Сердце у Анисимыча дрогнуло.
«Надо сходить в библиотеку, подумал, поглядеть, каков народ».
* * *
На следующий день, не откладывая задуманного, Петр Анисимович пошел записываться в библиотеку. Читателей набралось человека три-четыре, зато слушателей человек с тридцать.
Сам он взял «Вестник Европы», сел подальше и не столько читал, сколько поглядывал. Скоро пришел молодой конторщик, чтец, спросил газету «Московский листок» и стал читать собравшимся новую порцию из бесконечного романа о разбойнике Чуркине, стряпню редактора «Листка» господина Пастухова.
Глава была не так уж и плоха, и Моисеенко, отложив свое чтение, стал слушать, вглядываясь в лица рабочих.
«Однажды пристав первого стана господин Протопопов, читал конторщик, благодушествуя за чайком, сидел в своей квартире, размышляя, куда бы отправиться поиграть в пеструшки, как вдруг к нему входит рассыльный и докладывает:
Ваше благородие, мужичок из деревни Дубравы вас спрашивает.
Что ему нужно?
Не могу знать. Тайна какая-то есть до вас.
Пусть войдет.
Немудрый, взъерошенный, одетый в зипун мужичонко ввалился в кабинет пристава, отвесил ему поклон и остановился у двери, выжидая вопроса.
Что скажешь, любезный? спросил его Николай Алексеевич.
К вашей милости с докладом пришел.
О чем такое?
Чуркин в нашей деревне появился.
Врешь ты!
Провалиться на сем месте, правду говорю! Я с ним вчера вместе был.
Где, у кого?
У моего соседа, Василия Федорова Тонкогоон ему сродни доводится, вот об этом и доложить вам пришел.
Спасибо, братец, я тебе за это заплачу.
Если вам угодно изловить его, то надо сегодня ночью, а то, пожалуй, уйдет куда-нибудь.
Непременно, сейчас едем, сказал пристав и приказал запрягать лошадей, а мужичку саморучно налил водки, выдал за труды трешницу и сказал:Поймаем, так прибавлю.
Благодарим покорно, мы не из-за денег стараемся, а больно уж он нам надоел, ваше благородие.
Ну хорошо, ступай на крыльце подожди меня, мы вместе поедем.
Мужичок, почесывая затылок, удалился. Пристав стал собираться в дорогу. Зарядил револьвер и послал в трактир за сотским. Тот явился и получил приказ быть готовым к отъезду»
Чтец сделал остановку для отдыха, а слушатели побежали тотчас в коридор перекурить. Моисеенко тоже вышел со всеми.
Матвей Петров углядел его, поздоровался за руку.
Слыхал? Сильная штука!.. Ты вот грамотный, как думаешь, поймают?
Ткачи с любопытством поглядывали на грамотея из своих: угадает или нет?
Должно быть, это самое, сказал Моисеенко, не поймают.
Так ведьшепнули. Он-то, Чуркин, ничего не ведает. Может, с ночного дела, спит, как ангел.
Матвей Петров возмутился:
Скажут же, ангел. Какой же он ангел, коли разбойник.
Да так, к слову, отмахнулся говорливый ткач и опять пошел в наступление на Моисеенко. Ты вот что, любезный, скажи. Ты и вправду грамотный?
Читаю, пишу, считаю.
А мог бы, как он, на конторщика кивнул, вслух?
Отчего же не могумогу.
Н-да, недоверчиво покрутил головой. Так, значит, говоришь, не поймают?
Не поймают. Коли поймают, роману конец, а это сочинителю Пастухову не выгодно. Ему за каждую газету деньги платят.
Илюха ты, Илюха! похлопывали приятели говоруна по плечам, гасили окурки, откашливались, приглаживали ладонями волосы.
Начиналась новая порция пастуховщины:
«Перед вечером, упомянутая деревня Дубрава, поплыл ровный голос конторщика, расположенная под косогором, показала свои макушки. Пристав приказал кучеру сдержать лошадок и спросил своего соседа:
Где твоя избасреди деревни или с краю?
В середине, ваше благородие. А вы мне позвольте слезть у околицы, а то увидят с вамисо света сживут, а то и избу сожгут. Народ у нас аховый, скажут: доносчику первый кнут, попросил мужичок.
Что ж, можно, слезай, а потом приходи в деревню.
