При этом он вздыхает, сбрасывает свою доху и, присев на корточки, раскладывает на земле все свои инструменты.
Рута Жаренене боязливо оглядывается вокруг, прижимая к себе обоих старших детей, и подталкивает вперед коляску с младенцем.
Но, простите, я вас не знаю
Вы только послушайте, говорит Ясон, сидя на корточках возле своей дохи, расстегнутой планшетки и инструментов, слышите, как мерзко она визжит Я слышать не могу визжащих колясок.
А мне и так ладно будет! говорит Рута, побледневшая от волнения.
Но ведь от такого визга и ребенок может проснуться. Ясон становится все грустнее и начинает ковырять щипцами землю.
Нет, не проснется, смущенно говорит Рута. Но чего вам надо?
Да ничего такого, машет рукой Ясон, коляску хотел подремонтировать. Заметил, что визжит, ну и решил, смазать, мол, надо. Рессоры передние, гляжу, сели, головка ребенка, стало быть, неправильно лежит.
А как она должна лежать? спрашивает Рута, она подсовывает младенцу подушку поглубже под голову, одним глазом поглядывая на Ясона, а другим на своих мальчиков, которых брошенная доха притягивает, словно какой-то страшный и невиданный зверь.
Ясно, что выше, обрадовался Ясон, кровь тогда у ребенка к головке не приливает.
Он ловко вытаскивает разболтанную рессору, еще ловчее растягивает новую, коляска, правда, чуть затрещала, но младенец не проснулся. Тем временем окончилось «Сотворение мира» Матулёниса, и вдруг стало совсем тихо, только и слышно, как пыхтит Ясон, смазывая оси колес, он даже поменял шины на новые, вынутые из-за пазухи, а младенец не только не проснулся, но вроде бы еще крепче уснул.
Видите. Ясон даже не улыбается, он прямо-таки весь сияет. Нисколько теперь не визжит, да и вид совсем другой с новыми рессорами.
Он укладывает инструмент в планшетку и в карманы, он не может нарадоваться на обновленную коляску. Мальчики слезают с его дохи, Рута прикусывает губу, потом глубоко вдыхает пересохшим ртом пропитанный дымом ясонеляйский воздух, дети снова ухватились за полы ее пальто, и теперь уж, конечно, коляска не только от прикосновения ее пальцев, но, казалось бы, от одного даже ее вздоха легко катится и даже не по асфальту, а по размытой дождем тропинке, да к тому же чуть в гору.
Я Пранас Жаренас, запомни, дорогая моя, что я Пранас Жаренас самый молодой директор ресторана нашей системы. И хватит, хватит нам поглядывать на улицу через щелки в заборе. Раздвинь все занавеси. Что он теперь делает?
Вроде бы ничего, говорит Навицкас, вроде бы разговаривает с какой-то собакой.
Жаренас снимает ботинки и носки, ставит ноги в пустой таз и говорит Руте:
Главное спокойствие налейте, пожалуйста, воды, только не слишком горячей, прошлый раз, когда он беседовал не с собакой какой-то, а со старухой, вы, Рутяле, налили, можно сказать, кипяток. И еще соли, пожалуйста, три горсти, и у нас будет полное спокойствие.
Я не виновата, говорит Рута и сыплет, присев на корточки, соль в таз на ноги мужа, я совсем не виновата, что этот странный человек по вечерам стоит против нашего дома. Я не виновата! И что тут плохого, если он вставил новые рессоры в нашу коляску, и, наконец, не я, а ты сам виноват, если вода в тазу у тебя вдруг закипает.
Не сердись, Рута, говорит Жаренас и прижимает ее голову к своим коленям, я ведь люблю тебя!.. Не будем спорить, быть может, вода и закипает иногда ненароком А тебе разве не странно, что я еще сравнительно такой молодой и уже Пранас Жаренас?!.
Пусти, сказала Рута, не жми, мне дышать нечем.
Я тебя очень прошу, Рута я очень хочу, Жаренас встал и, не вылезая из таза, обвел рукой стены комнаты, пускай все остается как было, если даже попытаются поменять нам все рессоры и все колеса, если даже у нас под окнами соберутся не только этакие деятели в шубах, но и настоящие волки.
И с каким-то необычно торжественным и вместе с тем горестным видом самый молодой директор ресторана системы общепита вылезает из таза, отряхивает ноги, надевает башмаки и повязывает себе галстук. Он накрывает стол белой, еще никогда не бывшей в употреблении скатертью, расставляет хрустальные бокалы и раскладывает серебряные ножи и вилки и все прочие столовые принадлежности, давно уже соскучившиеся по дневному свету. Затем он натирает виски и шею одеколоном и открывает дверь, словно и не во двор, а в банкетный зал, и произносит вкрадчиво приглушенным голосом лауреата ресторанных конкурсов:
Милости просим, Ясон, поужинаем вместе Стол накрыт специально для вас, Ясон!
