Я подумал, когда вошел в твой кош и увидел тебя.
Женщина опасливо поглядела на своих сыновей.
Не бойся, они будут гонять табуны. Богатырь отстегнул от пояса длинный кривой кинжал, подал его женщине. Когда Салават Юлаев умрет, когда его рука не будет подымать меч, отдай этот кинжал ему, сказал он.
Мне некому отдавать, у меня никого нет.
Видишь, кругом ночь. Не было бы такой ночи, не было бы меня. Есть ночь, будет и другой.
Женщина встала.
Я подою кобылиц, сказала она и вышла из коша.
Вышел и богатырь. Он снял узду и седло с своего усталого коня.
Иди гуляй!
Конь заржал, ткнул мордой хозяина и радостно замешался в табуне.
Женщина доила кобылиц. Салават ходил среди табуна и хлопал коней по крутым бокам, по гибким шеям, точно хозяин.
Женщина подоила кобылиц, разложила костер и сварила мяса. Она взяла богатыря за руку и ввела в кош, поставила перед ним свежий кумыс и хлеб.
Ешь!
Сама села рядом близко и доверчиво, будто был то не великий мятежник Салават, а мирный пастух, ее муж. Когда они кончили есть, женщина сказала:
Ложись спать.
Салават расстегнул пояс с пулями, повесил на стену меч, снял сапоги и лег, как мирный башкирин.
Утром, когда зазвенели колокольчики и табуны пошли в лес, из коша на поляну вышел Салават Юлаев. На нем были сапоги, пояс с пулями, меч, за плечом ружье. Только не было с ним кинжала, он оставил его висеть в коше.
За Салаватом вышла женщина, она спросила:
Где твой конь?
Я его пустил в табун.
Возьми из моего табуна лучшего коня.
Салават поймал за гриву молодого коня, надел ему узду, седло и прыгнул в него.
Кинжал отдай ему! сказал и тронул поводья.
Конь рванулся, но богатырь заставил его идти шагом, потому что женщина держалась за стремя и шла рядом. Она проводила богатыря до тропы, там он обнял и поцеловал ее, потом поднял нагайку и умчался.
Все шло своим чередом. Каждый день из-за гор подымалось солнце и вечером падало за горы. Ночью над горами бродила луна. Дни становились все горячей, ветер жарче, но лесные холодные ключи были по-прежнему студены.
Каждый день молодая башкирка выходила на поляну и ждала, что появится перед ней богатырь Салават Юлаев и, пусть хоть на одну ночь, снимет свой меч, ружье и сапоги. В Башкирии все приходит из-за гор солнце и дождь, гроза и ветер, друг и недруг. И осень пришла из-за гор. Пожелтели леса на вершинах, посыпался сухой лист в долины, в озера и ключи. Пожелтели липы, под которыми стоял кош, налетел дождь, мелкий, холодный и надоедливый; ночью, как вор, подкрался мороз. Вдова Узенбаева сложила кош и переехала в деревню на зимовье.
Зима долго с посвистом и гиканьем плясала по башкирским деревням, вокруг изб, под окнами. Пургами и голодом унесла она много телят и баранов, а потом издохла сама. Долго по горам и оврагам лежали остатки ее трупа последние снега. С веселым шумом пробежали реки. Вдова Узенбаева собрала свои табуны и раскинула кош на той же поляне, как и в прошлом году. Ее два маленьких сына подросли за год и начали ходить за стадами, а в коше на коврах лежал третий, совсем маленький сын Салават.
Когда стада расходились по полянам и по горам, когда мать оставалась одна со своим маленьким Салаватом, она брала его на руки, садилась на поляне и кого-то ждала. Маленький Салават лежал на коленях у матери и перебирал ее желтые бусы. Мать приносила с собою шерсть, чтобы прясть ее, но пальцы не хотели работать. Она приносила платок и бисер, но и шить бисером не хотели пальцы. Она слушала далекие колокольчики своего табуна и под их звон слагала песню:
В ту ночь над горами сияла луна,
Когда он в меня посеял семя.
Каждую ночь над горами луна,
А он не зайдет в мой кош.
Кому на грудь положу свои усталые руки?
Кто спутает мои сиротские волосы?
Перед кем поставлю холодный кумыс?
Кто мне скажет: «Люблю»?
Сидела вот так Узенбаева на поляне и пела свою песню над засыпающим Салаватом, как перед ней появился сам богатырь.
Она вскрикнула и бросилась ему на шею, а он спутал ее черные волосы.
Потом она взяла его за руку и подвела к сыну, который спал на траве.