Как не прийти, приду. У Василия Федорова потаенные места во дворе есть. Чуркина, пожалуй, и спрячут/ а я вам все тайники покажу.
Становой пристав в полной надежде на поимку Чуркина въехал в деревню и у первой попавшейся девочки спросил:
Где тут Василий Федоров Тонкий живет?
Девчонка, увидав начальство, вместо ответа дала стрекача и скрылась в подворотне покачнувшегося набок домика.
В окнах избушки показались лица любопытных.
На улицу вышел деревенский староста, указал ему отыскиваемый домик, находившийся не в середине деревни, как донес становому его проводник, а почти что на краю ее.
Собери, братец, несколько крестьян и приведи их ко мне сюда, дал приказ его благородие старосте.
Для каких надобностей? полюбопытствовал тот.
Не твое дело, про то я знаю, тебе что приказано, то и исполняй! крикнул на него становой.
Собрались православные, атаковали по распоряжению начальства домик.
Василий Федоров, который не понимал, в чем дело, обратился к приставу и спросил:
Ваше благородие, чего вы у меня ищете?
Чуркинаон тут проживает.
Да я его и в глаза-то никогда не видел.
Рассказывай мне басни. Говори, где он, весь дом взрою! Ребята, ищите везде, осмотрите чердаки, подполье! Он теперь не уйдет! кричал Николай Алексеевич понятым.
Напрасно беспокоитесь, батюшка! Никакого Чуркина мы и не знаем, ввязалась в разговор шустрая бабенка, жена хозяина дома.
Как не знаете! Он вам родственник!
Что вы, кто это вам сказал? спросил Василий Федоров.
Ваш сосед, Степан Акимов.
У нас в деревне и мужика-то такого нет.
Как нет? Я с ним вместе сюда приехал.
Какой он из себя?
Так, невзрачный, рыженький.
Кто ж бы это был такой? глубокомысленно задал себе вопрос староста деревни. Кажись, у нас рыжих совсем нет.
Он сейчас за околицей остался. Подите приведите его сюда, горячился его благородие.
Мужички отправились по указанию и, возвратясь, доложили:
Не нашли, ваше благородие.
Следовательно, меня обманули, провели, негодяи».
Глава кончилась. Конторщик сложил газету.
Вот, елки-палки! первым вскочил Илюха. Вот вить! Вот оно как!
С носом пристав-то! выкрикнул восхищенный Матвей. Как он ему: «Провалиться на том месте, я с ним вчера был». А сам трешницу взял, и поминай как звали.
Загалдели, замахали руками, гурьбой пошли за конторщиком, спрашивая о чем-то. Настроение у всех лучше не надо: как жепристава провели.
Моисеенко поднялся было следом, но не пошел. Вгляделся наконец в содержание «Вестника Европы». Сразу бросилось в глаза: «Стенька Разин», драматическая хроника».
Открыл, прочитал первые строки и забыл обо всем на свете.
Разин говорил:
Хоть церкви хороши,
Но в них нельзя жить постоянно людям,
А потому и строить их не след,
Пока в домах повсюду недостаток.
Палаты вашихитрая постройка,
Я видел их, хоть сам в них не живал,
Но на Руси от стариков слыхал,
Что, кто в палате каменной селится,
В том сердце тоже в камень обратится.
Вот что надо вслух читать! обрадовался находке своей Петр Анисимович.
II
Вдруг пошел по фабрике слух: приехал молодой хозяин фабрику на свой лад переделывать. Штрафы отменяются, старых продавцов из фабричных лавокдолой: проворовались; старых директоров фабрик и мастеров-шкуродеровдолой. Кто по совести работает, тому и платить будут как положено, по совести. Сколько выработаешь, столько и получишь.
Слухи ползли, а Савву Тимофеевича что-то никто ни разу не встретил, и в доме хозяйском огней как будто не прибавилось.
А между тем слухи были не совсем ложны.
Савва Тимофеевич жил в эти дни на загородной даче, километрах в двадцати от Орехова, на Клязьме.
В конце июля выпали сильные, с грозами дожди, и теперь в сосновых борах, распирая землю крепкими, хрустящими шапками, выбирались к свету в великодушном множестве белые грибы.
Савва не показывался на фабрике. Фабричный инспектор Владимирского округа доктор Песков где-то подзадержался, и Савва ничуть об этом не горевал. Отшельничать ему позволили только одни сутки, а на вторые прибыло общество. Директор правления Никольской мануфактуры Михаил Иванович Дианов с женой и двумя хорошенькими дочками, Анастасией и Варей.