Для меня? удивляется Ясон. А я-то было думал, что меня в Ясонеляй никто уже не узнает.
Если угодно, говорит Жаренас, можете прийти не один. Ваша собачка очень мила, это доставит большое удовольствие моей жене и моему двоюродному брату.
Но я не могу ее поймать. Понятия не имею, откуда взялась эта собака, говорит Ясон и спрашивает вполне серьезно: А ничего, если я один, без собаки приду?
Ясон засовывает руки в карманы своей дохи, в несколько шагов пересекает двор и почему-то на цыпочках переступает порог дома Жаренасов. И тут он вдруг широко разводит руками:
О, да ведь это же Прунце! Жив, здоров наш золотой Прунце!
И Пранас Жаренас падает в широкие объятия Ясона, едва успев снять очки, и теперь только слышится его приглушенное, поглощаемое густым мехом бормотание:
Ясон Ясон стало быть, и ты жив, здоров, о, как я счастлив, что ты жив и здоров! Жаренас, изловчившись, высвобождает голову из тисков Ясоновых объятий и впивается губами в его губы.
Ясон бросает взгляд на застывшую в напряженной позе и словно сильным порывом ветра прижатую к стене Руту. Он вытирает рукой губы и, пройдясь ненароком полой своей дохи по столу, подбегает с распростертыми объятиями к Навицкасу, бросая при этом вопросительный взгляд на Жаренаса.
Это мой двоюродный брат Навицкас, поспешно объясняет Жаренас, и Ясон тут же радостно восклицает:
О, Навицкас! Как же, как же! Ну и память у меня!
Видите ли, бормочет испуганно Навицкас, я здесь, собственно, совсем недавно когда мне Пранас устроил новую ногу этот вот протез. Так вот, с той поры.
Через нашу систему! горделиво пояснил Жаренас. Сделали совсем приличный протез.
Покажите, покажите, еще больше обрадовался Ясон, отличная нога, совсем как настоящая, славно сделана и, наверное, легко сгибается? Так вот почему я не сразу узнал вас Ведь раньше была обыкновенная, деревянная?..
Навицкас виновато улыбнулся, и Ясон снова бросил взгляд на Руту. Его почему-то взяло сомнение, он втянул в себя воздух, словно готовясь к прыжку в воду. Но Пранас Жаренас опередил его:
Нет, нет она не из Ясонеляй, она из Укмерге.
И Ясон стоит уже подле Руты, словно перед этим чудесным городом Укмерге, которого при всем желании никак нельзя заключить в объятия, и у него только вырывается глубокий вздох:
О, Укмерге!.. Когда мне было всего девять лет, Матулёнис отвез меня туда просветить мой сломанный нос Там было много ворон, а теперь как? Там врачи, можно сказать, совсем безболезненно оперируют носы и после операции раздают леденцовых петушков на палочках Вдруг он осекся и совсем некстати и не ко времени, видимо терзаясь и проклиная себя, все же положил руки на Рутины плечи, так же как Прунце и Навицкасу. Рута, сама не зная почему, наклонилась вперед и густо покраснела. Через распахнутую доху Ясона, через его распахнувшийся пиджак и рубашку она вдруг услышала нечто похожее на стук механического молота, вбивающего сваи, который исходил из груди Ясона, и ее голова невольно отпрянула от его груди.
Ясон друг моего детства! безнадежно воскликнул Пранас Жаренас, ибо кому же интересно в своем собственном доме слушать удары механического молота?
Ясон, пожалуйте к столу, милости просим.
Не нужно мне никакого стола, заявил Ясон.
Ну что ж, сказал Жаренас, не хочешь как знаешь. Только скажи прямо, не тяни за душу, чего тебе от меня надо? Лучше начистоту поговорить, зачем все эти представления?
Какие представления, Прунце? явно обиделся Ясон.
Постой, Ясон, не будем горячиться, попытался урезонить его Жаренас, ну, вырвалось нечаянно, да ты же сам видишь: сперва какие-то спившиеся старушенции кричат, твоим именем вперемешку с законами угрожают. А что толку? Скажи лучше, как ты живешь?
Так вот и живу, отрубил Ясон. Всякие представления задарма, без билетов зрителям показываю пожалуйста, если интересно. Вот. В правом кармане моей шубы, обратите внимание, уголовный кодекс лежит, а в левом любовные сонеты.