Твой, сказала она, маленький Салават.
Отдай ему кинжал!
Отдать кинжал?!
Да. Скоро моя рука уронит меч.
Только тут женщина заметила, что богатырь в пыли и чем-то обеспокоен. Его конь был загнан, он поджал ноги и закрыл глаза.
Пойдем в кош, я положу тебя на ковер и принесу свежего кумысу, звала башкирка.
Принеси мне сюда кумысу и дай коня из своих табунов.
Я пригоню лучшего коня. Зайди в кош. Останься на одну ночь!
Ночью я должен быть там.
Она еще просила его зайти в кош, но он не зашел. Тогда она принесла ему кумысу, и он выпил большую чашку; своего усталого коня расседлал и отпустил в лес, себе же поймал свежего коня из табуна Узенбаевой.
Она опять провожала его, держась за стремя.
Иди в кош! сказал он. Зверь унесет маленького Салавата.
Она обняла богатыря и сказала ему слова своей песни:
Кому на грудь положу свои тоскующие руки?
Кто спутает мои обиженные волосы?
Перед кем поставлю холодный кумыс?
Кто мне скажет: «Люблю»?
Он молча снял ее руки со своих плеч и уехал. Она шла обратно к своему кошу и плакала.
Вечером, когда из-за гор вышла молодая, с полуприкрытым лицом луна, на поляну приехали царские солдаты, зашли в кош и стали спрашивать, где мятежник Салават Юлаев.
Салават? Вот Салават, женщина протянула к ним маленького сына.
Это не тот. Мы ищем преступника, что с Емелькой Пугачевым бунтует. Он недавно уехал в этот лес.
Не видала.
Коня он не менял у тебя?
Не понимаю, башкирка беспомощно развела руками.
Коня, коня! У него конь замучен вконец.
Да чего с ней разговаривать, поищем!
Перерыли в коше все ковры, сундуки, искали в лесу, потом выпили бурдюк кумыса и уехали.
Вырос Салават Узенбаев, сын Юлаева, и стал большим охотником. Его братья пасли табуны, летом ставили кош, зимой уезжали в деревню, а он редко приходил домой. Бродил по горам за косулями, загонял оленей, стрелял в горных орлов. Когда он приходил домой, мать садилась рядом с ним и спрашивала, кого он бьет. Он рассказывал ей, из мешка доставал шкуры, и мать дивилась на них.
Опять когда пойдешь? спрашивала она.
Скоро, утром пойду.
На кого пойдешь?
На Яман-Тау бродит большой медведь. Ходили на него разные охотники, ходили облавой, а он все жив. Теперь пойду я. Дай мне этот кинжал, попросил сын.
Нет, в другой раз, отказала мать.
Он висит здесь все время. Это кинжал нашего отца?
Да, твоего отца.
С ним бы я пошел на медведя, у него хорошая сталь.
Нельзя.
И он ушел без кинжала, на Яман-Тау повстречался с медведем и убил его; шкуру, громадного и злого зверя принес матери.
Зачем тебе кинжал? Ты и без него убил.
Но завтра обязательно дай, я пойду на кабана.
Нет, сын.
Когда же я получу его?
В свое время.
И сын ушел на кабана без кинжала своего отца. Его пригласил на охоту большой начальник. Кабаны близ Яман-Тау встречались редко, только в иные годы они приходили целыми семьями из более южных мест. Но их ждали здесь не только привольные пастбища, но и беспрестанные погони, облавы, и кабаны становились свирепы. Они были страшнее того медведя, которого убил Салават Узенбаев на вершине Яман-Тау. Начальнику хотелось убить большого старого кабана, который ходил вожаком целого стада. Начальник обещал большую награду тому, кто убьет. Салават Узенбаев, хотя и запрещает закон правоверному мусульманину прикасаться к поганому зверю, пошел на охоту: он хотел получить награду и принести своей матери, а потом получить кинжал.
Вернулся Салават с пустым мешком, он бросил в кош ружье, привязал собаку и пошел в лес. Мать догнала его и остановила:
Пойдем сядем на ковер. Я принесу кумыс.
Я ничего не хочу. У него было бледное лицо и дрожали руки.
Ты не убил кабана? Ничего, убьешь в другой раз.
Я убил его.
Хорошо, чего же беспокоишься?
И не получил награду. Они украли у меня и кабана и награду.
Кто украл?
Начальник.
Пойдем в кош! настойчиво звала мать.
Нет, я буду здесь.
И он остался на поляне, и мать осталась с ним.
