Есть значит, родится. Ты только не плачь, спи, завтра мы поговорим.
Затихла Ленка на груди у Ирины, ночью много раз принималась шептать о своем горе. Ирина гладила ее и приговаривала: «Спи, спи», точно сон мог принести облегчение, как чародей, снять девкино горе.
Ни сон, ни завтра не принесли Ленке утехи. В воскресенье она уехала с Дунькой в деревню. Ирина осталась в девьей казарме с книгой, со своими и чужими думами.
Пришел в казарму гармонист. Он был с гладко причесанными волосами, в новом пальто и принес пакет вяземских пряников.
Вам кого? Лену? спросила Ирина.
Нет, я к вам, с Ленкой у нас все порвано.
Ко мне? удивилась Ирина.
Да. Мы, кажись, знакомы. Пожалуйста, угощайтесь! Гармонист протянул пакет.
Я не хочу.
Специально для вас куплены, нельзя отказываться.
Напрасно покупали. Ирина отошла в угол и склонилась над книгой.
Гармонист долго ходил по казарме, барабанил пальцами в окна, поговорил с Агафьей, которая только и была в казарме, потом подошел к Ирине:
Ну как же?
Пряников я не возьму.
А гулять? День не выговоришь, гармошку захватим
Я вас не знаю и знать не хочу. Поймите, не хочу и больше прошу не приходить ко мне. Никогда! Ирина бросила на нары книгу. С Леной что вы сделали?
Ничего, ровно ничего. Она сама хотела.
Уходите, сейчас же уходите!.. Агафья, Агафья!
Дела! Штучка колючая, процедил гармонист и вышел.
Что, матушка, что с тобой? прибежала Агафья.
Ничего, теперь не надо. Зачем вы пускаете в казарму таких Ирина не могла подобрать слово, которое бы выразило всю силу ее негодования.
Сами ходят. Как не пустишь, у нас ведь не монастырь, не больница, а казарма. Одно слово девья казарма. Да, голубушка, и не такие дела делывались, бивали нашу сестру прямо здесь. И Агафья руками показала, как бивали «нашу сестру».
Ленка вернулась вечером, когда вся казарма была в сборе. Вбежала она с дикой решимостью и прямо к Ирине:
Что, дождалась, приходил? И времечко выбрала, змея!
О чем ты, Лена?
Не вертись уж, все знаю, скромница-скоромница! Так вот ты на кого метила, вот к кому руки протянула!
Лена, что с тобой? взмолилась Ирина.
Не притворяйся, гадюка! Выдеру твои волосы, ходи плешивая, глаза тебе выколю!
Уж не о гармонисте ли? догадалась Ирина.
А, созналась! Знай же, если утоплюсь я, выдавлю его, Ленка ткнула в свой живот, на тебе будет грех!
Захватилась Ирина и упала на нары. Ленка сдернула свой мокрый валенок и начала бить ее по голове, по спине, в бока. Девья казарма стояла плотным кругом и одобряла Ленку:
Сильней, пусть не станет чужих отбивать! Тихоня! Теперь гляди все в оба!
Казарма знала только одно что гармонист приходил к Ирине, а как она его встретила, это было не известно ей и не важно: был стало, поманила, вильнула хвостом.
Только одна Агафья знала правду, но ее криков не хотели слушать.
Ленка пришла в ярость, схватила Ирину за волосы, тянулась к лицу.
Изорву твою рожу ходи, соблазняй, отбивай!
Тогда и кухарка пришла в ярость, прорвала плотное кольцо девьей казармы, отбросила Ленку и закричала:
Да она выгнала его, выгнала! При чем Арина, когда тот кобель пришел?
Выгнала?! ухнула вся казарма.
Выгнала, видела я все.
Вот это дела-а!.. одобрительно загудела казарма.
Ленку увели и облили холодной водой, чтобы она сбавила пыл и ярость, Ирину окружили заботой и участием.
Весь следующий день девья казарма волновалась: не все поверили Агафье.
А если у нее с Ариной стачка, а ежели Агафья сводня?
Я вам покажу, все покажу! шумела кухарка, и сильней гремели ухваты с чугунами.
Вечером Агафья попросила Ирину:
Ты не уходи никуда. Я пойду.
Я же всегда здесь.
И сегодня будь.
Вернулась Агафья к тому часу, когда казарма собиралась спать.
Девоньки, он здесь, таинственно сообщила она.
Гармонист?
Привела я, сказала, что Арина зовет. Тише, девоньки! Ты, Ариша, надень шубейку и айда!
