Приближались к Горному Спаю. Решили взбунтовать приисковую голытьбу против Флегонта-старшего, прииск пустить дымом к небу, а голытьбу по тайге, по заводам: «Шуми везде, что жив Юшка и начинает дела».
К прииску подошли ранним утром, двое остались в лесу, а Галстучек пошел в разведку. Лежали Бурнус и Юшка среди густого ельника, к ним доносились с прииска шум труда, крики, песни, брань.
Галстучка поджидали к полудню, но и далеко за полдень его не было. Тогда Юшка выругался и сказал:
Я иду сам.
Нельзя тебе, Юшка, пойдем я, у меня не такой заметный голова.
Прячась в лесу, бунта не подымешь.
Не ходи, Юшка, упрашивал башкирин, пропадет Галстучек другой будет, кончает Бурнус придет другой, секит башкам Юшке другой такой Юшка нету. Уйдет Юшка Бурнус будет плакать, сломает кинжал великого Салавата.
Не ломай прежде времени, идем вместе!
Они приблизились к прииску и с горного увала наблюдали за ним. На берегу Косьвы стояло несколько новых строений, поляны среди леса пестрели белыми палатками и шалашами, пески были сплошь изранены глубокими ранами шахт. Над самой Косьвой по обоим берегам стояли рядами вашгерды, вокруг них копошились люди. В конных и ручных таратайках подвозили к вашгердам золотоносную смесь песка, глины и мелкой гальки. Липкая красная глина густо испятнала кровавыми пятнами белые палатки, одежду и обувь искателей, таратайки, лошадей.
Юшка долго разглядывал прииск, затем повернулся к Бурнусу и сказал:
Флегонт умен и осторожен, у него большая шайка стражников и казаков. По всему прииску были видны эти нарядные разгуливающие бездельники. Пойдем, Бурнус, довольно нагляделись.
Галстучек наконец вернулся.
Принимай, Юшка, мой доклад!
Потише ори!
Могу и тише. Это ничего, что я чуть-чуть выпил с шинкарем. Хитрец, он меня угощает, я его, он мой язык хочет развязать, я его. Да у Галстучка крепче завязано. Понял я из его болтовни, что у Флегонта кроме видимости казаков и сторожей полон прииск шпионов. И не отличишь шпиона от рабочего, он в той же одежде стоит у вашгерда и моет, а ночью передает то самому Флегонту, то его верным псам, о чем говорят искатели, какие дела замышляют. Чуть что, вылети у кого словечко, того Флегонт в контору и расчетец, а казаки в плети: «Не смутьянь!» Не обжечься бы нам, Юшка, об Флегонта! Много ли там честной голытьбы и много ли предателей, дьявол ведает.
Слушал Юшка доклад Галстучка, хмурился, ерошил свои пламенные волосы.
Золото возят в разное время и под большой охраной, человек в двенадцать. Из трех ружей не снимешь.
На другой день Юшка выкрасил свои волосы в черное и ходил в прииск. Пробыл почти целый день, видел самого Флегонта, но постарался скрыть от него лицо.
Да, ничего не выйдет здесь. Надо уходить поскорей, пока Флегонт не почуял нас, объявил Юшка свое решение.
Бурнус ворчал недовольно:
Флегонт будет жить?! Это нельзя. Надо кончать его!
Зря столько шли. Эх, обидно уходить без гроша! вторил ему Галстучек.
Куда теперь? Как медведь-лентяй под валежник? Бурнус не хочет так, Бурнус хочет работать кинжалом, ершился башкирин.
Юшке надоело слушать, и он сказал Бурнусу:
Не верти зря своим кинжалом. Мы не бандиты, не убийцы. Пускать огонь, пулю все делать мы должны с разбором. Запомни!
Перед уходом от Горного Спая мятежники решили поджечь на прииске контору, казачью казарму, дом Флегонта, конный двор и лавку шинкаря.
Соберем побольше сухой пихты, когда зайдет месяц, подползем и запалим.
Тут же условились, кто и какие здания будет поджигать, навязали пихтового хворосту по нескольку пучков и стали ждать сначала вечера, а потом захода луны.
С уходом луны за горный кряж все тихо поползли к прииску. У вашгердов было пусто, в шалашах и палатках спали.
У первого песчаного отвала Юшка остановил товарищей и сказал им:
Ждите, когда я закричу филином, тогда запаливай!
Каждый пополз среди отвалов, шахт и редких уцелевших кустов к своей цели: Юшка Соловей к конторе и казачьей казарме, Бурнус к дому Флегонта и к конному двору, Галстучек к лавке.
Он добежал до лавки, прильнул к окну, за которым был еще свет, и постучал. Купец считал дневную выручку.