Начальник сказал, что убил он, когда моя пуля из моего ружья расколола кабану череп. Начальник был к кабану спиной, он бежал от зверя и бросил ружье, но все кричали, что убил он, и жали ему руки. А я стоял в стороне, и надо мной смеялись: «Жаль тебя, Салават, твоя пуля попала в дерево. А за это не дают наград». «Моя пуля попала в зверя», сказал я. «В зверя?» «Да. Мне не надо наград, отдайте мне моего зверя». «Салават, ты сошел с ума, мы все видели, как твоя пуля попала в дерево». «Расколем кабану череп, достанем пулю, она моя». Они смеялись, взяли кабана и уехали. Я хотел убить начальника, но у меня не было больше пуль. Я все равно убью его.
Пойдем в кош! звала мать.
Я не хочу кумыса.
Пойдем, я расскажу тебе про отца. Она взяла сына за руку.
Они сели на ковер. Мать спросила:
Завтра ты пойдешь на царского начальника?
Я больше не пойду на орлов и медведей, я буду бить начальников.
Тогда привяжи его к своему поясу, мать подала сыну кинжал, и слушай!
Она рассказала ему про ту ночь, когда в ее коше ночевал великий Салават Юлаев и над горой бродила луна.
Выбери из моих табунов лучшего коня и поезжай. Если устанет рука и этот кинжал будет тяжел для нее, привези его ко мне!
Сын взял лучшего коня из табуна своей матери и уехал.
Проходили годы, старела мать, не могла уж бисером вышивать платки и перебирала шерсть. Видела она, что стада сыновей стали меньше. В коше лежал целый мешок колокольчиков, которых не на кого было надеть. Слышала старуха звон топоров, которыми вырубали башкирские леса. Чаще в ее кош заходили нищие певцы и пели, что гибнет Башкирия. Все берут у башкирина: лес, степь, стада, волю. Оставили башкирину один курай, на котором он может плакать о былом. Пели в тех песнях, что нет у башкир богатырей, некому поднять меч.
Остался один Салават Узенбаев, сын Юлаева, но много у него врагов, сильны они, и скоро он сломает свой кинжал.
С берез и осин падали кровавые листья. Однажды пришел в кош старухи Узенбаевой слепой курайса. Он сел на ковер и заиграл на тростниковой дудочке, вырезанной еще его дедом, когда над Башкирией веяли вольные ветры.
Играл и пел он, что слава павшим в неравном бою, слава кинжалу и руке, которые поднялись против тысяч.
Слава Салавату Узенбаеву, сыну Юлаева. Его рука сразила трех царских прислужников, которые, свирепы, как кабины. Ему в Сибири приготовили могилу и погнали его туда, но он отбился от конвоя и умер вольным орлом.
На нем нельзя было сосчитать всех ран, и каждая сочилась кровью. Он все время держал в руках кинжал своего великого отца; когда потекла последняя капля, он отдал его мне, слепому курайсе. Тогда я был зряч и ходил без поводыря. Я закопал Салавата на горе Иремель. Там вольный ветер. Я запомнил его последние слова: «Отнеси кинжал к матери» и пять лет хожу по Башкирии, во всех кошах каждой женщине пою эту песню. Многие плакали, но ни одна из них не сказала: «Я мать».
Курайса кончил, а мать заплакала и запричитала:
Ты нашел ее, слепой курайса, перед тобой мать, которая слушала твою песню сердцем. Положи кривой и длинный кинжал моего мужа и моего сына со мной рядом. Кому я отдам его? Мои сыновья пастухи, они привыкли держать кнут, а не кинжал.
Слепец отвернул полу и положил кинжал на ковер.
Ночью, при луне, в другом коше курайса пел свою песню, к которой прибавил, что нашлась женщина, которая сказала: «Я мать». Но ей некому отдать кривой и длинный кинжал, ее дети пастухи.
Я, слепой курайса, буду ходить и искать по всей Башкирии смелого орла, который возьмет кинжал в свою руку. Я буду искать пять лет, десять, буду искать всю жизнь, при смерти отдам свой курай поводырю и скажу: «Ищи!» Неужели не найдется руки, когда есть кинжал, неужели в Башкирии нет сердца твердого, как сталь?
Ходил слепой курайса по деревням и кошам Башкирии, но не было смелой руки и твердого сердца. Висел кинжал в коше Узенбаевой. Позвала она раз своего сына-пастуха и сказала:
Я вижу, как убывают твои стада. Скоро наступит вечер, когда ни один бык и ни один конь не вернется к нашему кошу.
Мать, чего ты хочешь? испуганно спросил сын.
