашель. Она заболела, поняла Петра. Простуда или что, все одно. Нет лекарств. И ничего нет. Есть Володя. Отчаянный, любимый Володя. Который не верит. Который наклоняется, гладит по полушубку, которым она накрыта, и просит:
Петя, Петенька
Все хорошо, Володичек, говорит она и проваливается в сон. В какой-то ужас, какой-то бред. Просыпается. И снова засыпает. И не может заснуть. Потому что ломит виски. Потому что бьет лихорадка. Все-таки засыпает. Утром становится легче. И снова все сначала. Она жива. Она пока еще жива. И восходит, и заходит солнце. «Слава Богу! Торжественные слова! словапровозглашение победы!», знает Петра. А еще: «Готовиться к смерти и означает в Бога богатеть».
Все хорошо, Володичек
Она знает, что все не хорошо. Наверное, ей даже уже все равно. Слишком ломит виски. Слишком звенит в ушах. Она понимаетжаль. Всего, всего отчаянно жальэтого неба. Своих лет. Несбывшегося покаяния. Еще на один день, еще на один миг. Еще на целую жизнь. А Россия? Но нет сил. Нет сил понимать и жалеть. Это просто небо и белый снег. Это просто такая уж ее доля. Она не только Петра. ОнаПелагея. А кто была она, Пелагея? Красавица. И мученица. Доблестная и смелая мученица. «Почитание святого состоит в подражании ему». Она готова, надеется Петра. Никто и никогда не готов, но если уже просто иссякла вся жизненная сила. Что уже теперь и чего уже хотеть. Но гаснущая жизнь остается гаснущей жизнью. Она бы хотела. Все равно хотела. Еще один день, еще одну весну. Светлую заутреню. Светлое утро. Светлого Христова Воскресения. И Володя. «Володя, наверное, только и осталась главная грусть. Володя!» Они ведь муж и жена. А как жежили долго и счастливо, и умерли в один день? Нокак там? «Слава Богу за все».