Молодец, Анисимыч! Всё так.
Ну, коли всё такпо домам. Языки на привязи, ребята, держите. Кому зря не болтать.
Скажешь тожеболтать!
Все поднялись, распрощались.
Волков пошел к Моисеенко. Пили чай, прикидывали, не было ли в трактире предателя.
Забитый народ, сомневался Лука, боюсь, ничего завтра не выйдет.
Брось ты! петушился Анисимыч. Не выйдет ему! Все выйдет. Не все забитые. А кто сробеет, как овец, выгоним из фабрики. Да и не будет робких. У нас, русских, всегда так: терпим, гнемся, а как волю почуем, так беда! И хватит, Лука, об этом. Давай лучше Волкову споем нашу.
Какую?
Про Стеньку, и, разом покраснев от натуги, залился на всю казарму:
Есть на Волге утес, диким мохом оброс
От вершины до самого края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная
Волков восхищенно крутил головой:
Ай да песня! Никогда не слыхал. Моисеенко обнял его и залился пуще:
Из людей лишь один на утесе том был,
Лишь один до вершины добрался,
И утес человека того не забыл
И с тех пор его именем звался.
В коридоре шумели. Моисеенко вышел. Толпились казарменские.
Послушать пришли.
Верно, хорошая песня. Ступайте и будьте готовы завтра за себя постоять, как Стенька умел стоять. Довольно, поработали на Морозова, пора и посчитаться.
Лука увел Анисимыча.
Ты чего шумишь раньше времени? Сам приказывал язык за зубами держать.
Нехай, Лука! Ничего уж Морозов не успеет против нас до утра сделать! В Москве сидит, небось шампанское жрет! Спать легли поздно.
Сазоновна, наказал Анисимыч, как только колотушка пройдет, буди.
И заснул тотчас.
Сазоновна ерошила ему во сне колючие его брови и все думала и все ждала: вот-вот затрещит колотушкой хожалый.
Наших бьют!
I
Деревянный шарик на веревочке щелкал по деревянному брускуколотушка.
Вставай, Петя!
Анисимыч вскочил, не открывая глаз, ощупью нашел на столе кружку с холодным вчерашним чаем. Все так же на ощупь, молча, покряхтывая, оделся.
Лука спит?
Спит.
Ладно, не буди!
Накинул ватный зипун, шапчонку с торчащим, как у бобика, ухом, надвинул по самые брови. Сладко потянулся в дверях, зевнул.
Сазоновна была уже готова.
Ты погоди! Посиди дома. Придешь к смене. А я погляжу там
Легонько нажал плечом на дверь.
Сазоновна подняла руку, чтобы благословить мужа крестом, а он уже по коридору: топ-топ-топ Как ежик.
Только вышел из казармы, окликнули:
Анисимыч!
Гаврила Чирьев.
Ты чего?
О вашей сходке Дианову сказали. Он приказал чернорабочих к фабрикам поставить. Поберегись, Петр. Я пошел. Прости. Как бы не увидали.
Убежал.
То ли известие не обрадовало, то ли мороз за шиворот забрался, поежился Анисимыч, сдвинул шапку с левой брови на правую, поглядел туда-сюда: идут люди на фабрику. Пять часов утра.
«Ладно!»сам себе сказал и, разгоняя кровь, засеменил к фабрике бочком, постукивая нога об ногу, похлопывая по бокам руками.
Близко к фабрике не подошел. В стороне встал.
В дверяхсторожа, у кого дубина, у кого ломик, а у некоторых оглобли.
Задерживаться рабочим не позволяют. Как кто встанетсрываются, как борзые, и сразу драться.
Возле корпуса прядильщиков метался Тимофей Яковлев.
Стой, ребята! Праздник ведь!
Праздник-то праздник, отвечали ему согласно, мешкали, ругались, но все равно шли в свой прядильный корпус.
«Ладно», сказал себе Моисеенко и подбежал ближе к дверям, чтоб его видели рабочие.
К нему тотчас стали подходить. Набралось человек десять.
Стойте здесь, не ходите на фабрику!
Побежал к боковым дверям.
И тут его узнали, окружили, спрашивали, чего делать.
А ничего не делать! Стойте сами и других не пускайте. Вернулся к главным дверям, а все уже разошлись, кинулся к боковыми там никого.
Еще подошли, узнали, остановились, Волков появился:
Ну чего, Анисимыч?
А ничего! Спишь больно долго. Ступай к главным дверям.
Волков пошел, но скоро вернулся:
Сторожа дубинами гоняют.
