Сердце у меня екнуло. Уж не дело ли Турбока? Я отошел в тень, чтобы скрыть свое волнение от попа.
Вообще-то это тайна исповеди, но для такой тайны нет канона. Знаешь ли, что было на совести у несчастного Беры Банкира? А то, что Бера Банкир всем лгал. Бедняга, оказывается, подделал не кредитки, а удостоверение, за это и был арестован.
Ничего не понимаю. Выходит, подделывать кредитки более почетно?
Бог его знает, народу это почему-то внушает уважение. По их понятиям, здесь надо ловкость иметь и соображениеуж коли кто избрал такое ремесло, значит, человек не последний. Греха особого они тут тоже не видят: никого ведь не убудет с того, что кредиток станет больше, чем было, вот если б их стало меньшетогда другое дело. Если человек на этом попадется, его только пожалеют. Не везет, значит, бедняге. Это дети, дружище, дети во всеми в хорошем и в дурном, только так и можно к ним относиться.
Мне хотелось навести разговор на дело Турбока, и я сказал, указывая на местные шедевры изобразительного искусства:
Такими ужасами только детей пугать. Не обижайся, но будь я министром культуры, непременно учинил бы в твоей церкви большой иконоклазм и не оставил бы здесь ни единой картины, кроме вон того всевидящего ока на арке. Ты только взгляни: ведь каждому бы казалось, что Бог взирает прямо на него, не стой между ним и оком Божьим все эти ужасы времен Торкемады.
Лихо, дружище, а ведь, говорят, здесь попадаются и настоящие сокровища. Большой алтарь, к примеру, расписывал какой-то чешский художник еще во времена Марии-Терезии. Его имя есть в hictoria domus, некто Пжибричка или что-то в этом роде, в общем, я помню, что похоже на «апчхи».
Небось какой-нибудь странствующий школяр из словаков, впрочем, это неважно; коли работы хороши, надо отправить их в музей, а не пугать в церкви детей и беременных баб.
И на это я тебе отвечу. Крестьянская эстетика гласит: «не то красиво, что красиво, а то красиво, что нравится». Возьми, к примеру, этого несчастного Турбока. Его Святой Рох только что из рамы не выходил. А местным жителям он пришелся не по вкусу. Это, дескать, просто человек, вроде нас. В общем, чуть до революции не дошло, спасибо, доктор сжалился и намалевал новые головы за один вечер. После этого я не разрешал Турбоку ни к чему прикасаться. Мадонну, писанную с Мари Малярши, я даже внести в церковь не рискнул, так на чердаке у меня и хранится, а то мои прихожане, пожалуй, вытолкали бы меня взашей. А ведь что за картина! Поглядишь на неесловно ангельское пение услышишь.
Итак, кончик нити моего романа был у меня в руках. Прясть дальше будет не так уж трудно: художник мечет бисер перед свиньями.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что от Семи холмов остался один, так как остальные давно распаханы. Но и с этим, единственным холмом меня ожидала Масса хлопот: он принадлежал девяти хозяевам. На мое счастье, он не был засеян, ничего кроме чертополоха да цикория здесь не росло, так что придраться вроде было не к чему.
С восемью из девяти не было никаких хлопот. Все они отвечали звонарю, обходившему их по моей просьбе, что по ним, так хоть бы этого холма и вовсе не было. Зато девятый заявил, что землю свою корежить не даст.
Звали этого достопочтенного венгра Марта Цила Петух. Господь сотворил его Мартоном, но окрестили его Мартой в надежде на то, что женское имя избавит от службы в армии кайзера.
Поп передал Циле Петуху, что ждет его у себя. Последовал ответ, что это никак не возможно, потому как у него срочное делонадо починить бочонок для выжимок. Это в июне-то, когда виноград только-только завязался!
Я так и знал, что с ним будет мука, рассмеялся поп, делать нечего, придется нам самим навестить старого бесстыдника.
Старый бесстыдник, надо полагать, ожидал нашего визита, так как стоял у калитки. Не станет порядочный человек ни с того ни с сего торчать у калитки в одиннадцать часов утра, даже если его зовут Мартой. Во всяком случае не станет стоять поперек дороги, так что ни одной живой душе ни пройти, ни проехать.
Приветствия наши он принял благосклонно, как и предложенную мною сигару, а вот о раскопках и слышать не хотел.
Не могу я энтакого дозволить, чтоб землю мою корежили.
