Да не мудруй ты, не плети сеть, а выкладывай прямо подряд! буркнул на него Юшка. Любишь подъехать обиняком.
Ладно, мы и подряд умеем. Значит, первый номер ко второму, второй к третьему. Мне бы такую ошибочку, как у тебя, завидки берут! Прижмешь ее к сердцу вместе с мамой Рыбак сладко зажмурился.
Ну-ну! поторопил его мятежник.
Это первый номер. А теперь слушай второй. Тоже ошибочка, только иная, к сердцу не прижмешь ее. Приезжает в наш завод паренек молодой, усы у него чуть-чуть всходят. Поступает паренек в контору кем-то, но не в этом сердцевина и интерес, а в том, что привез он жену, красавицу несказанную, каких и у директоров заводских не бывало. Много чего произошел я, но красавицы такой не видывал. Приехали они чуть ли не из самой Москвы краснокаменной. Живал я в ней и скажу, что красного камню там больше чем белого, и напрасно величают ее белокаменной, больше подходит к ней краснокаменная.
«И зачем, дивуется народ, с такой красотой в нашу глушь явились?»
Гудит завод про них; на плотину, куда они гулять выходят, и стар и млад сбегаются.
Аж сам Ивашка-урод сходить и поглядеть нарядился, да не успел, как подходит к моей землянке паренек и с ним красавица его. Я сразу смекнул, что она это, не видавши до того, определил.
«Дедушка, говорит паренек, перевези нас в завод. Пошли мы гулять и далеко забрели».
«Я на ловлю собрался», говорю им.
Тут она сама ко мне:
«Перевези нас, а потом на ловлю. Мы тебе пожелаем счастья и удачи».
Согласился я, ссунул дощаник в воду, и поехали. День был далеко не на исходе, солнце распалилось озорное, играет на веслах, горит в воде, когда я ее весельцем трону.
Глядела-глядела красавица на весла да на брызги и говорит:
«Как брильянты. Вот бы меня осыпать ими! Встала она в дощанике, голову закинула, глаза в небо, и шепчет, как бы во сне. Всю, всю осыпать В волосы, вокруг шеи, на платье, на руки Миша, ты хотел бы?»
«Я же обещал».
«Ах, обещал? Но мы живем скоро три месяца, а у меня нет ни одного. Нет первого, когда же будет много-много, как звезд?»
«Успокойся и садись, а то лодка перевернется».
«Я хочу стоять под солнцем и вся в брильянтах, а они будут играть всеми цветами земли. Дедушка!»
«Ась?»
«Здесь по берегам попадаются брильянты?»
«Попадаются, сам находил».
Я это заливаю, чтобы она распахнулась передо мной. У нас за все-то время штуки три нашли.
«Находил? Скажи, где они?» и тянет ко мне руки.
«Везде. Искать надо».
«Мы искали и ничего не нашли».
Так-то, думаю, вот зачем вы около озера шатаетесь. И приехали, может, за брильянтами? Ничего они не понимали, ничего. Думали, что самоцветы, как шишки, под каждым деревом.
«Ты покажешь нам, пойдешь с нами искать?» А сама готова обнять меня, целовать, горбуна-урода. Вот ей как загорелось!
«Глаза у меня сдали, слепну я, и ничего мне не найти».
«Жаль, как жаль Если поискать, то и найти можно?»
«Люди находят».
«Дедушка, укажи нам такого человека, который знает. Мы тебя наградим».
Схватила она мою руку и давай прижимать к своей груди. Я одурел от этакого счастья, грести бросил, и поплыл наш дощаник в сторону.
«Вера, Вероника, кричит ей муж, нас зальет, мы потонем!»
А она не слушает и бормочет:
«Скоро, завтра Я приду, ты не уезжай никуда. Я приду утром».
«Утром нельзя, такого человека поискать надо».
«Ну, вечером».
«Вера! Нас заливает!» мечется муженек.
Вода и впрямь плеснулась ей в ноги, тут только красавица опомнилась и села.
Свез я их, сам домой, забыл про ловлю, сел на берег и думаю:
«Где мне взять такого человека? Я и сам, не будь уродом, пошел бы в поиски ради такой красавицы. Я ведь тоже красоту понимаю, и сердце у меня есть». Но тут подфартило, набежал на меня один лётный, и перевез я его в завод.
Приехали мы и прямо к ней на квартиру. Выходит муженек. Я говорю ему:
«Супруга ваша кучилась мне об одном человечке».
«Ну как, как?» а сам дрожит, руки и плечи прыгают, в лихорадке человек.
«Могу предоставить окончательно».
«Скоро ли? Когда?» Паренек готов заплакать.
«Хоть сейчас. Вот он».