Куда? Зачем?
К нему на минутку, постой, поговори, а мы тем временем нагрянем.
Я не хочу, не могу, запротестовала Ирина.
Да ненадолго же!
Не хочешь знать, виновата! зашумела казарма.
Тогда Ирина вышла к гармонисту. Он звал ее гулять, она отказывалась. Он настаивал, она начала как бы сдаваться. Тут открылась дверь, и вся казарма вывалила на снег, окружила гармониста.
Тебя-то, голубчик, и ждали! Зайди-ко к нам, поговорим мы с тобой
Гармонист попробовал бежать, но его схватили за руки, за пальто и втолкнули в казарму, поставили в круг.
Арина, зачем к тебе приходил этот хахаль?
Ирина подошла к гармонисту.
Подлец! сказала она и ударила его по лицу.
Дай, еще дай, заслужил! поощряла казарма, но Ирина убежала на нары, под одеяло. Ей было и стыдно, и обидно. Она слышала гул, выкрики Ленки, топот ног.
Зачем девку портил, что думал, когда лез?! приставала казарма.
Сама виновата не давайся, оправдывался гармонист.
А кто невестой называл? Не ты ли? К матери возил, показывал. Выходит, смеялся все? кричала Ленка.
Много мы говорим, всему не верь.
Он этак Называл невестой, испортил Ленку бери замуж!
Была охота!
Заставим!.. Толкай его в угол, не выпустим, покуль не даст слова!
Гармониста затолкали в угол, грозили ему и стыдили всяческими словами.
Не будет тебе жизни и проходу! Не услышишь иного имени, как подлец! Женишься на другой жене волосы выдерем, на улицу не пустим. А родит Ленка, принесем тебе, водись, любишь кататься повози саночки! Ну? Согласен жениться?
Да разонравилась мне Ленка! взмолился гармонист.
А тогда нравилась? Теперь Арину надо стало?
Мстила девья казарма гармонисту за обиды, полученные от него и не от него. Девушки подходили к нему, гладили его против волос, щипали.
Подумай, голубчик, постой здесь.
Они привели Ленку, поставили ее с ним рядом.
Обнимай!
Пришлось гармонисту обнимать.
Ты испортил ее?
Я.
Согласен жениться?
Да уж женюсь, такое дело получилось, сдался гармонист.
Поклянись и помни, что вся казарма знает!
Гармонист поклялся, и его отпустили.
Уходя, он погрозился Ирине:
Я ужо припомню тебе пощечину! Отолью такую, что
И не смей думать! Тронь только разорвем тебя на косточки, на часточки, на волосики! завопила вся казарма.
Утром Ленка встала веселая. Она начала просить Ирину:
Прости, сдуру я обидела тебя, и хотела поклониться в ноги.
Не надо, не делай этого! закричала Ирина. Все прощаю, все, только не делай этого!
15. У ПРОХОРА
Вскоре после замужества Ленка переехала жить к гармонисту, но часто приходила в девью казарму, приносила с собой тряпочки, куски материи и просила подружек помочь ей перекроить их на рубашонки ожидаемому младенчику. Однажды она привела в казарму Настю.
Вот Арина, а это Настя. Знакомьтесь!
Ирина взяла девушку за руку и, не выпуская ее, долго глядела в открытое лицо Насти. Волосы, гладко зачесанные и заплетенные в косу, не затеняли ее лба и глаз, не прятали ушей. Настя была полна спокойствия, уверенности и какого-то сияния. Исходило оно от ее здорового лица, от светлых глаз и волос, от сильных полуоткрытых рук, от всей простой и чистой одежды.
Будем подружками, сказала Ирина.
Будем. Пойдем, чего здесь сидеть, позвала Настя.
Ирина согласилась.
Вышли на заводскую улицу. На ней были следы первого таяния навоз, мусор, лужи. Снег под ногами расступался, ноги разъезжались, на неровных местах скользили, катились. А покатых мест на крутой горной улице было больше, чем ровных, и чтобы держаться на ногах, девушки то и дело схватывались руками, помогали друг другу подниматься в горки, спускаться с них. Обе чувствовали, что между ними устанавливаются нежные, дружеские отношения.
Говорили мало. Настя была молчалива от природы, а Ирина стала молчаливой от постоянной, уже пятилетней заботы не проговориться, не выболтать чего-либо из своей прежней жизни, из своей тайны. Настя незлобиво пожаловалась на свою судьбу у нее скоропостижно, от сердца, умерла мать, отец не захотел жениться во второй раз, и Настя в тринадцать лет оказалась хозяйкой дома. Так она и не узнала веселого труда в одной артели со своими подружками. В утешение ей Ирина сказала:
Там не так уж весело.