Как это «корежили», черт побери? сердито поинтересовался поп. Как вы это себе представляете?
Так ить про энто мне как раз и неведомо. С этими словами Марта поглубже натянул шляпу. (Широкополая шляпаудобная штука: не поймешь, что у человека на уме.) Почем я знаю, чего энтому барину у меня в земле занадобилось? Пущай барин мне сперва на энто ответит.
Я в двух словах поведал ему, что есть наука археология; школьный попечительский совет наверняка заплатил бы за такую лекцию в двойном размере. Марта Цила Петух тоже был вполне удовлетворен.
Энто я понял. Таперича пущай барин мне расскажет, чего ему в моей земле занадобилось?
Я взглянул на попа в полном отчаянии. Пусть попробует образумить своего прихожанина. Кому же, как не ему, знать, где таится разум за этим непрошибаемым лбом?
А что, ежели он найдет короля Аттилу! Это ведь и вам слава!
Нам энто ни к чему, Марта покачал головой. Пущай барин поищет короля Аттилу у себя в землице.
Прикурите-ка, отец, я протянул ему горящую сигару, глядишьи поймем друг друга.
Вот за энто спасибочки, старик кивнул и пристроил свою, незажженную сигару за тесьму на шляпе, мою же, горящую, сунул в рот и принялся быстренько докуривать. Я ить зла на барина не держу, да только меня и без того налогами обклали.
Ну и что с того?
А то с того, что возьмут да и спросят с меня налог за энтого самого короля Аттилу, коли он у меня в землице найдется. Пшли вон, чтоб вам пусто было!
Последнее относилось не к нам, а к двум чумазым поросятам, пытавшимся во что бы то ни стало потереться о Мартины ноги. Но означало это явно то же, что щелчок шпорами во время аудиенции у короля: нам предлагалось удалиться с богом.
Послушай, обратился ко мне Фидель, когда мы покинули достойного потомка гуннов, тебе непременно нужно копать на его участке? Может, хватит остальных восьми полос?
Все не так просто, дружище. Что, ежели само захоронение приведет нас к земле старика? Скажем, граница перережет пополам скелет. Не оставлять же голову Аттилы в земле!
Тогда пошли к нотариусу. Уж он-то вправит старому обормоту мозги.
Нотариус оказался человеком большим и толстым. Мы застали его на веранде. Одет он был весьма символически, но все же задыхался от жары и без конца отирал лысину пестрым носовым платком.
Прошу, господа, прошу, закричал он, увидев нас, я уж давненько вас поджидаю, господин председатель, дошел до меня слушок, что гостить у нас изволите, вот я и подумал, что буду иметь удовольствие.
До сего дня меня называли председателем один раз в жизникогда делегация пчеловодческого общества вручила мне почетный диплом. Признаться, такое обращение довольно приятно. Чувствуешь себя как-то сильнее, значительнее, увереннее. Никогда бы не подумал, что сюда может дойти слух о моих скромных отличиях.
Присаживайтесь, господа, нотариус подвинул нам два плетеных кресла. Осторожно, господин председатель, не порвите брюки, там гвоздь торчит. У нас, у бедных вдовцов, вечно в доме что-нибудь не так. Фидель, милый, там, внизу в буфете, в той коньячной бутылке, где прошлым летом был «котнарь».
Последние слова были обращены к попу, который направился в контору, явно чувствуя себя здесь как дома. Угадать, что он ищет, было нетрудно. Надо полагать, он был здесь частым гостем: стоило ему войтизапела канарейка.
«И здесь романтика! улыбнулся я про себя. Попа еще можно понять, но для деревенского нотариуса, к тому же вдовца, канарейкистранное увлечение».
Однако романтика канарейками не ограничивалась. На столе в расписном мезётурском кувшине красовался огромный букет полевых цветов. Причем не тех, что продаются на городских базарах и всегда напоминают мне медведей-попрошаек из зоологического сада. Это были настоящие цветы-дикари, которых горожанин не знает даже понаслышке. Растрепанные алые черноголовники, лиловый вербишник, крупные белые вьюнки, желтые, как сера, звездочки ослинникавсе это в обрамлении пронзительно-зеленых листьев курослепа. Тот, кто собирал этот букет, не боялся забредать в воду по колено.
Цветы собирал не я, а моя приемная дочка, улыбнулся нотариус, словно прочитав мои мысли.