«Он?»
«Да, я могу вам помочь и супруге вашей сделать удовольствие, говорит мой молодчик, только повидать её необходимо».
«Нельзя».
«Надо бы от самой услышать, каких ей камешков».
«Она больна, в постели».
«А что приключилось?» спрашиваю я. У меня появилось искреннее сочувствие к красавице, больно уж хороша она была.
«Нервы, все нервы. Скажите, чем вас отблагодарить?»
«Ничего не надо. Рыбак Ивашка не корыстный человек».
Так мой молодчик, не видавши красавицы, отправился в тайгу с муженьком искать брильянты.
Миновало денечка два, сижу я на бережку, любо мне, как падают в озеро с осин красные листья, только вижу, что тропкой из завода бежит ко мне женщина, та самая красавица. Вид у нее в небрежности, и ясно мне: не совсем она здорова.
«Где он? Куда они ушли?» говорит красавица.
«В тайгу, а куда доподлинно не знаю, тайга велика».
«Поведи меня к ним».
Я качаю головой.
«Не могу больше ждать», и заплакала.
Увел я ее в свою землянку, отлежалась она, и отвез в дощанике домой.
«Сходи в тайгу и спроси: скоро ли?»
«Ладно, схожу», обещаюсь, а какой я ходок! На озере в дощанике туда-сюда, а тайга не по моим ногам.
Приходила она ко мне еще раза два, а потом бац весть: нашли-де в тайге молодого паренька, лежит с перехваченным горлом.
И сдумалось мне, что паренек этот муженек красавицы, только держу я свою догадку про себя. Дощаник на озере колышется у моих ног, подергивает цепь, точно просится: «Поедем»
И поехал я в завод, встретил там красавицу, а она припала к моему уху и шепчет:
«Не ходил? Не искал?»
«Искал».
«Ну что, видел, как он?»
«Видел, и недавно, вчерась только».
«Нашел?»
«Нашел много, скоро вернется и осыплет тебя», вру я.
Засияла она от моих слов.
«Мне он что-то никаких вестей не шлет»
«Сам явится, обрадует».
Пошла она от меня и запела, пошел я от нее и закачал головой. На выходе из завода встречается мне телега, лежит в ней кто-то завернутый в брезент, а за телегой стража, и один из нее говорит мне:
«Слыхал? Мертвое тело нашли. Писарек один из заводской конторы убежал он».
«Не обознались?»
«Какое! В лицо весь завод знает. Жена есть».
«Эх, горькая»
Приехал я в свою землянку, одолели думы, работа из рук вон. Только и знаю, что сижу на берегу и слушаю, как шелестит сухой лист, опадая.
Кто убил, дознались? спросил Юшка.
Дознавались, мучили сколь дней меня, я ведь компаньона покойничку подыскал, а не дознались. Компаньон-то как ушел в тайгу, так и не показывался. Может, его дело, может, и не причинен он.
Схоронили покойничка, овдовела красавица. Говорят, за те дни слез пролила не меньше этого озера. Да о ней беспокойства нет у меня, найдет себе дружка, он ей слезы высушит.
Начал уж я забывать про эту историю, сижу у землянки, правлю сети и любуюсь, как рыба в озере плещется. На затылке глаз у меня нету, ну, я и не видал, как подошел он ко мне сзади и гаркнул в самое ухо.
«Здорово, человек божий-убожйй!»
Повернулся я, а там не кто иной, как сам компаньон упокойничка.
«Чего испугался? спрашивает. Вари-ка уху да грей чай. Я голоден, как стая волков зимой».
«Куда идешь? Извел кого-нибудь?»
«Убил кого, про это мы на небе господу богу скажем, а иду куда, это и сам бог не должен знать».
Куда денешь человека? Пришлось мне варить уху и чай. Он у меня и заночевал. Лежим мы вдвоем у костра, я с одной стороны, он с другой, и глядим друг на друга через пламень. В глазах я хочу разглядеть человечью душу.
«Чего, Ивашка, в лицо мне заглядываешь?» спрашивает он.
«Душу твою открыть хочу».
«Трудно, она у меня не открывается».
Пришел он в наши места лет десять тому будет, молодым парнем. Ходил слушок, что убёг он от кары, но мы здесь не придаем этому значения.
Гляжу я на него и не пойму, кто же миром правит, кто дает жизнь человеку и указывает путь. Господь ли бог, нечистые ли силы, али простой случай. Скажем, тот же молодчик. Если и сам бог его творил, то нелегко он ему достался. Красавец, молодец молодцом, а что силы, а ловкости один медведя берет. За ночь полста верст уйдет, и весел и здоров, после этого хоть плясать. Лицо у него прямо святое, доброе. Думаешь: вот человек, слова грубого не вымолвит, а глаза ну прямо младенец! А хвать на деле душа у него, может, черная, вроде шахты. Сплошь черная, серого пятнышка не найдешь. Говорили, что извел, ограбил и обманул счету нет и, грабя, чай, улыбался по-ангельски. Пойми вот, кто творил этого человека: может, и бог, и черт вместе.