* * *
Катались на лодке по Клязьме.
Белый песок дикого пляжа под луною мерцал и светился. Сосновые боры, неподвижные, черные, когда река поворачивала вдруг, тоже мерцали.
Как луч на броне! сказала тихо Варя. Вы поглядите, борэто словно воинство, поднявшееся в полночь из-под земли.
До полночи еще два часа, улыбнулся Савва.
Ах, как вы не понимаете! При чем тут часы? Этообраз! Вы, наверное, не любите и не понимаете стихов.
Отчего же? «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том»!..
Оставьте! Не смейтесь! Как вам не стыдно! вскричала, рассердившись, Варя.
А я не смеюсь. Я люблю это: «У лукоморья дуб зеленый»
Любите на здоровье.
Господи, давайте помолчим! попросила жалобно Анастасия.
Помолчали.
Нет, я не могу! воскликнула Варя. Я не могу молчать! Такая лунаи без поэзии!
Я поклоны творю пред иконою
И не слышу, как сладко поют
Соловьи за решеткой оконною,
В том саду, где жасмины цветут
Но когда, после долгого бдения,
Я на одр мой ложусь, на меня,
Сладострастием вея, видения
Прошлой жизни встают ярче дня.
Вот вам! Вот! И вы, конечно, не знаете, перу какого поэта принадлежат эти удивительные строки.
Савва медленно развернул лодку, поглядывая то на серебряный хвост за кормою, то на сердитую Варю.
Ладно, сказал он, чтобы заслужить вашу милость, я тоже прочитаю стихи.
Голос у него был с хрипотцой, прочитал он не громко, но вкладывая в слова стихов весь тот сумбур, которым гудела его круглая, крепкая голова, и потому стихи прозвучали странно, до того странно, что обе девицы всполошились.
В этом «совсем мужике» было столько загадочного, столько серьезногоупаси бог, не о деловитости речь, а о высшей духовной серьезности, что им тоже ничего не оставалось, как влюбиться. А прочитал им Савва следующее:
Нет, нетнаш путь иной И дик и страшен вам,
Чернильных жарких битв копеечным бойцам,
Подъятый факел Немезиды;
Вам низость по душе, вам смех страшнее зла,
Вы сердцем любите лишь лай из-за угла
Да бой петуший за обиды!
И где же вам любить, и где же вам страдать
Страданием любви распятого за братий?
И где же вам чело бестрепетно подъять
Пред взмахом топора общественных понятий?
Нет, нетнаш путь иной, и крест не вам нести:
Тяжел, не по плечам, и вы на полпути
Сробеете пред общим криком
Чьи же это стихи? спросила виновато Варя.
Аполлона Григорьева.
Григорьева?
К сожалению, теперь это забытый поэт.
Еще! Пожалуйста, еще что-нибудь. Если помните
Над тобою мне тайная сила дана,
Этосила звезды роковой.
Есть преданьесама ты преданий полна,
Так послушай: бывает порой,
В небесах загорится, средь сонма светил,
Небывалое вдруг иногда,
И гореть ему ярко господь присудил
Но падучая это звезда
Давайте устроим сейчас дома гадание, предложила Анастасия. Сейчас самое время вызывать духов.
И вызовем вашего Григорьева.
«Э, черт!»выругался про себя Савва.
Он ловко и быстро причалил к берегу, помог девицам выйти из лодки.
Так что же, погадаем? опять спросила Анастасия.
Нет, сказал Савва. Я не люблю.
Молча проводил растерявшихся девиц.
Разбудил кучера, приказал везти себя в Зуево, в игорный дом.
Вся дорога была лесом, и Савва с удовольствием поглаживал в кармане щеголеватую рукоятку револьвера.
«Дуры восторженные!»выругал он девиц, чтобы поставить на этом происшествии точку.
Тащиться ночью лесомне лучшее времяпрепровождение, но сидеть одному или, еще хуже, с этими птахамион не мог.
Наконец засветились огни фабрик.
Слышно было, как стучит машинное сердце его владений. Работала ночная смена.
Переехали мост.
Зуево.
Прокатил мимо спящих деревянных домиков. Через окна был виден теплый свет лампад.
К «Приюту весны»? спросил кучер.
Нет. Туда, где играют.