Кто бы ни собирал, вкус у этого человека отменный. Я сгреб в кучу облетевшие лепестки, прилагая все силы к тому, чтобы на сей раз нотариус не прочитал моих мыслей. Ибо думать я мог только одно: ну и странная, однако, деревняна каждого барина по приемной дочке. Несчастный Турбок, должно быть, тоже называл Мари Маляршу приемной дочкой.
Поп нашел коньячную бутылку, в которой прошлым летом был «котнарь». Ныне в ней была абрикосовая палинка. Я отважно опрокинул стаканчик.
Что скажете, господин председатель?
Что тут скажешь? Я сказал так: хороша, сразу видно, что своя. Мне всегда казалось, что это высшая похвала абрикосовой палинке.
С чего бы это? обиделся нотариус. Она из Кечкемета, с коньячного завода.
Чтобы загладить вину, мне пришлось опрокинуть еще стаканчик. После третьего у меня стали гореть уши, и мы выпили на брудершафт. А после четвертого вернулись к повестке дня.
Так, дружище, теперь я займусь этим мужиком, заявил нотариус и крикнул, высунувшись в окноГосподин Бенкоци, будьте любезны, позовите сюда Марту Цилу Петуха. Да передайте, чтобы шел тотчас, а не то я пошлю за ним жандарма.
Не дури, братец, перепугался я, не нужно причинять старику неприятностей, он ни в чем передо мною не виноват, в конце концов, земля-то его по праву.
Не вмешивайся, братец, отмахнулся нотариус, тебе вообще лучше уйти, пока я буду вести переговоры. Если ты не против, посиди пока в беседке, оттуда все слышно. Фидель, будь любезен, проводи.
В беседке трудился стройный юноша с маленькими черными усиками и пышными черными волосами. Перед ним стоял столик на козлах, на столике лежала регистрационная книга, на книгешикарная охотничья шляпав качестве пресс-папье. Приняв во внимание все это, а также бриджи, нетрудно было угадать, что черноволосый молодой господинне кто иной, как помощник нотариуса. Я непроизвольно взглянул на его конечностик счастью, проклятие Андраша Тота Богомольца не возымело силы. Руки и ноги молодого господина были на месте.
Благослови вас бог! приветствовал его поп. Чем занимаемся, юный Бенкоци?
Молодой человек вскочил, в смятении захлопывая книгу.
Документацию проверяю, ваше преподобие. Он поспешно стряхнул пыль со скамейки одним из документов. Извольте садиться. Разрешите представиться: Элемер Бенкоци, помощник нотариуса, гусарский лейтенант в отставке.
Мы пожали друг другу руки и сели; завязалась беседа, но какая-то натянутая. Поп был довольно холоден, помощник нотариусаугрюм, кроме того, он не снимал левой руки с регистрационной книги, словно оберегая от всякого встречного и поперечного деликатнейшие государственные тайны. Вскоре он и вовсе откланялся, зажав вместилище государственных тайн под мышкой. Стоило ему уйти, как взгляд попа смягчился.
Совсем неплохой парень этот малыш Бенкоци, но дуралей ужасный. Вообразил себя поэтом и теперь без конца чего-то сочиняет, то новеллу сочинит, то драмуи все это вместо того, чтобы сдавать право. Пари держу, он и сейчас прятал в книге какую-нибудь рукопись. Только прошу тебя, не говори нотариусу, он и так зол на мальчишку за дурость, тем более они в каком-то родстве.
Не беспокойся, я не болтун, успокоил я попа, сказав чистую правду. (Именно поэтому с романом мне будет нелегко.)
Подул ветер и извлек из-под скамейки листок бумаги. Я нагнулсяс виду листок напоминал один из документов. Лиловые чернила, красивый почерк. Начиналось так: «Поверь, мой ангел, я подобен безумцу, проклятому богом; в гордом одиночестве скитаюсь я среди людей, словно в джунглях, с тех пор как погас для меня луч путеводной звезды. Одно лишь служит мне утешениемне в один день возвели пирамиду Хеопса»
Это мог быть отрывок в драматическом родев таком случае автор явно претендует на премию Телеки,но мог быть и черновик письма. А если так, то юноша очень талантливый враль: взять, к примеру, то место, где он утверждает, что скитается среди людей, словно в джунглях. Нам с Андрашем Тотом Богомольцем доподлинно известно, где скитается юный безумец вечерами. Впрочем, не будем болтать лишнего и сохраним это в тайне даже от его преподобия.