Стихи?.. А может, и читал читал, говорит Пранас Жаренас, просматривая книжки, и Ясон снова укладывает их в свои глубокие карманы.
Так что же вы столько-то лет делали, Ясон? Чем занимались?
Золото мыл, бросил Ясон, затем налил себе полный бокал литовской настойки и не моргнув глазом выпил. А ты, Прунце, уже не выращиваешь больше кроликов?
Нет, слава богу, вздохнул Прунце. Он точно так же, как и Ясон, опрокинул, не поморщившись, полный бокал и осторожно дотронулся пальцами до охотничьего ножа Ясона, который болтался на ремне. И еще с ножами приходишь. Так чего же тебе все-таки надо?
Манны! Ясон достал из планшета пестрый мешочек и бросил его на стол. Манной крупы! Десять горстей Видишь, и мешочек все тот же.
Только и всего? настороженно спросил Пранас Жаренас, а в мозгу его тем временем с бешеной скоростью завертелись все шестеренки, и он подал мешочек жене.
Манны! И я уйду, не переживай так, Пранас, сказал Ясон и начал гладить директора ресторана по голове, ты и так натерпелся Уйду, не бойся, совсем уеду и больше сюда ни ногой. Только верни мне манну.
Рута, насыпьте, пожалуйста, в этот мешочек манны моему другу Ясону, сказал Жаренас.
Ясон снова налил себе настойки, кивнул Навицкасу и выпил.
О, Укмерге!.. Там даром раздают леденцовых прозрачных петушков!..
Нету манны, шепотом сообщила Рута.
Как это в доме может не быть манны?! вскипел Пранас Жаренас. Обождите, Ясон Рута, очень прошу тебя, или лучше, пожалуй, ты, Навицкас, сходи на кухню и посмотри, как это может быть!
Точно говорю, Пранас, нет как нет манны, хоть шаром покати, подтвердил упавшим голосом двоюродный брат Навицкас. Детям сегодня последнюю сварил. Завтра в магазин сбегаю и куплю Или, постой, могу у соседей занять.
Мне не нужно занятой манны, заявил Ясон и снова опрокинул полный бокал. Не будьте вы на побегушках, Навицкас, очень прошу вас об этом. В вашем-то возрасте я бы не бегал, а ходил бы степенно, потихоньку и не позволял бы этому Прунце на мне верхом ездить.
Навицкас, ради бога, да разве ж я на тебе верхом езжу? Жаренас сокрушенно вертит головой. Навицкас мне, можно сказать, и не как двоюродный брат вовсе, а вроде бы старший брат мы вместе и дом строили, и живем вот вместе, по-братски.
Надует тебя Прунце и глазом не моргнет, сказал Ясон, кивнул Навицкасу и выпил еще. О, Укмерге!.. Там не лекарствами, а прозрачными петушками лечат Вот взгляните, этот Прунце, лучший друг детства, не так ли? А что он понимает в петушках? Взгляните-ка на него, я вас очень прошу. Он оставляет человека с распухшей, как колода, ногой одного в лесу и убегает, прихватив с собой последние остатки манной крупы, и потом еще спрашивает, чего мне от него нужно! Отчего я хожу с ножом за поясом? Манны, товарищ Прунце, манны мне нужно, манны, которую ты сожрал, наверно, даже сырую, несваренную.
Где? тихо спросила Рута. Где ты его оставил?
Рута, сказал Жаренас, все это очень глупо все это было очень давно, а может, и вовсе этого не было, как подумаешь.
Вот тут, сказал Ясон, послюнявил палец и ткнул им в стол, вот тут, представь себе, Ясонеляй, а тут для ясности Париж, здесь Москва, а эта колбаса, скажем, Уральские горы А вот Сибирь Так вот в этом месте Прунце меня и оставил.
Господи, господи! застонал Жаренас. Как я был глуп!.. Золото поехал искать! Аккордеон хотелось купить! Ясон, но ты ведь сам виноват. Это ты меня совратил!.. Будем же людьми, Ясон, чего же тебе на самом деле теперь от меня нужно?
Манной крупы, улыбнулся Ясон, я уже говорил Десять горстей и ни одного грамма больше О, какое это было замечательное путешествие! Накупили мы прокисшего лимонада и рыбных консервов и пустились по всей России А у Прунце начался понос.
Может, и начался робко засмеялся было Жаренас, но мне кажется, не я один пил этот лимонад.
Конечно, согласился Ясон и опять провел пальцем по скатерти. Вот так вот и ехали от самых Ясонеляй: я консервы ты консервы, я лимонад ты лимонад. И знаете, отчего нас никто не останавливал, не задерживал? Да потому, что попросту не могли все за носы держались.
