- Пан спят, - сказал женщина, и Ярема понял, что перед ним служанка, и сразу забыл свою несмелость и робость, сразу же стал паном, гордо выпрямился, положил обе руки на автомат, строго сказал:
- У меня важное письмо для пана, проводи меня или позови его, да мигом!
- Пан спят, - повторила женщина, не чувствуя, видимо, никакого почтения к неожиданному пришельцу.
- Может, мне самому пойти поискать хозйина? - угрожающе спросил Ярема.
Мешал словацкие слова с польскими и украинскими, но женщина хорошо понимала его, как понимали в этом глухом закутке между тремя странами всех, кто владел одним из трех названных языков. Постояла немного молча, как бы размышляя, потом неохотно сказала:
- Хорошо, - я пойду скажу пану.
- Я пойду с тобой, - сказал Ярема.
- До туда нельзя.
- Даже если нельзя, я должен пойти. Показывай.
Женщина пошла впереди. Отворяла одну дверь за другой, много дверей отворяла, шла по ступенькам, миновала теплые, полные застоялых запахов комнаты, привычно обходила мебель, о которую Ярема больно стукался то боком, то плечом, то локтем, наконец привела его к двери, перед которой остановилась и тихо молвила:
- Туда нельзя.
- Зови, - велел Ярема.
Женщина тихо постучала в дверь, Ярема добавил, стукнул в гулкое сухое дерево ручкой автомата. В спальне заскрипела кровать, что-то там засопело, недовольно забормотало, потом шлепнуло об пол, тяжелое и неповоротливое, зашлепало к дверям, щелкнуло ключом, и на женщину и Ярему повеяло сонным теплом и нездоровыми испарениями жирных тел.
Кто-то другой зажег в спальне свет, и в светлом ореоле большой комнаты с двумя кроватями посередине, полными белых перин, вырисовывалась перед Яремой толстая туша хозяина, красномордого, с бычьей шеей, с выпуклыми глазами. Хозяин кутался в красный халат с венгерскими шнурами, уставился на пришельца с автоматом.
- Грабители? - спросил так же спокойно, как перед тем спрашивала женщина.
- У меня к вам письмо, - ответил Ярема, удивляясь и завидуя этим людям, которые даже о грабителях могут говорить с таким спокойствием.
- Письмо? - хмыкнул красномордый. - И вы не могли подождать с ним до утра? Черти бы вас забрали с вашими письмами и автоматами.
Ярема молча вынул конверт, врученный ему Кемпером, и подал хозяину. Тот высвободил руку из красных складок халата, недоверчиво взял конверт, посмотрел на него, отшатнулся, прохрипел:
- Святые угодники, от Игнаца!
- У меня раненый товарищ, которому надо помочь, - сказал Ярема, - это он передал письмо
Здоровяк не слыхал его слов, разорвал конверт, поднял листочек бумаги к глазам, глотал все, что там было написано, перечитал раз, второй, опомнился:
- Что?
Ярема повторил о раненом товарище, который передал письмо. Но тот опять не слушал.
- Игнац! - вскричал он. - Мамочка, ты слышишь? Игнац!
Рядом с ним стала, выплыв из белого хаоса перин, неохватная женская фигура, глухо простонала:
- Игнац, дитятко!
Через полчаса Ярема, переодетый еще в довоенный кожушок Игнаца, ехал пароконными санями по тем самым улицам, которыми он перед этим крался, как зачумленный, сидел рядом с самим хозяином, невольно завидовал умению толстошеего править лошадьми
- Пан Вацлав? - спросил толстого словака штабсарцт, когда они с Яремой нагнулись над ним. И словакг даже забыв высказать свое разочарование по поводу того, что нашел в лесу не собственного сына, а неизвестного немца с простреленной ногой, послушно ответил:
- Да, именно Вацлав. Здвига Вацлав, к вашим услугам.
- Я рад приветствовать вас, господин Вацлав, - торжественно сказал Кемпер, сказал как раз тогда, когда словак, понуждаемый подмигиванием Яремы, осторожно подсунул под спину немца свою широкую, что лопата, руку. - Я приветствую вас от имени
Ярема невольно позавидовал уверенности штабсарцта. Тот чувствовал себя господином положения, он не хотел выказать всей плачевности ситуации, в которой оказался вместе со своим молодым другом, он уже становился командиром, он приветствовал от имени От чьего имени, черт его возьми со всеми печенками!
- От имени европейской демократии, - продолжал Кемпер, - за которую так доблестно сражается ваш сын.
- О, - только и просопел словак, неся вместе с Яремой немца к набитым пахучим сеном саням.
- Вы знаете немецкий? - спросил пана Вацлава Ярема.