По берегам тракта, выводившего из Зуева на Владимирку, стояли знаменитые зуевские увеселительные дома. Они процветали вдали от московской полиции, ибо своей откровенной мерзостью притягивали самые тугие кошельки.
Хозяин игорного дома, некий Лачин, был в ту ночь в настроении. Играли довольно крупно и в то же время пристойно.
Савва взял карту, но ставку сделал совершенно мизерную. Лачин, который теперь все свое внимание уделял отпрыску властителей местечка, улыбнулся не без ехидства. Савва проиграл и тотчас полез в бумажник и поставил все, что у него было с собой. Прокатился по залу шепоток, наступила соответствующая моменту тишина, подняли карты. Выиграл отпрыск.
Он взял выигрыш. И сразу же покинул картежников.
Сыграл на китайском бильярде. Опять по маленькой. И опять первую игру проиграл.
И снова были поставлены все деньги. И сновавыигрыш.
Не желаете ли на настоящем бильярде? предложил Лачин. У меня прекрасный, совершенно новый бильярд. Как раз для такого случая.
«Для какого такого случая?»подумал Савва и согласился.
Хозяин почтил гостя и сам сыграл с ним.
Подыгрывая Савве, он предложил ставку самую ничтожную и выиграл, но так, что партнеру должно было показаться: виновата судьба.
Вторую? Глаза у Лачина выражали подобострастие и готовность.
Нет, сказал Савва. На сегодня хватит. Буфет у вас есть? Чаю хочу.
Пожалуйте. Лицо у Лачина стало вежливым и ледяным.
В нем закипела ненависть к сильным мира сего. «Мерзавец! Молокосос! Приехал, сорвал куш в две минутыи чаю захотел!»
Господа! обратился Лачин к игрокам. Скучно, господа! Не угодно ли со мною, на бильярде? Ставлю десять тысяч.
Это был вызов Савве, но тот словно бы и не слышал. Даже и не обернулся.
Угодно! откликнулся вдруг пожилой (ему бы внучат нянчить) полковник.
Все игры тотчас прекратились. Были сделаны ставки: на полковника и на Лачина. Игра пошла.
Видимо, слишком большое возбуждение Лачину вредило, а может, он заманивал, но проигрыш был полный, безнадежный.
Ставлю еще десять! сказал он так спокойно, словно уже вернул проигранные деньги.
Но и вторая партия осталась за полковником.
Сорок тысяч!
Бильярдне карты, блистательный игрок Лачин нарвался на игрока выдающегося. Он проиграл сорок тысяч, но остановиться уже не мог.
Мы не эти! приговаривал он, кивая в сторону буфета. Мыистинные игроки. Природные-с.
Следующей ставкой был игорный дом, и через полчаса его новым хозяином стал неизвестный москвич-полковник.
Кажется, пропал, слабо улыбался гостям белый как снег Лачин. В маркеры теперь. Если возьмут.
Возьму, серьезно пообещал полковник.
Ан нет! вскричал вдруг Лачин. Нет-с, мы еще продолжим. У меня еще есть шансик.
Что же вы можете поставить? спросил полковник.
Жену, сударь! Собственную! Красавицу!
Творилось совершенно неподобающее и немыслимое, но никто не захотел вмешиваться.
Полковник пожал плечами:
Приведите вашу жену сюда. Пусть она знает.
Лачин метнулся было, но госпожа Лачина вышла из буфетной. Очень красивая, в черном бархатном платье. Ей, видно, сообщили о проигрыше мужа. Вышла, села у окна, спиной к залу.
Вот-с прошептал Лачин и мелко засмеялся. Так что извольте!
Игра была самая ничтожная. Кий у Лачина срывался. Дважды подряд промазал. Наконец все было кончено.
Едемте отсюда! Жена Лачина встала с кресла, взяла полковника за руку и увела.
Зацокали по булыжнику подковы тройки.
Игроки спешили разойтись.
Да нет же, господа, оставайтесь! уговаривал их Лачин. Уверяю, ничего такого не позволю. Не подведу. Я же маркером оставлен. Вы ведь слышали.
Из буфета вышел Савва. С нехорошим любопытством разглядывал Лачина. Потрогал карман с раздувшимся бумажником. Усмехнулся и пошел на улицу. На мосту через Клязьму вытащил пачку ассигнаций и бросил на дорогу.
Кому-то нынче счастье привалит, сказал кучер.
Савва не ответил.