Слышь, Анисимыч, сказал кто-то из ткачей. Мы, пожалуй, того, на фабрику пойдем А то ведь, не ровен час, запишут номер, и вместо одноготри дня оттрубишь. Ты не сердись. Ничего, видно, с нашим народом не поделаешь.
Понурились и пошли.
Овцы! Истинные овцы! Анисимыч сорвал шапку и бросил под ноги себе.
Волков поднял шапку, стряхнул с нее снег.
Надень. Простудишься Слышь, Анисимыч, забежим, что ли, ко мне. Ты небось и не завтракал?
Да где уж было Спешил!..
* * *
Истинные овцы! снова взъярился Моисеенко, обжигаясь кипятком, хрупая кусковой сахар.
Не ругайся, Анисимыч. Вишь ведь, предатель сыскался Сторожей нагнали. Я прикинул: у фабрики стоит человек двести.
Их двести, а насвосемь тыщ! Моисеенко решительно запахнул зипунок. Поглядим еще! Может, и вправду не бараны.
На фабрике прошли к станкам Анисимыча, они были уже раскрыты и пущены.
Жена постаралась. Позовем нашихи на третий этаж, в уборную.
Собрались молчком.
Мужиков с дубьем испугались? накинулся Анисимыч на ткачей. Или сил нет у нас, чтоб забор на колы растащить?
Вот что, братцы! крикнул Волков. Ничего страшного, станки и теперь можно остановить.
А потом чего?
Морозов приедет, губернатор, жандармы. Подадим губернатору наши требования. Чтоб на виду, чтоб Морозов не отвертелся!
Тихо! крикнули стоявшие у дверей. Младший мастер идет.
Черт с ним! Застучали в стенку женской уборной:Бабы! Что делать думаете?
Заругались в ответ:
Сами бабы! Вам только кнут покажи, сразушелковые.
Марфа кричит, сказал Волков. Боеваяжуть. Она за собой всех уведет.
В уборную зашел младший мастер Прусаков.
Почему не работаете? Если у вас праздник, так ступайте вон. А собираться запрещено.
Ты, милый человек, сказал из толпы Моисеенко, катился бы отсюда! А то зашибем ненароком.
Все взбудоражены. И вправду зашибут.
Прусаков опустил глаза, постоял и, словно бы вспомнив что-то важное, быстро ушел.
Ура! гаркнули ткачи. Домой!
К Моисеенко протиснулся Ваня-приютский.
Дядя Анисимыч! Я знаю, как погасить газ.
Я тоже знаю как, да ведь высоко, лестница нужна. А станем брать лестницуувидят.
Зачем лестницу? Нас трое. Мы друг дружке на плечи станем и закроем кран. Пусть только передние ряды завернут свои горелки, чтоб не так видно было.
Бабы! крикнул Моисеенко через стену. Быстро заверните горелки в первых рядах.
Началось! Топот ног. Гаснут одна за другой горелки, помещение темнеет, словно пришли сумерки. Мальчишки полезли на плечи друг к другу под коренным краном газа. Ваня тянется к крану рукой. И пала на фабрику тьма
Грохочут в темноте машины, словно поезд в тоннель нырнул. И разом тысячеголосый вопль:
Выходи!
Что делает-ии?!
Выходи!
Не трооонь!
Станки умолкали. Моисеенко бросился на второй этаж выпроваживать людей.
Смелее! Смелее, ребятки!
Бабы, за мнооой! Марфа за грудки схватила какого-то мужичонку. Останавливай машину! Глаза выдерем!
Да как же
Не побаивайсии! И по шее мужичку-то, к дверям его. Со второго этажа Моисеенко скатился на первый.
Сторожа закрыли боковые двери, в главныхдавка. Столкнулся с Волковым.
С прядильного корпуса были двое, просят, чтоб к ним пришли и остановили работу.
Что же вы стоите? Айда! Кто короткую дорогу знает? Ваня-приютский со своими мальчишками тут как тут:
Мы знаем!
Веди!
Прибежали в чесальную.
А ну, ребятки, кончай работу! закричал Анисимыч. Ткачи уже все на улице.
Рядом объявилась Марфа. Высокая, руки длинные, косищи в две руки. Платок сбился, головой тряхнула, косыдвумя золотыми молниями.
Кто хлипенький? Подходи, сопли утирать буду!
Засмеялись. Рванулись, как ребятишки, к выходу, толкаясь, наминая друг другу бока.
А Марфа уже ворвалась в прядильный корпус. Отодрала от машины иссохшую дрожащую прядильщицу.