Навицкас весь трясся даже от смеха видимо, ему вдруг воочию представилось, как эти два золотоискателя трясутся на узкоколейках и поездах с серьезными и сосредоточенными лицами, а за окнами вдоль железной дороги видны люди в красочной национальной одежде, какую недавно показывали по телевидению.
Доброй ночи, Прунце, внезапно оборвал разговор Ясон, удачи тебе в труде и счастья в личной жизни.
Постой, постой. Жаренас хотел остановить Ясона, но тот решительно замотал головой.
Куда же ты пойдешь, ведь ночь на дворе, мы тебе здесь постелем.
Спасибо, поблагодарил Ясон. У меня есть где переночевать, я живу на мыловаренном заводе, прошу вас завтра поздно вечером навестить меня там Десять горстей, и ни грамма больше!
Ладно, ладно, Ясон, завтра вечером я тебе принесу.
Спасибо тебе, Прунце, пожал ему руку Ясон, спасибо, что не остаешься в долгу. Ясон подошел к двери, раскрыл ее и как-то странно улыбнулся своему другу детства.
Только не ты, Прунце мне твой запах неприятен. Если уж на то пошло, то пускай лучше твоя жена мне завтра принесет эту манну А я попробую манны и улетучусь. Прощайте же, и будем считать, что Ясона здесь вовсе не было. Ничего не было ни твоих бедных кроликов, которых ты всех перерезал за один день, ха-ха, замочишь кроличью шкурку там где-то под Юконом, пополощешь ее в речке, где вода мутная, но не от песка, а от золота, и вот у тебя уже золотое руно И можешь тогда, Прунце, хоть сто аккордеонов купить и зашибать деньгу на свадьбах, пикниках, крестинах, похоронах
Слушайте, воскликнул Жаренас, побледнев, слушайте!.. Так ты хочешь, чтобы Рута?.. Чтобы моя жена?.. Вот что тебе нужно?!
Ясон хлопнул дверью и легким шагом, чуть пошатываясь, зашагал по улице мимо картофельного поля к своей мыловарне за этим полем, напевая сквозь стиснутые зубы: «О, Укмерге, о, Укмерге, о, Укмерге»
Как же выглядит дом, в котором живет Ясон, вернувшийся в родной городок Ясонеляй? Дом этот развалины сгоревшего небольшого мыловаренного завода, из которого время давно уже выветрило ароматы туалетного мыла, оставив лишь едкий запах извести, сырости и гнили и еще какое-то зловонье, напоминающее запах псины. Обкрошившаяся и поблекшая надпись на фронтоне «Мыловаренный завод Жадейкиса и Гляуберзонаса» еще пытается напомнить о своем былом величии, а жалкий остаток заводской трубы, покосившейся сильнее знаменитой Пизанской башни, держится неизвестно как и за что. Ясон сидит раздевшись, как будто на дворе еще лето и зеленеет вылезшая из трубы березка да цветут на развалинах дикие георгины выше человеческого роста. Ясон попивает чай прямо из чайника, словно в Ясонеляй не хватает чайных стаканов. Он вытаскивает из ему одному только ведомого тайничка под дымоходом скорченные временем и сыростью книжицы и читает их, будто в Ясонеляй нету библиотеки и вообще других книг, не пропахших гнилью.
Жадейкис, говорит Ясон, Жадейкис и Гляуберзонас, ах, так это вы таким образом зачитали мои книги!
Ясон осторожно отрывает слипшиеся страницы одну от другой, затем придавливает книгу кирпичом и берется за другую.
Ветер теребит пламя свечи, Ясон укладывается на полосатом тюфяке, над которым нависает подвязанная на проволоке тепличная рама с натянутой на нее и изрядно уже порванной полиэтиленовой пленкой. Он открепляет проволоку, и вот уже над ним опускается надежная крыша-навес, охраняющая его от всех ветров. И из этой самодельной теплицы, освещаемой и согреваемой изнутри пламенем свечи, слышится неясное бормотание и какая-то мелодия без слов: Ясон мурлычет ее со сжатыми губами, не доканчивая и все начиная сначала.
Рута Жаренене бродит по развалинам в порванных чулках и с поцарапанными до крови коленями, спотыкаясь на битом кирпиче, и никто, даже обкрошившийся Жадейкис и поблекший Гляуберзонас, не протянут ей руку помощи. Наконец она добирается до теплицы и смотрит сквозь мутную полиэтиленовую пленку на друга детства своего мужа и, не зная, что делать, кладет мешочек с манной на заплесневевшую книгу, ибо Ясон не поет уже, а лежит неподвижно и не раскрывая глаз.