А все лучше, чем с коровой и печкой.
Пожалобившись, Настя тут же начала и хвалить свою жизнь. Летом она работает на перевозе через пруд. Тут, можно сказать, все время идет развеселая ярмарка. Едут из завода в горы, в тайгу, в луга, едут обратно, едут толпами на покос, за грибами, за малиной, просто гулять с гармошкой. На пароме смех, песни, пляс.
В ответ Ирина не поделилась ничем: говорить правду было рано, сочинять ложь стыдно, противно.
Настя остановилась перед деревянной лачугой в три окна. Давно бы ей надо сгореть в печке, а она стоит; впрочем, в Бутарском заводе много таких лачуг, у коих на крыше занялась трава, из углов сыплется коричневая гниль и кругом стоят подпорки.
Это наша избенка, сказала Настя и пригласила зайти.
Захудалая снаружи, избенка внутри была вроде праздничной подарочной коробочки: стены недавно оклеены обоями, некрашеные пол, лавки и табуретки выскоблены до белизны свежего распила, от крыльца через все сени и избу до стола лежал половик-дорожка.
За столом сидел старик и читал газету. На глазах у него были темные очки, голова перевязана тесемкой, чтобы не мешали читать длинные, падающие через лоб волосы.
Мой отец, сказала Настя.
Прохор снял очки, кивнул Ирине и спросил:
Не заводская? Не нашенская?
Заводская, вашенская, ответила Ирина.
Не видал.
Я недавно пришла, живу в девьей казарме.
Дрова возишь?
Вожу.
Тяжелая работа. Мужикам бы ее делать, а они баб приспособили: бабам меньше платят, исстари так идет.
Девушки прошли в узенькую боковушку. Здесь было Настино, хозяйкино царство. Кровать под белым покрывалом, гардероб с большим зеркалом, на окнах красивые рукодельные занавески, швейная ножная машина. Рядом с ней стоял открытый мешок с каким-то тряпьем. Настя застыдилась за него и кинулась было прятать. Но Ирина остановила ее:
Пусть стоит. Я все понимаю: семья, хозяйство, починка
На это Настя усмехнулась:
Хороша хозяйка, накопила целый мешок починки.
Бывает.
Бывать бывает, но мне, молодой, здоровой, не к лицу такое. И Настя рассказала, что в мешке собраны со всего завода разные обноски для лётных. Настя уже перестирала их, теперь надо залатать, заштопать и разложить, развесить по таким местам, в которых лётные привыкли брать подаяние.
Я буду помогать тебе, вызвалась Ирина. Я умею обходиться с обносками.
Настя начала было отговаривать ее, но Ирина обязательно хотела помогать и самовольно взялась разбирать мешок. Потом обе уселись рядом, мирно, как на посиделках. И разговор, естественно, шел о лётных. Тогда по всему Уралу много говорили об этом. Урал для лётных главное прибежище, главный лётный край, здесь вдосталь надежных лесов, гор, зверья, птицы, рыбы. И народ здесь особо непокорный, мятежный и добрый ко всем, у кого нелады с царскими порядками. И кроме всего Урал для многих лётных родина. Но вот беда какой-то Флегонт-предатель сильно засорил лётным дороги, теперь они тычутся в разные стороны, не знают, где ночлег, хлеб, а где петля и пуля. Особенно много валит их через Бутарский завод. Каждую ночь забирают все, что приготовят для них. Все чаще и чаще стучатся в окошки, просят ночлега, милостыни, сокрытия.
Слушая Настю, Ирина думала о том, что было немного лет назад на Изумрудном озере.
Поднялась задавленная нуждой голытьба, но ее усмирили, вырвали, как вырывают чертополох. Она, сама Ирина, помогла унять голытьбу, предала Юшку Соловья. Почти пять лет скиталась она по уральским дорогам из завода в завод, по приискам и поселкам, видела народную нищету, слышала ропот, видела, как обманывали и унижали рабочих заводчики, судьи, начальники. На уральских дорогах в дни нищеты и горя раскаялась Ирина, что выдала Юшку. Умерли в ее сердце месть и злоба к нему, вернулась прежняя любовь. Несла Ирина груз раскаянья, презренья к самой себе, свою ненужную теперь любовь и не знала, как жить, как оправдаться, кому открыть свою душу, у кого попросить помощи, совета.