Чего ты прилипла к ней! Она же, машина твоя, как пауквсю кровь твою высосала. Ступай домой, в зеркало поглядись.
«С такой не пропадешь!» Моисеенко вскочил на подоконник:
Кончай работу! Все уже во дворе! Одни вы шуруете на благодетеля!.
Выходи! крикнул прядильщик Яковлев с другого конца. Никому не позволим нас предать!
Верно! Один за всехвсе за одного. Поошли!
Работа замирала, но как-то не очень уверенно. К Моисеенко подбежали мальчишки:
Дядя Анисимыч, давай завернем газ!
Пусть горит! Теперь не страшно. Выходят. Вон уже в дверях тесно. Обнял Ваню. Спасибо тебе, сынок! Спасибо, ребятки! Великое вы дело сделали.
На фабричном дворе, окруженный толпою рабочих, стоял пристав Пашка Васильев и прекрасным басом рокотал успокоительное:
Ну, разбежитесь вы по домам. А зачем? Да вы и без того нищие.
А то и победней нищих! откликнулись.
Ну вот! А я про что говорю? Не бросили бы работать, у вас был бы лишний рабочий день. Ваши же дети в ноги вам бы поклонились.
Тебе бы на клиросе петь, а ты шашку прицепил! крикнула Марфа из толпы женщин.
Тут прибежал Моисеенко:
Чего холуя морозовского слушать? У него брюхо всегда в сыте! Идемте на старый двор, там нужно остановить работу.
Побежали. И вдругпронзительный женский крик.
Сторожа торопливо, по-волчьи озираясь, били женщину.
Увидели бегущих, пошли было на них, но толпа катилась огромная, неудержимая. Остановились.
Не робей! крикнул Моисеенко.
Рабочие торопливо разламывали забор. Двинулись было, но здоровенный детина вдруг выскочил из толпы сторожей, бешено раскрутил оглоблю. Пустил. Оглобля со свистом пронеслась над Моисеенко, сзади охнул кто-то.
«Неужто специально в меня метил?»
Но это так, мелькнуло.
Марфа с бабами подняла на вытянутых руках избитую: не лицочерная лепешка.
Мужики-и!
Как по сердцу ножом бабий вопль.
И разом толпа рабочих хлынула на толпу сторожей. Захрустели спины под палками. Завыли, теряя человеческое.
Гнали сторожей до конного двора. Моисеенко и сам не понял, как в руках у него оказался мерзляк. Кинул. Зазвенело стекло. В доме торопливо гасили свет.
Да уже и светало.
Моисеенко снял шапку, сунул ее между коленями, обеими руками утирал взмокшие волосы, за ушами и верхнюю потливую губу.
Воинственный пыл уже сошел с него, и он понял вдруг, что произошло. Народ, который час тому назад праздновал труса, увидев палку, теперь сам поднял палку и, сам себе не веря, увидал, что его боятся, от него бегут, что победа легка: надо только налетать скопом, разом.
Мужики! Мужики! крикнул Моисеенко. Довольно зайцев ловить, дело есть. Идемте в красилку. Там работают.
Но красилка уже не работала. Здесь Моисеенко поджидал Волков.
Кое-как вытолкнули бестолочей. Все, Анисимыч! Фабрики Тимофея Саввича стоят. Все.
Поглядеть надо, не спасовал ли кто? Встретимся в Зуеве, в погребке у Терентича.
Тут прибежали с ткацкой:
Наших бьют!
Возле фабрики свалка. Сторожа и чернорабочие пустили в ход ломики, кирки, железные прутья.
Ухнули на свору лавиной. Погнали к реке, на лед. Сбивали с ног, выхватывали злодейское железное оружие.
У Моисеенко был красный большой платок. Проткнул в двух местах, натянул на острый лом. Поднял, грозя стоящим внизу. Толпа над рекой росла.
Чернорабочие и сторожа сбились на льду в кучу и сверху были похожи на пчелиный рой. Рой зашевелился, от него стали отскакивать по одиночке и кучками. И вдруг все там кинулись бежать в разные стороны.
Наших бьют! из-за спины крик.
Кинулись на чугунку, но здесь уже никого.
Моисеенко сел на рельсы, переводя дух, и тут к нему подошла Сазоновна:
Господи, что с тобой?
А чего мне? Устал бегать.
Всюду драки. Говорят, дом Шорина разоряют.
Скверно. Пошли, Волкова найдем. Надо унимать людей.