- Еще бы не знать, - ответил тот и обратился к штаб-сарцту по-немеики: - Ваши слова порадовали мое отцовское сердце.
- И сердце истинного словака и демократа, надеюсь, - бледно усмехнулся Кемпер.
- Вы появились своевременно, господа, - сказал толстый пан Вацлав, - в наш закуток так редко долетают настоящие европейские ветры, нам тут тяжело, вы не можете себе представить, как трудно нам тут, но и мы кое-что делаем, мы тоже готовимся, вы появились удивительно своевременно, ибо мы
«Вот те на, - подумал Ярема, укрывая штабсарцта, - только выскочили из одного, попадаем в другое. Эти сонные недотепы что-то здесь готовят и ждали только нас. Снова стрелять?»
- Мы знаем, мы все знаем, - заверил пана Вацлава штабсарцт, повергая Ярему в новое изумление (что бы он мог знать, три года просидев под землей, попивая бан-деровский самогон да добытый контрабандой ром!). - Мы желаем вам успеха, вся Европа смотрит на вас, мы с удовольствием поможем вам нашими советами, хотя перед нами стоит и более важное задание
- А Игнац? - спросил словак. - Вы знаете о нем?
- Мы все знаем, раз отыскали вас. Наш путь пролегал не через ваше местечко, но мы умышленно сделали крюк, чтобы передать вам письмо от сына и вдохновить вас на борьбу.
- Да, да, у нас уже все готово, - забормотал пан Вацлав, - все только ждут.сигнала, мы получаем известия из Праги и Братиславы, со дня на день мы ждем, чтобы выступить, коммунисты будут устранены от власти, власть опять будет в руках у порядочных людей, вновь воцарится имущественная справедливость, наши предприятия станут вновь принадлежать нам, истинным хозяевам, а не голытьбе. Вы меня понимаете Такой подарок судьбы для меня, господи Я просто растерялся
- Не надо теряться, - подал голос из-под теплого одеяла, которым укутал его Ярема, Кемпер, - мы еще поговорим с вами обо всем подробно, я только попросил бы вас никому не рассказывать о нашем приходе, так как у нас чрезвычайно важная. миссия, сами понимаете: связь между Западом и Востоком, шаткий мостик, по которому могут пройти лишь отважные Нам довелось преодолеть множество преград. Одинокому бойцу всегда неизмеримо труднее
- Вы не будете одиноким у меня, - заверил его пан Вацлав, - клянусь здоровьем моего Игнаца
- Благодарим вас, пан Вацлав, благодарим и надеемся, что наше общее дело
Ярема был в восторге от ловкости Кемпера. Упасть с гор и сразу же отыскать в этой оболыпевиченной стране своего единомышленника, да еще такого болвана, который готов отдать с себя последнюю сорочку для какой-то мифической демократии, - разве это не чудо! И это здесь, а что же тогда будет в Германии!
12.
Он повел Гизелу в переулок, где тускло поблескивал черный «мерседес)) довоенного выпуска. Машина была без опознавательных знаков, без флажка, без обезьянки на ветровом стекле. Ничто не указывало на то, что автомобиль принадлежал американцу.
- Вы меня обманули, - сказала Гизела, вздрагивая от холода. - Никакой вы не американец, а просто ди-пи, перемещенное лицо.
- Не буду убеждать вас еще раз, - равнодушно зев-пул Кларк.
- А ваша фамилия? Вы не сказали мне своей фамилии.
- Выбирайте любую, например: Вуд.
- Где вы живете?
- В Германии.
- А вообще?
- Вообще - нигде. Куда пошлют - там и живу. Солдат.
- Вы солдат?
- Почти.
- Наверное, офицер.
- Ну, офицер.
- Лейтенант? Капитан?
- Не имеет значения. Можете называть меня хоть генералом Эйзенхауэром.
- Вы хотите меня заинтриговать. Весь вечер интригуете. Начиная с нашего странного знакомства и
Он отпер машину, открыл дверцу, ждал, пока Гизела сядет, слушал ее болтовню, спокойно обошел машину, сел за руль, завел мотор.
- Все-таки - куда мы поедем? - спросил безразлично.
- Отвезите меня домой, - в голосе Гизелы звучало разочарование. Еще никогда не попадался ей такой слизняк. Не мужчина, а настоящая баба. И подумать только: как все обещало успех - и как кончилось! Отвращение к самой себе переполняло Гизеле грудь. Оказывается, достаточно час побыть с серым человеком типа Кларка, и жизнь может тебе опротиветь, если и не навсегда, то на добрый месяц, а то и годы. С откровенным презрением поглядела женщина на своего спутника. Тот молча вертел руль. Был сосредоточен, спокоен, не замечал ее взгляда, не пытался подмигнуть или улыбнуться хорошенькой спутнице, как это сделал бы на его месте каждый мужчина, не жевал резину, как делали почти все американцы, которых она знала.