Чего надо? спросил он, захлопнув денежный ящик.
Вина.
Поздно.
Бери сколь хочешь.
Пять рубь бутылка.
Ладно, открывай.
Купец вышел с бутылкой на крыльцо своего домика. Галстучек, как бы подавая деньги, схватил купца за горло, подержал, и бросил подальше от лавки.
Полежит отживеет, проворчал он и вошел в домик, где забрал сундук с деньгами и потушил лампу.
Затем не торопясь зашагал по песчаным отвалам. Вдруг жутко закричал филин, и сразу вспыхнуло несколько пожаров. Галстучек хлопнул себя рукой по лбу: ах, дурак, баран, поджечь-то забыл! И, вернувшись к лавке, поджег ее.
На этот раз он бежал отчаянно, ломая кусты и тревожно оглядываясь.
Прииск горел, как огромный подсвечник, несколькими огнями. От лавчонки поднимался самый высокий и шумный пламень. Там взрывался порох, лопались бочки с керосином, бутылки со спиртом.
Ружейная пальба разбудила весь прииск. Юшка и Галстучек из своей засады видели, как народ потоком хлынул к конторе. Из конного двора с диким ржаньем вырывались кони, и многие с пламенем в гриве кидались в Косьву. Пламень быстро жрал деревянные здания, охотников тушить его было мало.
Где же Бурнус? забеспокоился Галстучек. Надо идти, а то будут искать поджигателей.
В тайге ничего не найдешь. Подождем Бурнуса.
Бурнус появился из темноты и спросил:
Юшка здесь?
Здесь, Бурнус. Чего ты долго?
Наша глядел, как горит Флегонт.
Сгорел?
Нет, жив остался. Борода мало-мал подпалил да кожа. Теперь там казак народ берет и спросить будет, кто пожар делал. Наша идти надо.
Треугольник покинул Горный Спай, где осталось несколько жарких костров.
Проводником была утренняя заря, она бледной полоской обозначилась на далеком горизонте. Галстучек часть денег спрятал в свои карманы, а оставшиеся подал Юшке:
Получай!
Не надо! отказался Юшка. Я не собираюсь торговать. Поделись с Бурнусом, купи ему новый азям-бешмет.
Не-не-не! Бурнус замахал руками. Ни один честный башкирин не носит новый бешмет. Бай-богач, обманщик каштан вот кто носит его. Честный Бурнус не наденет эту волчью шкуру.
Не надо так не надо, решил Галстучек. У меня найдется место.
Ему как раз предстояло расходное дело подкупить тюремщиков и устроить побег арестованным подпольщикам.
Отстояли лучшие дни осени, богатые солнцем, тишиной, ясностью неба и воздуха. Миновал яркий, многоцветный и чуть печальный листопад, отлетели караваны птиц, отшумели их задорные молодые крылья и голоса. С далекого севера нахлынула непогодь. Все дни и ночи завывал ветер, по небу метались одурелые, потерявшие путь тучи, разволновались пруды и озера, лили дожди, маленькие горные ручьи разбухли в дикие реки.
Шли по скользким, размокшим тропам. Не отступая, злым псом кидался ветер то на грудь, то с боков, то сзади.
На углу двух троп, из которых одна вела к Изумрудному озеру, а другая к речке Ис, Юшка остановился.
Ну, кто куда? спросил он.
Галстучек сказал:
Я к своему магазину, как называл коробок с галантереей. Он оставил его у рыбака Ивашки.
А ты, Бурнус?
Куда Юшка, туда и Бурнус, ответил башкирин.
Я к Ивашке Бородаю, там буду думать, куда лететь дальше, решил мятежник.
Так и двинулись одной тропой к Изумрудному озеру.
Недолго стояла осенняя грязь и непогодь, в одну из ночей пришел мороз, очистилось небо, и его усыпали звезды. Затих ветер, а к утру первый снег засыпал горы, опушил деревья, прикрыл тропы. Озера, пруды и благонравные реки начали прятаться под лед. Лишь самые беспокойные, озорные из них продолжали прыгать и шуметь.
И нам в пору под лед, на отдых, рассуждал Юшка. До весны, по снегам, никаких делов не сделаешь.
Значит, я свободен до весны? спросил Галстучек, которому для его дела как раз были хороши зимние дороги.
Можешь гулять, согласился Юшка. Но с первым вешним ключом покажись, объявись, где будешь.
Во вторую ночь по прибытии на Изумрудное Галстучек попросил Ивашку переправить его на другую сторону озера.
Переночуй еще, отдохни. Ни себе, ни людям не даешь покою, заворчал на него рыбак.
Но Галстучек хотел перебраться немедля, пока озеро не застыло, перебраться на лодке, не оставив следа на заснеженном берегу.