Через тихую, спокойную, совсем не мятежную Настю ей открылось, что есть еще мятежники, не задавлена, не смирилась голытьба. Придет время, и голытьба спросит с Ирины. Перед ней, перед голытьбой, надо заслужить Ирине оправдание.
Продолжая работать в девьей артели и жить в казарме, Ирина почти каждый вечер приходила к Насте, помогала ей собирать по заводу для лётных всякую ветошь, затем стирать, штопать, ушивать ее и раскладывать по нужным местам.
Прохор внимательно и беспокойно наблюдал за Ириной и однажды сказал:
Поговорить мне с тобой охота. Спросить кой о чем я думаю.
Так что же, Прохор Егорыч?
Садись-ка поближе.
Ирина села рядом, к ней прижалась Настя.
От Изумрудного озера будешь? спросил Прохор. Там густо гнездятся Гордеевы.
От него, призналась Ирина.
В ваших местах орудовал Юшка Соловей. Слух был, что убит по предательству.
Не знаю, прошептала Ирина. Я видела его один раз и не знала, что это он.
Ты на меня не серчай, не в обиду я спрашиваю. Мыслишка зародилась: не родственница ты нашему судье? продолжал Прохор.
Нет, всего только однофамильцы. Меня об этом уже спрашивали. Обидного я ничего не вижу.
Совпадение какое, прямо как дочь родная: Ирина Михайловна Гордеева, а судья-то Михаил и Гордеев.
Бывает так, еще тише прошептала Ирина.
Чего не бывает, в миру всякие дела случаются.
Разговор снова соскочил на Юшку Соловья. Ирина рассказала, как мятежник торговал рыбой в заводе и за жабрами прятал записки.
Все покупали, и я одну купила.
С запиской? встрепенулась Настя.
Да «Рыболов Юшка Соловей». А то, что было еще в записке, Ирина утаила.
К Прохору вечерами часто приходили рабочие. Если в такие вечера случалось быть Ирине, то Настя уводила ее гулять.
У них там свои дела, нам неинтересно, говорила она.
Но Ирину сильно интересовали эти вечерние собрания. Она видела, что у Прохора кроме работы в доменном цехе есть еще какая-то иная, тайная жизнь, связанная со всеми многочисленными лачужками, которые лепились по горе вокруг заводских корпусов, может быть, связанная с заводами и лачугами всего Урала.
Прохор был членом подпольной уральской организации большевиков. Но знали об этом только нужные революционному делу и вполне надежные люди.
Жизнь девьей казармы была полна всяческими скандалами и историями. Редко они умирали в стенах ее, чаще становились известны всему заводу. Так было с Ленкой и гармонистом, так случилось и с другой работницей Матрешкой. Уволили ее с работы за скандал с десятником и велели немедленно очистить место на нарах.
Куда я? В пруд? Матрешка отказалась выехать.
Куда хочешь, можешь и в пруд, это не наше дело, ответили Матрешке в заводской конторе.
Дайте хоть до тепла дожить, там я уйду.
До тепла? У нас не ночлежка и не приют!
А я не уйду. Нету совсем совести гоните!
И выгоним!
В девью казарму пришел тот самый десятник, с которым повздорила Матрешка, и потребовал от нее:
Уходи!
Не уйду!
Приказ от самого управляющего.
Легко ему приказы писать, он целый дом занимает!
Так не уйдешь?
Матрешка села на нары и отказалась разговаривать с десятником.
Он взял ее тюфяк и сдернул на пол, корзинку с добром понес выбросить за дверь, в снег.
Казарма молчала, она знала, что с десятниками и всякими заведующими спорить не приходится.
Непонятно Ирине, что с ней сделалось, только она подбежала к десятнику, вырвала у нее Матрешкины пожитки и бросила обратно на нары, самого десятника взяла под руку и вывела из казармы.
Пошел, пошел! Если еще раз придешь, то берегись. Так просто не отделаешься.
Десятник был поражен. Он спокойненько вышел, посвистал и не вернулся в казарму, а прямо в кабинет помощника управляющего с докладом.
Дела-то какие, сказал десятник виновато, вывели меня из казармы.
Вывели? Помощник приподнялся от удивления. Кто?
Да одна там, Аринкой зовут, взяла и вывела.
Одна? Совсем одна?
Одна.
Вытолкала? Одна вытолкала тебя?
Нет, нет, вывела чинно-благородно, под руку, как на прогулке.