- Дайте хоть сигарету, - не выдержала Гизела.
- Возьмите у меня в правом кармане, - чуть подвинулся к ней Кларк.
Она полезла к нему в карман, ощутила рукой тепло его тела, натолкнулась пальцами на такое каменно-твер-дое бедро, что от неожиданности даже отдернула руку, бедро показалось ей совсем голым, не прикрытым тонкой тканью, от него ударила упругая сила, которая разбудила в Гизеле бывшую теннисистку, шаловливую восемнадцатилетнюю девчонку, которая протянула молодому доктору Кемперу ракетку со словами: «Подержите, пока я поправлю прическу».
- Послушайте, - удивленно промолвила она, - да вы - спортсмен?
- И спортсмен, - так же меланхолично ответил Кларк.
- Вы страшно занудливый тип! - не вытерпела Гизела. - Почему вы ко всему добавляете «и»?
- Чтобы приохотить вас к новым вопросам. Когда я говорю «и», вы думаете: «А еще что?» и спрашиваете меня вновь, я снова отвечаю вам с «и». Так мы оба втягиваемся в игру, как будто взрослые дети.
- Зачем вам втягивать меня в игру?
- Заметьте, что втягиваюсь также и я.
- И что?
- И когда уже по-настоящему втянешься в игру, то выпутаться трудно, считайте, что и не выпутаться.
- Вам не удастся меня запутать.
- Тут главное, чтобы запутался я.
- Тогда что?
- И уже тогда я запутаю вас.
- Это звучало бы угрожающе, если бы я не была абсолютно безразличной к вам.
- Не надо категорических решений. Лучше давайте уточним, куда мы едем?
- Кажется, мы условились: вы везете меня домой. Он свернул к бровке, остановил машину. Гизела еще успела заметить, что это улица Сорока Святых. Напротив светилась витрина аптеки Гартмана. Гартман тоже был в армии, но уцелел и вернулся домой, сразу же принявшись за свое аптечное ремесло, несколько раз он встречал Ги-зелу, сластолюбиво улыбался ей, звонил даже домой и напоминал номер своего телефона, чтобы обращалась к нему при малейшей надобности, ибо для него не может быть большей чести и радости, как послужить такой роскошной молодой женщине. Быть может, из-за таких, как Гартман, плюгавых счастливчиков, она и возненавидела постепенно своего мужа. Почему он не уцелел, почему не вернулся к ней, почему бессмысленно погиб где-то на Востоке, оставив ее одну среди гартманов и нахальных американцев. Почему?
Майор тем временем выключил мотор, неуловимыми движением положил ей руки на плечи, быстро притянул к себе и умело, грубо, как-то остро поцеловал в губы. Она отталкивала его, упиралась руками в грудь, отворачивала голову, а он не отрывался, пиявкой всасывался в ее губы, прижимал все крепче и крепче. Потом так же внезапно отпустил ее и отодвинулся на свое место без малейших следов взволнованности на лице.
- Вы - идиот, - всхлипывая, проговорила Гизела. - Посреди города, на освещенной улице Там аптека Гартмана, нашего давнишнего знакомого
Американец (теперь она почему-то обрела уверенность в том, что он американец) молчал.
- Слышите, вы! - прошипела Гизела.
- Поедем? - вяло поинтересовался майор. Молодая женщина не выдержала. Поникла головой, залилась молчаливыми слезами. Оплакивала всю свою короткую, бессмысленно-суетную жизнь, жизнь без надежд и просвета. Плакала так горько и так жалобно, что самая бессердечная душа пожалела бы ее. Но майор сидел неподвижно. Подождал немного, увидел, что женщина не унимается, включил мотор, спокойно тронулся с места.
Гизела плакала до самого дома. Дорога показалась ей далекой и длинной, как вечность. Не хватило слез, чтобы окропить всю дорогу от центра города до Биненсдорфа, где стоял двухэтажный белый дом. Сухие всхлипывания раздирали ей грудь, еще никогда не было жаль Гизеле самое себя так, как сегодня, опять вспомнила мужа, опять прокляла его в мыслях и возненавидела за то, что погиб, не сумел спастись.
Майор остановил машину, вышел, открыл дверцу с той стороны, где сидела Гизела.
- Прошу.
Она посидела еще мгновение, склоненная на согнутые в локтях руки, надеялась, что он хоть подаст ей руку, поддержит ее. Кларк стоял вытянувшись, безразличный и скучающий. Их игра кончилась там, у аптеки Гартмана, закончилась нелепо и трагично для Гизелы, да в конце концов и нужна ли была ей игра?