Я поспешил спрятать найденный мною «документ» в карман, тем более что с веранды донесся резкий голос нотариуса:
Мне сообщили, что вы снова закапываете пшеницу.
Пшеницу? Энто как же? Ить у меня одна только рожь и посеяна.
Пшеница, рожьмне все едино. Вот бумага, здесь все написано, а кто писал, тот своими глазами видел.
Быть того не может: он грамоте не обучен, устами дядюшки Марты торжественно возгласила сама правда.
Одним словом, вы признаете, что закопали рожь?
Ничего я не признаю.
Тем хуже: раз так, мне придется устроить обыск; коли рожь найдется, вам не поздоровится.
Ищите себе на здоровьичко, коли надомогу пособить.
В вашей помощи не нуждаемся. Тайник ваш и без того известен. Здесь сказано, что вы зарыли рожь на Семихолмье.
Что ж, может, оно и так. Коли господин нотариус говорит, я спорить не стану. Заодно и земельку мне распашете, а я потом дыньки посажу.
Послышалось веселое шарканье. Мне отчетливо представилось, как торжествующий Марта Цила Петух торопится к выходу.
Постойте-ка! крикнул нотариус ему вслед. Уж не думаете ли вы, что я сам стану искать поденщиков в самую страдную пору? Найдете в деревне десять человек, не занятых работой, и приведете их завтра в шесть утра к Семи холмам. Сто пятьдесят крон в день, без кормежки. Все ясно?
А как же, ясно. Шарканье послышалось снова.
Постойте-ка! А денег у вас хватит, чтоб заплатить поденщикам? Это ведь, если не ошибаюсь, выйдет что-то около двадцати тысяч.
Видимо, нотариус поразил Марту Цилу Петуха в самое сердце. Он пробормотал что-то, но слов мы не разобрали.
Уж не думаете ли вы, что венгерское государство станет раскапывать вам землю под дыни за свой счет? Вот я и говорю: дорого вам ваша рожь обойдется, даже если не отыщется.
Старик опять пробормотал что-то, но до нас снова донеслись только слова нотариуса.
Про то, что утро вечера мудренее, вам лучше знать. По мне, ложитесь хоть сейчас, а к утру чтоб десять человек были на месте. Можете идти.
Марта, спотыкаясь, побрел к калитке, а нотариус тем временем вперевалку направился к нам.
Я пригласил бы вас отобедать, друзья, но теперь вам нужно спешить домой, потому что Марта Петух с минуты на минуту будет у Фиделя. Не тревожься, теперь он станет кротким, как ягненок.
(Писать об этом в романе я, пожалуй, не станучего доброго, обвинят нотариуса в злоупотреблении властью. Как бы до парламентского запроса не дошло. Вот вам, мол, деревенский судия, который тиранит мужиков, как во времена Йожефа Этвеша.)
Несчастная жертва и в самом деле уже поджидала нас, сидя на пороге в тени туи. Вид у Марты был не запуганный, а скорее снисходительный. Ни один городской директор банка не сумел бы говорить в столь покровительственном тоне.
Я туточки, барин, заново все обмозговал. Аттила так Аттила. Я и людей сам подберу. Меня-то они скорее послушают, нежели городского, вроде вас. Двести крон в день, без кормежкии к завтрему в шесть утра десять мужиков как один на месте. Ну чего, по рукам, что ли?
По рукам. Пятьдесят крон с носа за посредничествоэто еще туда-сюда. Но в отместку я решил слегка припугнуть старика.
Надо поставить в известность господина нотариуса, так положено.
Ну-ну, вам-то лучше знать, как и что, старик пожал плечами, но явно растерялся.
Дойдя до калитки, он обернулся и поманил меня чубуком:
Знаете, что я надумал: чего вам таскаться к господину нотариусу по энтой жаре-то, я сам ему объявлю, чего надо. Мы скажем, будто землю я копаю, а вы только так, поглядеть захаживаете. Вы уж мне поверьте, так оно лучше будет, ить наш нотариус, он такой человек, что возьмет да и приберет все сокровище к рукам.
Какое такое сокровище?
А вот то самое, что вы откопать задумали. Оно, конечно, люди мы бедные, что и говорить, но какой-никакой умишко имеется. Не Аттила вам нужон, понятное дело, а сундук с деньгой. Ну и бог в помощь, да чем скорее, тем лучше!