Что затеял, отчего боишься следов? полюбопытствовал рыбак.
Галстучек ответил ему с насмешливым укором, что ямщицкое дело только везти, а знать, зачем едет седок, не обязательно, уже не извозчичье корыто и в него не следует совать нос.
Ладно, представлю, нехотя согласился рыбак. Но запомни! В этом твоем деле я не участник, моей руки не было. Случится грех, я не возьму его на свою душу.
Вали все на мою, снесу. Грехи не кандалы, не тянут, не мозолят, бежать не мешают, сказал Галстучек по своей беспечной молодости.
С морозами установились ясные дни. Над землей летал тихий, еле заметный ветер и, казалось Ивашке, шептал: «Тише, тише, не нарушайте ничей покой. Забудьте про дела и заботы, будьте чисты сердцем и думами». И весь мир, послушный его воле, успокоился: воды замерзли, птицы улетели, на дорогах перестали громыхать телеги.
Юшка каждое утро уходил с ружьем в горы, в лес, уходил далеко, откуда не долетал до Ивашкиной землянки треск его выстрелов. Ему было приятно вспоминать, как встречался он в этих лесах с дочерью судьи и она дарила ему самое большое, что может дать человек человеку свою любовь. В то же время было горько, что в этих лесах убиты и зарыты неведомо где его боевые товарищи. Отдавая им последний долг живых, он говорил:
Да будет вам легка земля!
Возвращался он в землянку только к ночи и просил Ивашку рассказать на сон какую-нибудь историю.
А потом ты будешь рассказывать про меня и прогонять этим чей-нибудь сон.
Обязательно буду. Надо же мне иметь от вас какую-то корысть, признавался Ивашка. Сам я никудышник, так хоть чужими делами, чужой удачей порадуюсь, чужой тоской потоскую, чужим смехом посмеюсь.
Ивашка ловил в прорубях рыбу, подолгу наблюдал, как она ходит под прозрачным, вроде стекла, молодым, тонким льдом, сидел, замерев, на пороге своей землянки, очарованный чистотой и красотой снега, причудливо разукрасившего лес подобиями разных птиц, зверей, цветов, повисших на деревьях.
Бурнус помогал Ивашке долбить проруби, запускать и вытягивать сеть, готовить дрова, поддерживать костер.
Не брал его Ивашка только в завод, куда носил рыбу и ходил нюхать, не пахнет ли с какой-либо стороны опасностью ему и его гостям.
Прожив многие годы в дружбе с голытьбой, с лётными и опальными, сотни раз укрывая их от начальства, рыбак был постоянно настороже. Он поминутно оглядывал берега, тропы, ведущие к землянке, постоянно строил планы, как спасти своих опальных гостей, если вдруг нагрянет неожиданная гроза. Поставляя рыбу всему заводскому начальству, он дружил со всеми служками и лакеями, знал каждого заводского жителя, все трактиры и всюду прислушивался, хитро выведывал, читал по лицам и намекам.
По случаю такого редкого гостя, как Юшка Соловей, рыбак чаще обыкновенного посещал завод, усердней вынюхивал. Ничего опасного не улавливал его нюх.
Бурнусу не хватало дела, чтобы занять все свое время и все силы. Он не знал, куда девать себя: ругал зиму и снега, которые засадили его в тесную землянку на берегу скверного, скучного озера, надоедал и рыбаку, и себе повторением грустных песен своей родины, донимал Юшку:
Чего сидим, кого ждем? Когда придет каратель? Пойдем тайгам, горам стрелять волк, лиса, медведь!
Рано, уговаривал его Юшка. Пойдем, когда морозы покрепче схватят речки, озера, болота. Сейчас можно еще провалиться сквозь лед: в тайге он ложится поздней, чем на открытом месте.
Постепенно готовились к далекому походу, через Ивашку доставали лыжи, ружейные припасы, соль, сухари и все другое.
Наконец Юшка объявил, что пойдет искать свою жену и дочь. Бурнус может идти с ним, может и остаться, как ему угодно.
Пойдем, пойдем. Бурнус не умеет, не хочет жить один. И башкирин начал собираться задолго до выхода, как делают маленькие.
Ночью пересекли Изумрудное озеро и скрылись в горах. Зима встретила их метелями, заносами, волчьим воем. Приходилось напролет всю ночь поочередно сторожить костер, держать наготове ружье. Мороз накалял его, оно знобило руки. Голодные волки стояли вокруг завывающим кольцом, точили зубы и ждали, когда охватят мрак и сон путников, чтобы сожрать их. И так много ночей подряд.
Юшку неотвязно терзала тревога: а где они, жена и дочурка, проводят эту ночь? Бездомные, они могут оказаться в таком же положении, на дороге, среди снегов и волков. Он не знал, как поступит с Ириной, с дочерью, знал одно что надо поскорей найти их, он обязан найти.