Женщина выпрямилась, гордо вышла из машины, не глядя на Кларка, направилась к входным дверям своего дома. Тогда, как будто его укололи, американец подскочил к Гизеле и пошел рядом, стараясь придерживаться ее шага. Она не замечала его. Прекрасно-высокая в своей гордыне, считала его пигмеем. Презирала и ненавидела майора. Чтобы не будить служанку, открыла сумочку, стала искать ключ от двери, остановилась. Американец подошел к самой двери, с любопытством (впервые за вечер появилось в его фигуре любопытство!) приглядывался к белой мраморной доске справа от входа. Быстро достал из кармана военный американский фонарик - длинную блестящую трубку с рефлектором на конце, направил желтый сноп света на белую доску, прочитал вслух: «Этот дом принадлежит доктору Вильфриду Кемперу, погибшему в концентрационном лагере Аушвиц. Находится под покровительством союзнических военных властей».
- Так, - промолвил майор, - оказывается, я недооценивал вас. Как вы раздобыли эту доску?
Теперь настал черед помолчать Гизеле. Посмаковать молчанием так, как перед тем смаковал он. Удивляется? Пусть! Интересуется? Ну что же! Собственно, и рассказывать нечего. Просто имела знакомого американского капитана из Милитери Гавернмент. Показала ему несколько писем Вильфрида из Аушвица. Аушвиц? Аушвиц. Концлагерь? Концлатерь. Муж не вернулся домой? Не вернулся. Значит - погиб в концлагере? Погиб. Что же еще надо? Капитан из Милитери Гавернмент имел все формальные основания считать Гизелу вдовой узника концлагеря и, следовательно, взять ее и ее собственность под милостивое покровительство союзнических военных властей, а если добавить к формальному праву еще и фактическое положение вещей, вследствие которого капитан некоторое время пользовался милостивым женским покровительством неутешной вдовы, то уж никак не приходилось удивляться появлению на доме фрау Кемпер белой мраморной доски, которая должна была служить молодой женщине надежным укрытием от бурных ветров послевоенной жизни.
- А что говорят об этом вдовы настоящих концлагерных узников? - полюбопытствовал Кларк, беря Гизелу за руку и не давая ей отпереть дверь. Она молча высвободила руку.
- Понимаю вас,- не смущаясь, сказал майор.- И знаете что? Наверное, я переночую в вашем доме. Надеюсь, вы не станете возражать?
Ключ, который Гизела пыталась вставить в отверстие, со звоном удал на каменные плиты. Майор нагнулся, подал его женщине.
- Иногда вы можете быть даже галантным? - не вытерпела та.
- Чту вдов концлагерных узников, - ответил майор. - Надеюсь, что у вас, как у заслуженной вдовы, работает телефон?
- Он работал и тогда, когда я еще не была вдовой.
- Прекрасно. С вашего разрешения, я позвоню.
- С моего разрешения
Гизела отперла дверь, но не открывала ее. Майор пришел ей на помощь.
- Я долго искал именно такую, как ты, - прошептал он, сгребая ее в железные объятия.
- Сумасшедший! Ты разбудишь служанку! - пробовала она отбиться от него, но пробовала только для вида. Знакомое сладостное бессилие уже заливало все ее тело, и с радостью ощутила, как твердая мужская грудь прижимается к ее груди, давит, гнетет, сминает.
13.
Пан Здвига терся-мялся, не говорил ничего определенного, но дни шли, а нужных людей, хоть и обещал, не находил, и Кемпер стал уже нервничать. «Мой дорогой пан Вацлав, - слабым, но не лишенным зловещих ноток голосом обращался он к промышленнику, - не заставляйте меня думать, что вы не хотите нам помочь». «Помилуй бог, помилуй бог! - испуганно махал толстыми руками пан Здвига. - Такие люди, такая радость Я все для вас» «Не надо всего, - ласково останавливал его Кемпер,- речь идет только о том, чтобы нас перевели через границу. Неужели она у вас так плотно закрыта? Или у вас нет уже своих людей там, где они должны быть?» «Непременно, - краснел пан Вацлав, - непременно» И терся-мялся, как тот купец, что стесняется слупить с вас, как с родного отца, а продешевить тоже не хочет.
Ярема, отогревшийся и откормленный в уютном доме пана Здвиги, не слишком торопился снова отправляться в странствия по снегам да границам, но в то же время чувствовал и неопределенность их положения, знал, что только в Германии обретут гарантированный покой, надеялся на своего арцта, как на нерушимую стену, потому попробовал переговорить с паном Здвигой с глазу на глаз, по собственной инициативе.