Ивашка, я тоже убивал, мятежник Юшка поднял голову и тряхнул волосами, что ты скажешь?
Не за корысть, а за правду можно. Есть люди, не достойные жизни.
Много бить надо, кровь много лить надо, забормотал Бурнус.
«А паренек тот, с коим ты камни искал, вернулся?» спрашиваю я, продолжал Ивашка.
«Роет все».
«Один?»
«Один».
«Нашел он хоть што-нибудь? Молодка-то больно уж ждет его». Охота мне узнать правду про упокойника.
«Найдет. Не здесь, так там найдет».
«Где это?»
«Мало ли мест. Ивашка, заместо того, чтобы трудиться душу мою открывать, послушай лучше меня».
И рассказал:
«Искали двое брильянты. Один наверху работал, другой в шахте. Был у них уговор: все, что найдут, делить пополам. Вот и показалось одному, что товарищ его нашел камень и затаил. Легли они ночью в один шалаш. Оба затихли, притворились, а оба не спят. Один убежать хочет с камнем, а другой поймать его. Много уж ночи, месяц полнеба обошел, тогда один поднимается и ползет из шалаша. Выполз и бежать с камнем. Другой за ним и кричит: «Стой! Стой! Убью!» Бежит тот без оглядки, а этот трах и убил. Давай обшаривать убитого, везде осмотрел нет никакого камня. И пальцем во рту пощупал тоже нету. Хотел уж каяться, что напрасно погубил душу, да нечаянно задел убитого за горло, и почуяла рука в горле камень. Ну, пришлось горло ножом, и камень выскользнул оттуда.
Оставил человек труп своего товарища и пошел. Кругом лес, темень. Хочется ему взглянуть на камень, и торопится он к поляне, где луна. И знаешь, что тут случилось? Захохотал этот человек дико-дико и, как раненый медведь, побежал по кустарнику, по бурелому. Бежал и кричал: «Так вот кого я убил, ребенка! Так вот за что я убил!» Видишь ли, камень тот был не брильянт, а всего только кусок хрусталя Ивашка, позовем сюда красавицу», говорит мне молодчик.
«Зачем?»
«Я скажу, чтобы она не дожидалась своего паренька, не придет он».
«Она уже дождалась, его привезли».
«Вот, передай ей этот хрусталь», он достал из кармана большой кусок.
Так вот какая случилась ошибочка, закончил Ивашка, потом принес кусок хрусталя, и все долго разглядывали его перед огнем.
А что красавица? спросил Юшка.
За ней вскоре приехал не то брат, не то сват и умчал куда-то. Хрусталик я не решился показать ей, так и остался он у меня на память.
12. ТРЕУГОЛЬНИК
К рыбаку Ивашке пожаловал новый гость галантерейный разносчик, известный под кличкой Галстучек.
Можно? спросил он, просунув в землянку одну свою длинноусую голову.
Рыбак протянул к нему руки.
Входи, входи! Спасибо, не забываешь старика. Меня народ начинает обходить: хил, стар, проку мало. Одно осталось язык-болтун, им только и держу народ при себе. Онемеет язык оставят меня все: умирай, догнивай, как лесная, не нужная никому колода.
С чего вдруг затянул похоронную? Рослый Галстучек, сильно изогнувшись, пролез в землянку, тряхнул Ивашке руки. Ну, здорово живешь! Зря жалуешься забывают. Напротив, все лётные от океана до океана желают вечно здравствовать и тебе, и твоей землянке.
Неужто и каторги, и лётные дороги никогда не кончатся, не заглохнут?! ахнул рыбак.
Говорят: крепка тюрьма каменна, но и та боится пламени, ответил ему Галстучек.
Этот веселый парень появился на лётной тропе вскоре после революционных волнений девятьсот пятого года. Он был из ярославских коробейников, торговал вразнос мелкой галантереей иголками, нитками, булавками, дешевыми колечками, бусами, сережками, галстуками. От них и пошло прозвище. Весь товар умещался в небольшом ящике, весь свой магазин Галстучек носил на себе. Торговал он от деревенского богатея-кулака, торговал не для наживы весь прибыток шел хозяину, а по нужде, по безработице, по полной невозможности найти другое дело.