II
Волкову сдавило грудь, да такложись и помирай. Сплоховали больные легкие. Незаметно отстал от своих ткачей, которые теперь спешили к Главной конторе, добраться до проклятых бумаг. Крючкотворы Морозова работягу бумажными цепями приковывают к машине. У листа бумаги ни веса, ни запаха, а сделай по-своему, не по-писаномув бараний рог согнет.
Волков бочком, обливаясь липким потом, вдоль забора Бумагопрядильной вышел на берег Клязьмы.
Снежные утесы, безмятежно розовые, вздымались по берегам околдованной реки. За рекою бариномсосновый бор; барин, угождая зиме, зеленый мех шубы прячет в густом инее. Зимахозяин на земле, но в небекрасное от гнева, косматое солнце. Ему не одолеть сегодня стужи, да все, у кого глаза, кто затаился в норках, под кореньями, под сугробами, видят его, любят и ждут в силе.
Заглядевшись на солнце, Волков сам не заметил, как передохнул. Воздух проколол легкие, но стихла тупая боль застарелой хвори.
Эй, дяденька!
Волков обернулся: девочка незнакомая, с кружкой, в кружке дымится кипяченое молоко.
Нат-ко, выпей! Мама велела, чтоб ты выпил.
Волков послушно принял кружку из красных ручек девочки.
Ты что без варежек?
Выпей скорей, я и побегу.
Волков пил маленькими быстрыми глотками.
Благодарствую.
Девочка схватила кружку и пустилась бегом в казарму, прижимая локтями с чужого плеча зипунок.
Окон в казарме, как семечек в арбузе, кто-то подсмотрел его немочь.
Ладно! Недосуг загибаться!
Побежал было к Главной конторе, но его осенило:
«Под флаг нужно людей собратьвот что! А то такой тарарам идет».
Над Ореховом не умолкала звень вдрызг разбиваемых стекол. В казарме в дверях стояли, слушали, что творится, дети, женщины, старухи.
Василий Сергеевич, отец наш родной! всплеснула руками крошечная, усохшая до семилетней девочки, бабушка. Чего тебе? Занедужилось, что ли?
Всё хорошо, милые! весело улыбнулся Волков. Мне бы кусок красного матерьялу! С флагом пойду народ вокруг себя собирать. А то ведь иные безобразничают.
Поди к ним! Поди! Крошечная бабушка перекрестила Волкова.
Довели людей до того, что и конец света в радость, выкрикнула молодая женщина с дитем на руках. Кто ж им виноват, хозяевам-то?
Верно, верно! соглашалась старушка. А ты, Василий Сергеевич, все ж поди к ним. Головы-то пусть не теряют.
Мальчишки притащили кусок красного сатина, молоток, гвозди. Шест нашли, тут же обернули материей, прибили.
Спасибо вам всем! Пошел я! Волков принял самодельное знамя. Окруженный толпой казарменных мальчишек, побежал к Главной конторе.
А тамвсе окна навылет, бумаги в воздухе, как голуби, стулья разломанные из окон летят.
Увидели бунтовщики красный флаг, стали подходить к Волкову.
Тот поднял уцелевший стул, встал на него, держа флаг на отлете.
Люди! Братья мои рабочие! Не забывайтесь! Хоть разгромленного теперь не поправишь Помните, вырабочие! Вы серьезные люди, а не разбойники какие. То, что мы здесь разбили в гневе на измывателей наших, не умное дело. Не правильное. А вот то, что мы работу оставили, это дело правильное. Мы, когда спросят нас, почему такое учинили, прятаться не будем. Не виноваты мы в том, что работа стала нам каторгой. Не больно-то мы разжились на работе у Морозова. Жиру не наели. Разуты, раздеты, голодны. Вот награда Морозова за наш честный труд. Нам, братцы, здорово попадет. Сюда и солдат, и казаков пришлют. Что ж! Пускай мы будем в ответе, но другие будут за нас бога молить!
Толпа сокрушенно вздыхала:
Дай-то бог! Дай-то бог!
Под красным флагом шли до казарм за чугункой. От возбуждения, от быстрой ходьбы Волков взмок. Мороз, а у него с висков по белому, как полотно, лицупот ручьями.
Поди-ка ты домой, переоденься! сказал ему Щелухин. Застынешь еслив неделю сгоришь.
Васька, ты здоровьишком не выхваляйся! Ты нам здоровый нужен! насели на Волкова рабочие.
Свернул флаг, пошел в казарму.
Жены дома не было. Переоделся. Хотел чаю выпить, да времени нетв условленное место пора идти, спросить у Моисеенко, что дальше делать.
* * *
Волков ждал Моисеенко в погребке.