Днями путники торопились и шли не отдыхая, с отчаянной решимостью пробегали мимо поселков и заводов.
Когда завидели над Сухими увалами тонкий одинокий дымок, Юшка не вытерпел и дал выстрел. Бурнус тоже выстрелил. Первым встретил их Плутон, налетел вихрем буйной радости, прыгнул Юшке на грудь, лизнул руки и помчался к жилищу. Из него вышла Марфа и через сугроб кинулась навстречу пришедшим.
И Юшку, и Бурнуса она расцеловала крепко в их холодные волосатые щеки, покрытые ледяными корками.
Одна? спросил Юшка.
С Плутоном, ответила Марфа. Сам ушел куда-то за новым щенком. Должен скоро вернуться.
Найдется у тебя, Марфа, место для меня и Бурнуса? Еду мы добудем сами.
Зачем спрашивать! Вы нам как братья.
Итак, мы дома, Бурнус, отдыхай!
А Юшка какой дела будет делать?
Тоже отдыхать либо мал-мала помогать хозяйке.
Не надо, отмахнулась Марфа, истоплю, сварю я все одна.
У женщин в голове всегда печка и котел.
Не смейся, Юшка. Никуда вы, мужики, без нас. Марфа пренебрежительно свистнула. «Мужик без бабы все равно что холостой патрон», говаривал мой отец.
Отдохнув одну ночку, Бурнус снова засобирался в поход.
Юшка спросил его:
Куда нарохтишься?
Искать твою дочку.
Я найду сам.
Тебе нельзя, ты можешь потерять свой голова. Дурной башка, светит, как фонарь.
Можешь и ты потерять свою.
Э-э Кому нужен старый нищий башкирин! Фу!
Рано записался в старики.
Будем делать. Старый сапог есть, говорил башкирин, одеваясь. Рваный азям-бешмет есть, малахай есть, нищий сумка есть, палка есть. Теперь, Юшка, делай мне старый, дряхлый лицо!
Юшка помазал Бурнусу лицо той черной мазью, которой иногда темнил себе волосы.
Корош? спросил Бурнус, поворачиваясь перед Марфой.
Хорош, хорош, самый настоящий башкирский бабай, похвалила Марфа. И родная матушка не узнает. А куда кинжал?
Бурнус устроил для него уютное местечко между подкладкой и верхом своего бешмета. Легко выхватить в любой миг, а посторонним не заметно.
Вернулся Охотник с маленьким, еще безымянным щенком и, подавая его Марфе, сказал:
Принимай принца нашей собачьей династии. Это будет Плутон Третий. Он называл своих псов по-царски: Плутон Первый, Плутон Второй, Плутон Третий.
Я уже заплуталась в твоих Плутонах, пошутила Марфа.
Ничего, жизнь распутает, утешил ее Охотник. Он имел в виду, что Первый уже умер, Второй сильно стар и тоже скоро умрет, останется один Третий.
В тот же день Юшка и Бурнус ушли искать рыжую девчонку.
По уральским дорогам бродило много всякого люду: одни искали работу, другие, отработавшись, расходились по родным местам, третьи попрошайничали, ссылаясь на болезни, пожары, увечья. И никого не удивило, что появился еще один новый нищий башкирин. Это был Бурнус. Он называл себя бабаем (стариком) Ильяшевым и подделывался сразу и под старика, и под больного, и под недоумка. Попрошайничал он своим особым способом входил в дом или останавливал человека по дороге, протягивал копейку и просил:
Разменяй копеечку на семишничек.
Эту забавную просьбу охотно удовлетворяли, и случалось, что Илюша так переименовали Ильяшева русские собирал за день до полусотни семишников. Если ему вместо семишника давали алтын, пятак, даже гривенник, он категорически отказывался брать их. Кроме копеечек и семишников для него не существовало никаких ценностей. И расходовал он свои сборы тоже совсем по-особому, не копил, не пропивал, не проигрывал в карты, как другие нищие, а бо́льшую часть тратил на подарки ребятишкам. Совершенно чужим, случайным, с которыми сводили его нищенская жизнь и дорога. В его карманах всегда были дешевенькие конфеты, печенье и мелкие крендельки, самые мелкие из всех существующих. И где бы ни встретил ребятенка, Илюша обязательно угощал его чем-нибудь, а угостив, начинал спрашивать, как зовут, где живет и, наконец, не видал ли нищенку с маленькой рыжей-рыжей девчонкой. Многие видели такую, но куда ушла она, не знали. Потом начались другие речи: давно не проходила, исчезла куда-то. Нет, не упомнили такую. Много их бродит, всяких