В девятьсот пятом году, когда по всей Руси полыхнули пожары барских усадеб, устроили поджог своему хозяину-мироеду и ярославские батраки-коробейники. А после поджога, спасаясь от ареста и суда, разбрелись по Руси. Галстучек пробрался на Урал, здесь познакомился с революционерами и сделался у них связным, таким же, как Охотник. Одного из них кормила и прикрывала охота за падучими звездами, другого коробок с галантереей.
Узнав, что у Ивашки гостюет Юшка Соловей, Галстучек обрадовался.
Вот это удача!
Он встречался с мятежником уже не раз, иногда помогал ему, иногда получал от него помощь.
Вечером Юшка, Бурнус и Галстучек уселись треугольником на берегу Изумрудного. Промеж них горел небольшой костерок.
Мне нужны помощники, сказал Юшка.
Бери меня, всю жизнь, кинжал, мой азям-бешмет, начал предлагать Бурнус.
Азям оставь себе, другого такого нет, наверно, на всем Урале. Юшка, смеясь, подергал азям-бешмет Бурнуса, густо усаженный разноцветными заплатами.
Бери всё. Мне нужно одно пускать кровь Флегонта-старшего. Бурнус не может жить с ним вместе.
А мне нужны деньги, у меня нужда, сказал Галстучек.
А мне голытьба, сказал Юшка. У Флегонта есть и кровь, и деньги, и голытьба. Вот и хорошо. Пойдем трясти его.
На том и согласились все. Треугольник был уже далеко от Изумрудного озера, когда восходящее солнце заиграло на рукоятке Бурнусова кинжала.
Шли гуськом впереди Бурнус, скитавшийся больше других по этим местам, за ним Юшка, последним Галстучек. Шли бездорожьем и бестропьем по прямой к Горному Спаю. Не зашли ни в один поселок, ни в один прииск, ни разу не соблазнились, не свернули на огонек чужого костра и жилья, на грусть гармошек, которая разливается вечерами по всему заводскому, приисковому и рудничному Уралу. Привалы были коротки, разговоры скупы.
Юшка хмурился, время от времени тяжело вздыхал без всякого на то повода, как казалось его спутникам. Иногда резко встряхивал головой, иногда у него вырывался неудержимый стон.
Что с тобой? спросил однажды Галстучек.
Юшка резко оборвал его:
Не приставай без дела!
Было невыразимо досадно, что ему надо возиться с такой мразью, как Флегонт-старший, а жена и дочь, голодные, кое-как одетые, бездомные, с протянутой рукой нищенствуют по дорогам. Почему, что случилось? Ирину выгнал отец? Обвинили в связи с мятежниками и ей пришлось бежать, скрываться? Рыбак Ивашка бормотал невнятно: ушла, вернулась, родила, снова ушла и все. Охотник рассказал и того меньше. Где они, где искать их?
Галстучек от нечего делать подшучивал над Бурнусом:
Береги кинжал и азям, особенно азям! Первый же встречный вор обязательно обомлеет и постарается стибрить его.
Умрет Бурнус отнимут, жив будет никогда, отзывался скупо башкирин.
Он больше любил разговаривать сам с собой:
У Юшки опасный голова, светит, как костер. Видит начальник, стражник такой голова хоть один раз, потом сто год не забудет. Свой азям-бешмет Бурнус пошлет царю: гляди, вот в чем ходит счастливый башкирин. У Галстучек святой глаз, как пророк Мухамет, а какой душа, какой совесть, не видно. Бурнус будет караулить его совесть, если из нее выползет змея, кинжал секит ей голову.
Ты чего бормочешь? спросил Галстучек, услышав свое имя.
Своя бормочем. Иды, иды, торопись. Живет Флегонт один лишний день будет лишний горе.
В стороне все время были видны два рога горы Качканар; то плавленой медью сверкали под солнцем, то лунный свет синими водопадами струился по их гладким бокам.
Порою черные тучи кутали Качканар своими разорванными, лохматыми клочьями, над Рогом Полуденным и Рогом Полуночным гремел гром, а между ними летала молния.
Днем манили мятежников дымы, а ночью огни поселков, приисков.
«Эх, дергануть бы к ним, думал, бывало, Юшка, и крикнуть: «Встрепенись, голытьба! Кто за мной, кто с Юшкой?»
Он встряхивал рыжими кудлами и отгонял эти опасные мысли. Знал он, что нельзя ему появляться на больших дорогах, на приисках, давно там ждут его враги и предатели. Много охотников до Юшкиной головы, обещана за нее большая награда. И не подняться голытьбе на Юшкин зов: раздавлена, распугана, переловлена она, много вольных, храбрых головушек зарыто в землю, много отправлено в Сибирь, на каторгу, много скитается в бегах.