Твой брат старше, он будет пасти табун, а ты возьми кинжал и ступай. Теперь в Башкирии один брат должен быть пастухом, а другой воином.
Сын взял кинжал и ушел, но он не знал, кого бить, где подстерегать, и через три дня вернулся в кош.
Где кинжал? спросила мать.
Там, сын отвернул полу бешмета.
Ты держал его не в руке, а на привязи, как собаку?
Я пойду гонять табуны, моей руке тяжела сталь.
Иди. И седая голова матери печально опустилась.
Сын ушел к табунам, а кинжал стал ждать другую руку, которой не тяжела сталь.
Умерла старуха Узенбаева и сказала перед смертью своей снохе:
Будет сын охотник, отдай ему кинжал.
Не родилось у снохи охотников, все сыновья пошли то ловить рыбу, то рубить лес купцам и гнать его по реке Белой. У них уже не было стад, не ставили они по летам кошей, а жили в деревне Мурсалимкино на отлете, в старой и гнилой избе.
Умерла и эта Узенбаева, сказала своей снохе:
Отдай кинжал сыну, который подымет руку за Башкирию!
Ждала мать такого сына, а они рождались, недолго жили и умирали. Пришли такие времена, когда дети башкир рождались будто затем, чтобы тотчас умереть.
Живет теперь старуха Узенбаева одна. Нет у нее ни стад, ни детей. Висит на стенке кинжал, почернел он и заржавел, давно его не держала ничья рука. Не ходит по Башкирии слепой курайса, не ходит и его поводырь, не поют они песню про кинжал Салавата Юлаева, и забыли башкиры, что есть он. Редко кто вспомнит его, а если вспомнит, то непременно скажет:
Тяжел он для нас. Салават Юлаев богатырь был.
Пришел Бурнус в деревню Мурсалимкино, постучал к старухе Узенбаевой и сказал:
Пусти меня ради великого богатыря Салавата Юлаева.
Старуха открыла дверь и слепнущими глазами посмотрела на молодого башкирина.
Кто тебе сказал, что был в Башкирии Салават? спросила она.
Мой отец, у которого отняли степь, у которого нет больше табунов. Моя мать, у которой все дети ушли работать на купцов. Кто мне сказал? Старый лошман Садык. Пустая степь, вырубленные леса они сказали. Дай мне кинжал великого богатыря!
Может, глаза твои боятся крови? Знай, у кого кинжал, у того на руках и кровь.
Когда мои глаза испугаются крови, я принесу кинжал обратно.
До вечера Бурнус отдыхал в избе старухи Узенбаевой; когда потемнело небо и угас последний солнечный луч, он вышел на дорогу. Под полой его рваного бешмета был спрятан кинжал великого Салавата.
Спал Мелеуз, закутанный в туман и прохладу наступающей осени. Усталый Бурнус сидел в избе своего отца. Старик закрыл Коран и слушал сына, который рассказывал, как на берегах Белой и Камы мучится башкирский народ.
Им все-таки платят деньги, а ты, Бурнус, ушел сказала мать.
Ушел и никогда больше не вернусь, не возьму багор, чтобы гнать чужие плоты. Я пойду с ним! и молодой башкирин положил на стол кривой и длинный кинжал. Теперь он сверкал Бурнус прочистил его и наточил.
Куда пойдет Бурнус? прошептала непуганая мать.
Скажите всем, что в моей руке гнев самого Салавата Юлаева.
Как будет жить твой отец и твоя мать?
Аллах вам поможет.
О, аллах, он не дает хлеба, он не приготовил правоверным башкирам другой степи и табунов. Сын Бурнус уходит! запричитала старая башкирка. Бурнуса посадят в тюрьму и уведут в Сибирь! Я постелю ему последнюю перину из мягкого пуха. Спи, Бурнус, может, ты полюбишь дом своего отца.
Мать, не стели перину, я не буду спать дома. Вот деньги. Сын отдал остатки своего заработка. Закрой дверь, я больше не постучу в нее.
Взял кинжал, спрятал его под халат и пошел.
Бурнус, возьми Коран! отец протянул книгу.
Читай его сам! Правда давно переселилась из Корана в кинжал, отозвался сын и вышел. Отец остался с протянутым вслед ему Кораном.
Бурнус прошел по пустой улице Мелеуза к дому каштана Магомета Гафарова и попробовал открыть ворота, но они были закрыты на цепь, и злой спущенный пес бегал по всему двору. Оглядел Бурнус высокий забор, что вокруг дома, и понял: не попасть ему ночью к Гафарову, высок забор, а сверху он еще утыкан длинными стальными иглами.